Фок надавил на ногу худощавого китайчонка, и потому, как тот вскинулся, моментально понял, что к чему и усмехнулся. Все же если имеешь дело с неумелыми стрелками, то женщину от мужчины отличишь сразу. Взглянул на лежащего рядом китайца лет тридцати, с «пустым» взглядом смертника, и обильной сединой в волосах. Эти два китайца были похожи друг на друга чертами лица, и Фок начал догадываться, что к чему. Продолжая стоять на колене, наклонился и негромко произнес, снова на китайском языке, который за последние десятилетия той жизни стал забывать.
— Ты ведь из Люйшюня, «Вторая Дочь»?!
— Да, господин, — тихо произнесла китаянка — девчонке было лет семнадцать, еще бы, вскинулась козой, когда он ей надавил упругую ягодицу, правильно сдвинув ногу. А раз так, то соседний стрелок ни муж, или любовник, а брат, тут можно было не гадать.
«Вторая Дочь» это имя, обиходное, вроде милого семейного прозвища. Он произнес его навскидку и сразу угадал, сошлись домыслы с реальностью. Между братом и сестрой лет семь-восемь разницы в возрасте, а, значит, за это время у родителей могли появиться еще двое-трое детей, и по вероятности не только одни мальчики, но и девочки.
— Но как вы узнали его, господин?!
Никогда нельзя отвечать на женские вопросы. Всегда нужно надавить так, чтобы они отвечали на твои слова. Тем более, когда между ними сословная пропасть. И он уже не спрашивал, говорил сам, желая проверить свои догадки. Слишком правильно вела себя китаянка, и отнюдь не как горожанка, получившая домашнее образование, а девица из хорошей семьи, где ей не стали уродовать ступни.
— Твой брат из «тридцати шести» и вы решили сейчас посчитаться с японцами, спустя десять лет. Вот только стрелки из вас плохие, а для хунхузов это главное требование — тебя просто убьют, а сестру перед смертью изнасилуют. Лежите оба, пока я вам головы не свернул!
Фок говорил негромко, но настолько властно, что китайцы замерли, уткнув носы в землю. Понятно — в каждой роте были вот такие «нестроевые», набранные в суматохе. И что характерно, многие подобрали винтовки убитых и раненых русских солдат и принялись стрелять из винтовок по отчаянно сражавшимся японцам, что засели в фанзах.
Полковнику Савицкому Александр Викторович запретил штурмовать деревеньку, вокруг шла перестрелка, несмотря на сгущавшиеся сумерки, отнюдь не вялая. Имелись бы гранаты и минометы, то проблем не стало, но о таком оружии можно только мечтать. Ждали прибытия одного единственного 87 мм орудия — все остальные разбиты корабельными снарядами. Пулеметов осталась ровно половина из десятка, а спасительных скорострелок Путиловского завода потеряно семь из шестнадцати. Победа далась русским войскам дорого, высокую цену заплатили кровью. Но такова плата в войне, иная просто не принимается, и потери будут всегда.
— Будете служить мне, и я выполню ваше сокровенное желание. Отдай мне винтовку, незачем патроны переводить!
Фок вытянул руку из косынки. Сморщившись от боли, положил трехлинейку на крепкий сук, легонько потряс — винтовка легка как надо. Посмотрел, прищурив глаз — генерал, как многие старики, получил дальнозоркость, что было кстати. Покосился в сторону русских офицеров и солдат — все держались на отдалении, никто не подходил, видимо все посчитали, что генералу пришла в голову какая-то очередная блажь. Фок просто не хотел, чтобы кто-то услышал, что он бегло говорит на китайском языке.
— Видите, самурай с мечом стоит, рукой машет! Вон там, на середине улицы, где отблески пламени! Смотрите!
Прицелился, прикусив губу и сдерживая боль, плавно потянул спусковой крючок — раздался выстрел, приклад толкнул плечо. Фок отдал винтовку ошарашенной китаянке, чьи глаза раскрылись подобно цветку и стали вполне европейскими. И спокойно произнес:
— Вот так вы будете стрелять через месяц. Обещаю. Я беру вас себе, будете моими слугами и помощниками. А теперь смотрите, что будут делать с японцами, запомни это, один из тридцати шести выживших.
