Короче, решились-таки террориста убить: демократически, тайком от народа, в ходе ожесточеннейшей перестрелки. Наверняка были готовы пожертвовать заложницами, то есть мной и стюардессой.
Дотошные журналисты об этом прознали, и поднялась кутерьма. «Благородный поступок террориста не останется безнаказанным, — завопили газеты все разом. — Террориста пристрелят сразу после заложников, потому что в предыдущих заложниках дыр было больше, чем в террористах».
С изумлением я узнала, что и у них то же самое, значит, в нашей стране настоящая демократия: власти долго медлят, а потом переходят к решительным действиям, и все шито-крыто.
Короче, не была бы жива я, не окажись на борту самолета американца. Как только выяснилось, что захвачен американский подданный, сверху спустили распоряжение: «Отправить преступника с богом, и лучше всего за пределы Франции! Дело замять, дабы не делать из террориста героя».
Пока на земле шли прения, на борту самолета установилось единство взглядов. Террорист смешался с народом и всех поучал. Пассажиры сочувственно кивали и делились случаями из своей личной жизни. Многие сожалели, что не находят храбрости захватить самолет, требуя капитального ремонта квартиры, выселения тещи или смертной казни жены.
Некоторые и прослезились, обеспокоен но наставляя доброго террориста.
— Ты, парень, не слишком расслабляйся. Смотри, сбегут бабы. Тогда тебе плохо придется, — увещевали они, недружелюбно кивая на меня и захваченную стюардессу.
В такой обстановке я дождалась условного освобождения: к трапу самолета подкатил микроавтобус, куда мы и загрузились — террорист, стюардесса и я. Загрузились и.., спокойно уехали. Вот она, Франция! Ну и страна! Как ее не любить?!
Я напряженно наблюдала за дорогой, не обнаруживала погони и дивилась честности властей. Террорист, словно подслушав мои мысли, обратился исключительно к одной стюардессе:
— Пока все идет нормально, но я не слишком верю в счастливый исход.
— Почему? Погони пока не видно, — оптимистично поддержала беседу она.
Стало ясно, что заложница в этой компании я одна, а стюардесса сообщница. Попыталась задать вопрос, но меня так грубо одернули, что пришлось замолчать. Герой террорист в моих глазах опять превратился в урода, а стюардессу я тут же невзлюбила. И теперь уже нас не преследовали, к моему огромному сожалению.
Вскоре мы подкатили к хорошо освещенной автостоянке. Урод выпрыгнул из микроавтобуса. Пока местная охрана пыталась стряхнуть с себя сон, он выбрал машину получше, и мы продолжили путешествие. И, должна вам сказать, частенько меняли автомобили, не приближаясь к Парижу, а удаляясь.
Это до чертиков мне надоело, но, к сожалению, вела я себя на удивление скромно — мне все еще сильно хотелось жить. Говорят, и это проходит.
Глава 18
Глубокой ночью приехали мы в пустынную местность. Урод и стюардесса завели меня в нечто похожее на сарай. Я попыталась сопротивляться, но они с непонятной целью привязали меня к массивному стулу и ушли, закрыв дверь. Оставалось только кричать, что я тут же и сделала. Свой ор пересыпала ругательствами, в чем совершенства еще не достигла, зато имела возможность тренироваться. Я пользовалась этой возможностью на всю катушку, радуясь, что в мою глотку не вставили кляп.
Орала я громко, но абсолютно напрасно. Никто в сарай не пришел, а голос постепенно осип. Другого оружия я не имела и пригорюнилась. Было неуютно на стуле, ужасно хотелось пить, есть и мучило любопытство. Неудержимо хотелось знать, сколько еще придется сидеть в этом сарае.
Меня терзали подозрения, что урод и стюардесса уже не вернутся. Следовательно, рассчитывать приходилось на совершенно незнакомых людей. Всей душой я стремилась к той встрече и прикидывала, что могу для нее предпринять. Возможности были весьма ограничены. Впервые в жизни я пожалела: «Отвратительно, что я стройна. Имей я вес подруги Гануси, через несколько дней похудела бы от голода и спокойно вылезла из веревок».
