в голове вертелось множество и они были разными, но одна донимала меня особенно сильно — мог ли я поступить иначе? А главное, должен ли был?
Всегда я считал бегство проявлением слабости и малодушия. Еще со школьной скамьи четко усвоил, что мужчина обязан уметь постоять за себя и близких, так что в ту ночь действовал сообразно своим убеждениям, только кто теперь от этого выиграл? Я заперт в клетке за убийство двоих ублюдков, а Терри осталась без обоих родителей.
Может, и стоило тогда смалодушничать? Схватить ее в охапку и бежать не оглядываясь? Не вступать в драку, не давать отпор, не отвечать на угрозу убийства убийством? Как там у религиозных фанатиков: «Ударили по правой щеке, подставь левую»? Возможно, кому-то подобная философия и видится правильной, однако мне она никогда не была близка.
Я нахожу ее абсурдной, противоречащей здравому смыслу и естественной потребности человека на желание жить, поэтому сколько бы не задавал себе этих вопросов, всегда приходил к одному — я поступил верно. Раскаиваться мне было не в чем и если вернуть ту ночь назад, я поступил бы так же.
Помимо этих мрачных размышлений, я предавался не менее мрачным воспоминаниям. Как будто мало мне было бед в настоящем и я решил прибавить к ним еще все прошлые невзгоды. Удивительно, как человек, оставаясь один на один с собой, начинает копаться в себе.
Я вспоминал родителей, детство и Анну. Больше всего ее. Мысленно переносился в тот период, когда она вернулась в наш захудалый городишко. И подумать я тогда не мог, что после крупного мегаполиса она вновь захочет жизни в этой волчьей дыре, а потому когда она внезапно приехала и сказала об окончательном решении остаться, поначалу не поверил.
Наши с Анной отношения начались еще в старших классах школы. Нам было по шестнадцать, мы тусовались в одной компании, гоняли по окрестностям на моем мотоцикле, иногда баловались алкоголем и травкой, как и большинство подростков в нашем возрасте. Те беззаботные моменты навсегда сохранились в моей памяти как лучшее, что случалось со мной за все прожитые тридцать пять лет.
Анна была невероятно веселой и жизнерадостной, легкой, доброй, открытой для всего нового и казалась единственным человеком, способным полностью понять меня. Еще она была очень красивой. Я не встречал женщины красивей ее.
Мы провели вместе год, я стал для нее первым мужчиной и тогда нам обоим грезилось, что это навсегда. Воображалось, будто никто и никогда до нас не испытывал подобных чувств и эмоций. Мы были по-настоящему влюблены друг в друга, но как это часто случается, отношения двух подростков разбились о суровую реальность взрослой жизни.
После школы она поступила в хороший колледж и уехала к старшей сестре, я же остался здесь. Моим родителям колледж был не под силу — отец тогда болел уже несколько лет, поэтому денег, заработанных матерью, вечно не хватало. Еще в пятнадцать я нашел подработку в авторемонтной мастерской, с деньгами стало полегче, но все же недостаточно, чтобы продолжать обучение в другом городе.
Перед ее отъездом мы поругались. Я спровоцировал ту ссору, понимая, что впереди ее ждет интересная учеба, большой город с массой возможностей, студенческие тусовки, новые друзья и, скорее всего, новые парни. Тогда я решил, что для нас обоих лучше порвать со всем сразу. Анна была против, но упрямства мне не занимать.
Она уехала, а я чуть было не сошел с ума. Как обезумевший носился на мотоцикле по городу и окрестным дорогам, дрался, лез на рожон, все чаще прикладывался к бутылке и волочился за другими девчонками. Какое-то время даже подумывал записаться в армию, но из-за отца и эту идею пришлось оставить. Словом, я много дров тогда наломал.
Хотелось выдернуть ее из воспоминаний, как колючий сорняк, или как загнанную под кожу занозу, причиняющую всему организму тупую, саднящую боль и спустя пару лет мне это почти удалось. Я жил обычной жизнью, работал, по вечерам просиживал в местном баре, заводил отношения с женщинами, разрывал их и заводил снова. Так, ничего серьезного. Тогда мы оба считали, что все в прошлом.
Она тем временем окончила колледж, нашла неплохую работу и лишь изредка наведывалась в родные края. Мы почти не общались. Каждый из нас шел своей дорогой, но сталкиваясь в те редкие ее приезды, я всякий раз испытывал чувство голодной тоски.
После таких случайных встреч меня словно насаживали на огромный металлический вертел и поджаривали над медленно тлеющим костром. Вроде и терпимо, не так чтобы очень больно, но неприятно и выматывающе. Со временем я научился жить и с этим ощущением. Она уезжала, тоска затихала, я успокаивался и все шло по накатанной, но потом она приезжала и этот жертвенный обряд повторялся вновь.
Так продолжалось до тех пор, пока спустя семь лет после расставания мы случайно не очутились в одной постели. Дальше все произошло очень быстро. События развивались так легко и так стремительно, что когда Анна возвратилась совсем, нам обоим казалось, будто она никуда не уезжала. В два счета мы поженились, а всего через год родилась Терри. Следующие восемь лет мы оба были до чертиков счастливы.
Все закончилось ровно два года назад. Болезнь пришла внезапно и развивалась со скоростью выпущенной из револьвера пули — не помогла ни химиотерапия, ни пересадка костного мозга. Она сгорела всего за четыре месяца. Как спичка — вспыхнула и тотчас погасла.
Я винил себя. За то, что не настоял на походе к врачу, как только она впервые пожаловалась на недомогание и слабость. За то, что два месяца отмахивался от ее слов о головной боли и участившихся случаев простуды. За то, что не обращал внимания на ее неестественно болезненный вид. Тогда все это выглядело такой мелочью, но она и сама тянула с обследованием.
Раз за разом Анна откладывала визиты к докторам, уверяя меня и себя, что недомогание вызвано количеством свалившейся на нее в то время работы. Шутила, что ей просто необходим небольшой отпуск, который придаст ей свежих сил и все станет как прежде. И мы ждали этот отпуск. Если бы я тогда только знал, что он никогда не наступит.
По-настоящему я всполошился лишь после того, как она начала резко терять в весе. Мы наконец прошли обследование, но обнаружилось, что уже слишком поздно. За считанные недели болезнь приняла агрессивную форму и перешла в смертельное наступление. На тот момент ей исполнилось всего тридцать три.
В отличие от меня, Анна была