Десять лет назад самураи захватили Люйшюнь, и полностью вырезали население двадцатитысячного города. В живых осталось только 36 китайцев, каждому из которых повесили на грудь табличку с иероглифами — там приказывалось не убивать их, так как они в погребальной команде. А всех жителей зверски убили, чтобы таким ужасным деянием запугать китайцев. И сделали это по-японски обстоятельно — рубили катанами, демонстрируя ремесло фехтовальщика, который должен оставить от тела не меньше семи частей, но лучше больше, показав тем самым мастерство.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На это чудовищное преступление европейские страны никак не отреагировали, и потом так же спокойно примут «нанкинскую резню» и другие преступления японской военщины. Какое дело «цивилизованным народам» до восточной войны, где одни макаки убивают других обезьян?!
Пушка стреляла гранатами по фанзам, канониры старались попасть прямо в окно — глинобитные домишки лопались от взрывов как перезрелые тыквы. Подвезли «максимы», и японцам стало совсем худо, да и патроны у них заканчивались. Но сопротивлялись до конца, бросившись в последнюю атаку со штыками и мечами. Вот только в рукопашную схватку с ними вступать не стали, резанули из пулеметов…
— Вот этот меч, мой господин, — китаянка с братом, которого он называл по номеру, ибо с того дня парень сам «потерял» свое имя, стояли перед ним на коленях, склонив головы. Китайцы за два тысячелетия пропитались конфуцианским учением, а оно строится на ритуале, и не важно, чья власть на дворе — императоров или коммунистов. И почтение к старшим по возрасту и тем более статусу, у них в крови, и первым делом при воспитании и обучении в это время стараются привить манеры.
— Мы все семеро прошли обряд, как ты нам приказал, мой господин, — китаянка голосом выделила два последних слова, словно давая клятву, и он наклонил голову. Взял в руки японский меч с обычной офицерской рукоятью, но выдвинув клинок из ножен, только покачал головой — отличить кованную мастером сталь от фабричной выделки можно было моментально. Так самураи поступали часто, стараясь оставить при себе на военной службе старинные фамильные мечи.
— Это хорошо, я вас беру себе на службу, теперь вы мои слуги, а я ваш господин. И буду защищать вас всех, и заботиться.
Фок негромко произнес ритуальную фразу, подводя черту. Теперь он обзавелся китайцами, остатками прежде большого рода, вырезанного японцами. Двумя детьми бывшего вице-губернатора, если перевести китайский чин в привычное русское понятие и пятью их родовыми слугами — преемственность поколений, наподобие английских дворецких, имела место и у китайцев. А к ним в довесок ту полусотню бывших хунхузов, что они наняли себе на службу. Вот это были конкретные бандиты, но и своего рода патриоты — каждый имел к японцам личные счеты…
— Павел Иванович, китайцы показали себя достаточно хорошо, причем не только как носильщики. Некоторые взяли в руки винтовки и сражались вполне отважно. Таких храбрецов нужно отбирать и ставить в строй, к каждому прикрепить опытного солдата. Нам потери восполнять нужно — в ротах не двести штыков, а полторы сотни, и надеяться на скорое пополнение не приходится. Так что нужно набрать еще «носильщиков», а потом извлечь из них полезный воинскому делу элемент.
— А генерал Стессель не будет возражать?!
Начальник штаба быстро записал в свой блокнот несколько строчек и поднял на начальника дивизии красные, как у кролика, воспаленные от хронической усталости глаза. Двое полных суток без сна — в начале подготовка, потом марш, следом растянувшийся на пятнадцать часов бой, потом хлопотливая ночь, и не менее суматошный нынешний день.
Все прекрасно понимали, что получена лишь короткая передышка. Вовремя начавшийся шторм, о котором только Фок знал заранее, потому и принял решение дать бой, дал лишь отсрочку, и нужно хорошо закопаться в землю, подготовить настоящую оборонительную линию. А еще успеть освоить трофейное вооружение, которого оказалось, к удивлению всех, неожиданно много. Когда Александр Викторович утром прочитал сводку с длинным перечнем, то у него глаза чуть ли не на лоб полезли.
