Все засмеялись, и старик улыбнулся важно и весело.
— Над рассказами охотников принято смеяться, но друг наш, которого мы все именуем здесь Ильяс-ага и который сидит вот рядом со мной, — Сулейман положил свою большую руку на колено своего рыжего, в багровой тюбетейке, соседа, — принес мне однажды русскую книжку — рассказы охотника и стал переводить, а я слушал, плакал и смеялся.
— Книга хорошая, — согласился хозяин. — Это Тургенева Ивана книга, ее во всем мире знают. Но тебе, старый хитрый медведь, не удастся спрятаться за широкую спину великого Тургенева, мы тебя все равно поймаем… Рассказывай свою историю!
— А я к ней и веду, — сказал Сулейман, — а о рассказах мудрого русского охотника я помянул только потому, что настоящая история так же правдива, как то, что рассказано им.
Он помолчал и, убедившись, что все в комнате полны внимания, начал:
— Едва ли кто из вас знает молодого охотника Исмаила, в городе он бывает только по вечерам, так как днем наш тихий городок кажется ему слишком шумным. Зато в лесах и горах он свой человек и даже два раза принес мне подарок — застреленных им уларов, серо-желтых индеек, о которых другие охотники только рассказывают всякие чудеса. А ведь Исмаил за уларами даже и не охотится, они попадаются ему лишь тогда, когда он преследует туров — горных козлов. Вот эта голова с загнутыми назад рогами, которая уже больше десяти лет глядит на наши сборища своими стеклянными глазами, принадлежит туру. А улары и горные козлы еще со времен создания мира заключили союз. Этот союз достоин басни, восхваляющей дружбу, но я в стихосложении неловок, и никак у меня не составляется эта басня.
Улары в суровые зимние месяцы питаются возле туров, так как туры, чтобы добраться до травы, разрывают снег своими твердыми копытами, а когда уходят, улары в разрытых местах находят себе пропитание. Потому тура и трудно выследить, что улары всегда пасутся поблизости, и при первом же приближении опасности они свистят, красиво свистят, словно в дудочку. «Кто услышал свист улара, тому в этот день тура не убить», — такова примета охотников.
И вот друг мой Исмаил целый день шел по следу маленького туриного стада — и все не мог подойти на расстояние выстрела. Там, где турам достаточно было сделать головоломных три прыжка и уйти от него, ему, чтобы достичь этих мест, приходилось спускаться в пропасти по склонам, на это он тратил по два, по три часа. Исмаил рассчитывал, что вечером, после захода солнца, туры, по обыкновению своему, спустятся вниз, на зеленые лужайки, орошенные ручьями, бегущими из-под снеговиков и ледников. Но чуткие звери, наверно, ощутили на этот раз угрожающую им опасность и остались на узкой, длинной площадке, примыкавшей к самому гребню скалистого хребта. Высоко стоял на хребте сторожевой тур. Исмаил видел его. Но чтобы подползти к нему на выстрел, следовало обойти его с другой стороны — так, чтобы ветер дул не на чуткого зверя, а на охотника.
Исмаил так и сделал. Там, где хребет раздваивался, он осторожно пополз по узкой скалистой перемычке, рассчитывая к утру подползти к турам. Было очень холодно, но ясно и безлунно. Светили только звезды. А белые, точно разостланные по горам снега отражали их свет снизу. Как это часто бывает в горах, Исмаил неточно рассчитал время: рассвет застал его в некотором отдалении от туров. Ожили краски, внизу зазеленели леса, обозначились речки, засверкали ледники, снега оказались не такими уж белыми — грязноватыми, ноздреватыми, какими и бывают весной.
Исмаил стал оглядываться, чтобы понять, где он находится. Преследуя туров, он потерял направление. Здесь было несколько гребней, идущих рядом и как бы связанных в узел одной снеговой горой; эти гребни, как складки ее одежды, ниспадали вниз. На одной такой гигантской складке находился Исмаил, а на другой Исмаил увидел внезапно такое, что заставило его забыть о турах…
Соседний гребень весь зарос лесом, розовые лучи встававшего солнца пробивали лес насквозь, и в глубине леса стало вдруг видно какое-то огромное строение, занявшее всю гору. Некоторые стены этого строения были настолько гладко сложены, что даже неприхотливые сосны не могли пустить здесь корень, бойницы выступали на стенах, как гнезда ласточек, и ряды окон, подобно ожерелью, охватывали этот замок.
Да, это был замок, крепость. Башни поднимались одна над другой, и некоторые из них были полуразрушены — там густо разрослись деревья, — а те, что были целы, гордо поднимали над лесами и снегами свои короны и стрельчатые вышки.
