14. Во Владивостоке распоряжением администрации закрыта газета "Владивостокский Листок" за статьи, помещенные еще в декабре. Редактор-издатель Подпах привлечен к суду разом по нескольким делам. Таким образом, на русском Дальнем Востоке не существует более прогрессивных органов печати: в Иркутске, Чите, Верхнеудинске, Хабаровске, Благовещенске, а теперь и Владивостоке устроена полная монополия консервативных газет.
15. В Петербурге, 13 февраля, в 11 ч. 30 м. вечера, в редакции журнала "Водоворот" был произведен обыск, причем была арестована переписка. Обыск произведен по предписанию охранного отделения.
16. На всех московских вокзалах конфисковывалась полицией брошюра графа Л. Н. Толстого "Солдатская памятка"..."
Всего Дзержинский насчитал сто четырнадцать газет и журналов, запрещенных, конфискованных, подвергнутых обыску: за двадцать-то дней, в условиях "полной свободы" - многовато!
...Штыков вернулся хмурый и встрепанный (звонил владельцу, Кирьякова не было, советовался с председателем ЦК партии торговцев и промышленников Холудовым, тот криком кричал: "Вешать, стрелять бунтовщиков! Хватит цацкаться!" На вопрос Штыкова, кто тогда будет читать газету, Холудов ответил: "Мы" - и трубку в сердцах швырнул на рычаг). Прежней снисходительной доброжелательности на лице редактора теперь не было - лежала тень усталости и нескрываемого осознания собственной малости. Дзержинский сразу же понял, что могло случиться за эти минуты, поэтому сказал:
- Господин Штыков, дайте мне материал о цензуре, глядишь, я поспособствую его публикации в бесцензурной прессе.
- Передадите подполью?
- Именно. Только я обязан стать цензором, и вы поймете, что я прав: пассаж о грехе перед царством божьим печатать не надо. Это компрометирует материал, это подобно тому, как после прокурорской речи против насильника потребовать для него не каторги, а извинения перед жертвой...
Штыков махнул рукою:
- Э... Правьте как хотите, все равно у нас это непроходимо. Я ведь царство божье для цензорского успокоения вставил - неужто не понимаете? Теперь вот что... Я посоветовался с коллегами...
- Я понимаю, господин Штыков. Не утруждайте себя оправданием. Я ждал такого исхода. Но вы сможете напечатать то, что мы вам передадим, не упоминая фамилии Микульской и Попова?
- Конечно. Только что это даст? Эффект не получится.
- Эффект получится.
Штыков покачал головой:
- Вы уж с газетчиком-то не спорьте.
- Вы тоже.
- То есть?
- Я - теперь уж нет смысла закрываться - знаю людей, которые могут связаться с "Червоным штандаром". По нашему уведомлению вы напечатаете бесфамильный материал, который я передам вам, а уж "Червоны штандар" или подпольная типография в листовках прокомментируют этот материал с именами, адресами и датами. На это вы готовы пойти?
Глаза Штыкова зажглись, - профессия уж такова, он снова подался к Дзержинскому, стараясь напустить небрежение:
- Как вы предлагаете? Аноним у нас - о некоей актрисе и некоем жандармском полковнике, а расшифровка у вас?
- Именно.
- Но как поймут наши читатели, что речь в анонимном материале идет именно о Микульской и Попове?
- Поймут. Вы напечатаете опровержение. Вы отмежуетесь от подпольной прессы. Вы это сделаете так, что умный поймет, а думать-то надо об умных, в них только и можно совесть разбудить... 29
Все утро Веженский, запершись в своей адвокатской конторе, посетителей не принимал, конспектировал Ленина: помощники подобрали ему опубликованные в "Новой жизни" статьи большевистского лидера.
Работал Веженский резко, устремленно, быстро: выделял те именно положения, которые казались ему наиболее важными, концепционными. Чем больше вчитывался в Ленина, тем более суровел лицом: перед ним была законченная программа, другой такой ни У кого в России не было.
"Осуществить ее конечно же не удастся ему, - думал Веженский, выписывая на листочки бумаги основные ленинские положения, - однако как способ мышления сие рецепторно, в методе отказать нельзя. А мы более всего грешим именно отсутствием метода, растекаемся по древу, уходим в словопрения..."
Первая работа, опубликованная в "Новой жизни", касалась задач РСДРП, обусловленных новым этапом развития русской революции, вынудившей царя к манифесту о гражданских свободах.
Ленин - в отличие от всех других лидеров левых групп, будь то эсеры, анархисты, коммунисты-максималисты, - потребовал немедленной перестройки всей работы партии: создания широкой, легальной организации, при сохранении конспиративного аппарата, поскольку репрессии правительства против социал-демократии продолжались.
