На селе судачили и терялись в догадках: кто же это мог сделать? И чья же была машина? И только я один, пожалуй, уже понимал, догадывался — чья…
Наш клубный газик постоянно мелькал в селе и знаком был, в принципе, всем. Так что это одно уже могло привлечь путников и настроить их благодушно. Ну, а если и за рулем еще сидел кто-нибудь из своих, из очурских, — то отпадали вообще всякие сомнения.
Да, дело было провернуто ловко, умело. Обманули не только тех несчастных мужиков, но и меня тоже… Мной, моей машиной воспользовались, как приманкой! И кровь, пролившаяся воскресной ночью, запятнала как бы и меня самого.
И снова я — в который уж раз! — убедился в том, что таежный этот мир совсем не так примитивен, как кажется.
Как, например, это кажется Хижняку.
Вечером мы беседовали с Алексеем, и он подтвердил мои подозрения.
— Помнишь я тебе говорил про Клавкиного брата, про Ландыша? Так вот, она, конечно, машину добывала для него. А может, и сама с ним ездила…
— Но какова же все-таки эта баба, — процедил я сквозь стиснутые зубы. — Непостижимо: такая красота снаружи и столько гнили внутри! Какими глазами эта змея теперь посмотрит на меня?
* * *
„Змея" посмотрела на меня спокойно, с легкой улыбочкой. Пушистые ресницы ее были полуопущены, уголок крупных ярких губ поджат. И на щеке опять подрагивала ямочка.
— Пойдем-ка ко мне, — сказала она, — выпьем немножко. За мной ведь должок…
У нее была манера смотреть, говоря, не прямо в лицо собеседнику, а чуть искоса, уголком глаза, как бы слегка отворотясь. И косящий этот взгляд казался особенно дразнящим, загадочным.
Хороша она была умопомрачительно! Но все же в этом ракурсе, в повороте лица ее, в длинном изгибе шеи — угадывалось что-то и впрямь змеиное…
— Ладно, — сказал я со вздохом, — пойдем.
И затем, когда мы вышли из клуба:
— Ну, а как, кстати, поездка? Как все прошло?
— Да прошло неплохо, — она лениво повела круглым плечом. — Весело…
Меня передернуло от ее слов, однако я ничем себя не выдал. Надо было хорошенько разобраться в этой истории — выяснить все до конца. Ведь вполне возможно, что ни она, ни ее брат к убийству вовсе и не были причастны. Чем я, в конце концов, располагал? Только догадками, подозрениями… Хотя подозрения, конечно, были у меня сильны и серьезны. Очень серьезны! Но все равно скандал сейчас затевать было нельзя. Наоборот, следовало старательно изображать глупую влюбленность, растерянность…
Впрочем, это-то мне давалось без большого труда.
Странное, сложное испытывал я тогда чувство. В нем перемешалось многое… В сущности, я уже был влюблен в нее. И очень! И в то же время я ни на грош не верил ей и подозревал ее в самом худшем. И все это, в общем-то, полностью совпадало со знаменитым одесским изречением о „дерьме и конфитюре"…
„Ничего, ничего, я быстро тебя расколю, — думал я, шагая с ней по селу и невольно любуясь каждым ее движением, — обмануть меня можно только один раз! Я еще доберусь до всей твоей кодлы. Мы еще кокнемся, посмотрим, чья разобьется…
Ну, а если она все же окажется ни в чем не замешанной? — спросил новый, внутренний голос, — если окажется, так сказать, „чистой"?
Ну, тогда, — сказал я мысленно, — начнется другой сюжет. Тогда мы посмотрим: как же нам жить дальше…
Ты в самом деле уверен, что это именно то, что тебе нужно?
Не знаю, что мне нужно… Но я — поэт! Много ли есть женщин красивее?"
Я вздохнул. И ускорил шаги. Сейчас самое главное было — быстрее дойти до ее дома.
МЕДВЕЖИЙ КАПКАН
Клава жила на самом краю села, у Абаканского тракта. В одной половине дома помещалась ее семья, другая же — принадлежала ей. И здесь было чистенько, уютно и как-то даже нарядно.
Белели на окнах занавесочки, пол устилали пестрые циновки. В одном углу виднелась низкая широкая тахта, устланная оленьими шкурами. В другом — высился зеркальный гардероб. А посередине комнаты стоял большой длинный стол, весь уставленный бутылками и блюдами с закуской.
И возле стола — посвистывая и заложив в карманы руки — прохаживался сухощавый высокого роста парень с седою прядкой, спадающей на бровь.
— Привет, — сказал он, поблескивая металлическими зубами. — Я давно тебя жду!
И потом, потрепав Клаву по плечу, произнес, подмигивая'
— Ну-ка, сестричка, позаботься — налей нам по стопочке. Надо ж обмыть нашу встречу!
Так это, стало быть, Ландыш, сообразил я. Вот он каков! Но, интересно, зачем он здесь? Ох, это неспроста… Наверное, они сговорились заранее, и она привела меня специально для него, а вовсе не для себя…
И при этой мысли я почувствовал обиду, ощутил ее острый, болезненный укол.
Между тем Ландыш уже тянулся ко мне с наполненной стопкой. Я поднял свою. Клава — тоже. И мы все выпили за встречу. И потом — еще раз…
Я помалкивал, хрустел огурчиком и ждал, что же он мне еще скажет? Когда заговорит всерьез?
И он, наконец, заговорил.
— Тебе Клавка объяснила, зачем позвала тебя?
— Н-нет, — пробормотал я.
— Ну как нет? — подняла брови Клава. — Я же намекнула: за мной должок…
— Вот, вот, — подхватил Ландыш. — Тебе тут причитается кое-что… И куш немалый.
Он полез в боковой левый карман пиджака, зашуршал там и вытащил пухлую, толщиною в два пальца, пачку сотенных.
— Держи! — сказал он, протягивая мне банкноты. — Твоя доля!
— Доля? — спросил я, отшатываясь. — Какая? За что?
— Ну, чудак… За что? За работу!
„Стало быть, я не ошибся, — холодея, подумал я, — все так и было, как я полагал. Все точно, все точно!"
А Ландыш продолжал, держа деньги в протянутой руке:
— Ты же нам помог, и как еще! Сазаны-то[7] ведь с ходу узнали твою машину. Ну и клюнули на эту наживку. И оказались — жи-и-рные!..
— А как ты им, кстати, объяснил мое отсутствие?
— Сказал, что ты задерживаешься в городе на три дня, и машину, дескать, отсылаешь пока обратно…
— А тебя-то они вообще знали?
— Нет, к моему счастью. Я им представился как твой новый шофер.
Ловко, проговорил я, — ничего не скажешь, ловко…
— Да уж конечно. Все чисто сделано, точненько, как в аптеке!
Рука его по-прежнему оставалась протянутой… Но потом она дрогнула, опустилась. Он посмотрел на меня с удивлением.
— Ты что — не берешь? Не хочешь? Может, думаешь, мало?
— Плевать я хотел на эти гроши, — сказал я резко. — Ты меня купить решил? Не выйдет.
— Ах вот ты как, — тихо, с расстановкой произнес он. — И улыбка сползла с его лица, оно посерело, осунулось — словно бы сразу постарело. — Вот как… С нами, значит, не хочешь?