Несколько минут разглядывал Исмаил это чудесное строение, а потом увидел и своих туров. Они оказались много ниже, вверх шел пологий подъем, и ветер дул со стороны туров. Заметив то место, откуда был виден чудесный замок, Исмаил пополз. Ему повезло: он убил тура…
Сулейман замолчал.
— Ну, а как же замок? — с интересом спросил англичанин.
Сулейман покачал толовой и затянулся трубкой, погасшей во время рассказа. Все, кто был в комнате, не сводили глаз с него.
— Замка он больше не нашел. Застреленного тура он не мог бросить: это его хлеб, а если бы он бросил свою добычу, ее бы съели шакалы. Он притащил тура домой и, отдохнув, вновь отправился в ту местность, уверенный, что легко найдет замок. Но сколько ни искал, так и не нашел.
— А может быть, ему показалось? — спросил англичанин. — Знаете, рисунки выветренных скал в их сочетании с лесом могут принимать самые неожиданные очертания. Я охотился в Гималаях, и со мной был такой же случай.
Сулейман покачал головой, видимо не соглашаясь, но промолчал, не желая спорить с гостем.
Старый Рустам-бек откашлялся и сказал:
— Если разрешит мне уважаемый наш баши, я хочу, в свою очередь, сказать несколько слов: мне от деда известен такой же рассказ охотника, который лет, может быть, сто назад в тех же местах видел этот замок и описал его деду примерно так же.
— Это еще ничего не доказывает, — перебил англичанин, — я же говорю, что со мной было в Гималаях.
— А может быть, почтенный гость, вы и в Гималаях видели развалины дворца? Чем можете вы доказать противное? — сказал дедушка Авез, и в голосе его послышалась насмешка. — К тому же, помнится мне, лет двадцать тому назад я прочел, что во времена нашествия Тимура один из царевичей, после того как отец его погиб в бою, видя, что ему не справиться с врагами и не желая им подчиниться, забрал царскую сокровищницу и ушел жить в охотничий замок царя, находившийся в дикой и уединенной местности среди гор. Вы знаете, что страна наша после нашествия Тимура запустела, стала предметом усобицы, и только лет через сто вспомнили об охотничьем замке. Тогда еще известна была дорога к этому замку… Но когда туда пришли, оказалось, замок разрушен землетрясением и попасть в него невозможно.
— А велико было это сокровище? — спросил Мадат Сеидов, и столько живого интереса слышно было в его голосе, что все засмеялись и громче всех Авез.
Утерев слезы, выступившие на глазах, он весело сказал:
— Теперь все мы видим, что не напрасно была рассказана эта чудесная история: в душе нашего юного бакинского гостя Мадата проснулось желание овладеть сокровищницей замка — значит замок будет найден, потому что богаты Сеидовы. А для увеличения своих богатств, богач, как известно, кругом земли обежит. История, рассказанная Сулейманом, хороша — пусть же на здоровье выпьет он преподнесенную ему чашу.
Пока Сулейман пил, все хлопали в ладоши и пели ему заздравную.
А когда он опрокинул чашу, сказал свое «якши» и поблагодарил хозяина, тот снова налил чашу до краев, и по установившемуся обычаю встал Сулейман и с веселой важностью обратился к гостям:
— Ныне я султан, визирем своим назначаю дорогого гостя нашего Мир-Али, почтенного учителя детей, и повелеваю: нанизать на нить повествования свой драгоценный камень. Мир-Али — человек ученый, и ничего ему не стоит из книг, прочитанных им за свою жизнь — и наших, и русских, и персидских, и арабских, и французских, и английских, — выбрать какую-нибудь чудодейственную историю. Но я, как слабый игрок в шахматы, севший перед шахматистом во много раз меня сильнейшим, прошу заранее отдать мне самую сильную фигуру игры — королеву: я налагаю властью, данной мне вами, запрет на все, что случилось не на нашей земле, и на все, что уже написано в книгах, — пусть Мир-Али, как и я, расскажет то, что вправду случилось на нашей земле.
— О-о-о!
— Это хорошо придумано!
— Трудно тебе будет, Мир-Али, учитель детей!
— Ничего, он одолеет.
Мир-Али молча поставил чашу возле себя и, обращаясь к Сулейману, сказал:
— О премудрый султан Сулейман! Чтобы ты не забраковал коня, которого я намерен вывести перед тобой, хочу я задать тебе один вопрос.
— Спрашивай.
— Запрет, наложенный тобой, относится также и к книгам, хранящимся при мечети?