Веженского это особенно озадачило. Ленин в ы р в а л с я вперед, проявив куда большую смелость и политическую прозорливость по сравнению со всеми патриархами: и Вера Фигнер, и Засулич, и Кропоткин, и Брешко-Брешковская по-прежнему выступали против легальности.
"Что же такое, по Ленину, легализация? - записывал Веженский. - Это, следуя его логике, д е м о к р а т и з а ц и я партии, привлечение в кружки и ячейки новых сил, завоевание молодежи. Легальность позволит провести выборы делегатов на съезд партии это, по его мысли, положит конец расколу, подведет черту под кружковщиной, выведет партию к рубежам общегосударственным, приучит ее членов к тому, чтобы принимать быстрые решения, обязывающие меньшинство подчиняться большинству. Этот ленинский пассаж опасен еще и потому, что в глазах всего общественного мнения РСДРП перестает быть таинственной подпольной организацией, а становится о б щ е о б о з р и м о й партией рабочих, открыто защищающей их интересы и, таким образом, подчиняющей фабричных своему влиянию не тайным словом, но явным делом".
Второй удар, нанесенный Лениным по всем оппонентам слева, также заинтересовал Веженского. Его статья о крестьянстве вызвала в стране сенсацию: Ленин поддержал лозунг эсеров "Земля ы поля"! Видимо, думал Веженский, человек этот во всем умеет видеть иерархию стремительной постепенности: "Борьба за землю и за волю, - утверждает Ленин, - есть демократическая борьба. Борьба за уничтожение господства капитала есть социалистическая борьба".
"То есть, - отмечал Веженский в своих записях, - большевистский фракционер и в этом сложнейшем для России вопросе не считает необходимым скрывать - хоть в малости - свой план, свое негативное отношение к сельской буржуазии, перед которой стелются и кадеты и с.-революционеры".
"Выступления Ленина в повременной печати есть костяк целостной доктрины, продолжал записывать Веженский. - После обращения к партии рабочих, демократизм, легальность, выход на арену общенациональной политической жизни, - последовало изложение платформы по крестьянскому вопросу. Таким образом, Ленин обозначил - для политиков ясно - те две силы, на которые он намерен опираться. После этого, в ы д е л и в фабричных и крестьян, он публикует статью о партийной литературе. Он провозглашает, отхлестывая по щекам наших цензоров, что можно говорить и писать все, что угодно, без малейших ограничений. Но далее - опять-таки отвергая и г р у в уступки, столь дорогую центру во главе с П. Н. Милюковым, - режет без компромисса, отказываясь от бесконечных словопрений нашей интеллигенции, что каждый союз, а партия - это и есть союз - волен прогнать таких членов, которые пользуются фирмой партии для проведения антипартийных взглядов. То есть Ленин, обещая литературе з а и н т е р е с о в а н н у ю поддержку РСДРП, требует, как расплаты, верности от писателей. Однако он, видимо, хорошо знаком с миром литературы, ибо сразу же оговаривается, что литература - хрупка, ранима, многообразна; для определения грани между партийностью и антипартийностью может служить лишь партийная программа, устав. Ленин подчеркивающе выделяет критерий оценки истины партийную программу, а не личные симпатии, столь характерные для крестьянской идеологии соц.-революционеров и утонченной интеллигентности к.-демократов. Ленин никак не очерчивает в к у с о в ы е границы партийности, говоря, что у них твердый желудок, что они переварят христиан и даже мистиков. (Видимо, в данном случае он имел в виду Леонида Андреева, близкого к Горькому.)
Потом Ленин обращается к той силе, от которой во многом зависит судьба русского бунта, - к армии. И снова неожиданный поворот. Ленин берет армию под защиту!!! Это совершенно особое качество революционной пропаганды, рожденное, вероятно, восстанием на "Потемкине". Армия, по его концепции, не имеет права быть нейтральной. С кем же ей быть? Кому служить? Присяге? Государю? Нет народу. Армия не должна быть прислужницей черной сотни, пособницей полиции.
И, в заключение, решительное размежевание с анархизмом, который, по Ленину, "буржуазное миросозерцание", "между социализмом и анархизмом лежит целая пропасть", а разжигание дурных наклонностей, спаивание, грабежи - дело рук полицейских провокаторов".
Веженский особо отметил: "Симптоматично, что статья против анархизма была опубликована после обращения к армии. Причина? Ленин, понятно, великолепно знает от своих пропагандистов, что армию призывали стрелять не в "народ", а в "анархистов". Он, таким образом, отделяет анархистов в элемент, угодный как раз реакции, он подчеркивает их о т д е л ь н о с т ь от революционного движения".