Правда, Гануся всех убеждала, что голодом невозможно уменьшить объем, но, говорят, в концлагерях толстые не водились. Поскольку голод мне ничем не был полезен, я решила не голодать, а выбираться на волю. Хорошенько раскачавшись на стуле, я рухнула на солому. Теперь я стояла на четвереньках и была способна к легкому передвижению.
Впрочем, «легкому» — неверное слово. Пробовали ли вы передвигаться на четвереньках со стулом на заднице? Если не пробовали, и не пытайтесь. Неудобно, сложно и зверски больно. Начнем с того, что ножки этого стула (будь он неладен!) здорово тормозят продвижение, а перекладина норовит перерезать икры моих, вполне сносных, ног. Но самое неприятное: нет возможности пользоваться руками, в результате чего подбородок скользит по соломе. И вообще, чумовое занятие — глупое и бесполезное.
Не говоря уж о том, что сохранять женственность с привязанным к заднице стулом практически невозможно, впрочем, как и грацию и изящество. Но что было делать? Я приличная девушка: непристойных поз не терплю даже в постели, но надо же было как-то добраться до проклятой двери. Поэтому, презрев все условности, я упрямо ползла.
Вскоре выяснилось, что ползти таким образом гораздо трудней, чем казалось вначале: через каких-нибудь восемь метров я замертво рухнула, уткнувшись лицом в солому, и окончательно заленилась.
Жуя солому, я горевала: «Видел бы Коля меня в такой позе. Не думаю, что я привлекательна, впрочем, как знать? Может, Коля был бы другого мнения…»
Воспоминания о Коле подействовали на меня тонизирующе. Я ощутила прилив новых сил и поползла. Дверь оказалась не заперта — я узнала об этом, толкнув ее лбом. Но куда мне ползти? Кругом, куда ни глянь, лишь трава. К сожалению, в своей позе я могла наблюдать только линию горизонта, а как хотелось окинуть глазом просторы Франции!
И не только просторы. Возникла потребность вернуть стул в исходное положение и осмотреться, нет ли жилых построек. После нескольких бесплодных попыток выяснилось, что подобная процедура абсурдна: стул категорически не желал становиться на свои ноги — он уже привык рассчитывать на мои и не собирался менять привычки. Пришлось ползти наугад.
По счастью, мои экзерсисы со стулом растянули веревку: она чуть сползла и заняла более удобное для меня положение. Руки получили свободу: еще не такую, чтобы я могла с их помощью освободиться, но достаточную для увеличения скорости передвижения.
Я долго ползла, презрев боль в коленях и прочие неудобства. А неудобств было, как любит выражаться Гануся, «ну, е-мое, зашибись!». К вышеупомянутым коленям, которые стерлись до крови, могу прибавить вывихнутые, тоже избитые в кровь руки. И подбородок со щеками выглядели плачевно, не говоря уж о шее, которая не оправилась до сих пор.
«Как бездарно провожу время во Франции», — вдобавок ко всему невыносимо страдала я.
Все чаще и чаще на меня нападала лень. Хотелось принять удобную позу и заснуть, но я точно знала, что голод этого не позволит. Есть хотелось так сильно, что я порой принималась щипать густую траву.
Кроме боли, злости и раздражения одолевало удивление. Удивляло многое. Особенно, почему я так долго ползу и все еще во Франции, а не в Сахаре? Ведь любая из наших родных областей размером легко может соперничать с этой страной, а я все ползу. И нет никого на пути. Вымерли, что ли, французы?
Рассвет я встретила, спускаясь с пригорка, который сделал мое продвижение со стулом на заднице особо мучительным. Было невыносимо больно ползти. Плюнула бы давно на эту затею и легла бы на бок спокойно себе умирать, кабы не мучитель надежда. Ничто не доставляет человеку по жизни столько мучений, как чертова эта надежда! Надежда — наш палач и сатрап! Разболталась веревка, руки мои освободились еще больше, и теперь, опираясь на них, я гораздо реже билась подбородком о землю. Это одновременно и дало мне надежду, что доберусь до людей, и обрекло на мучения. Я ползла.
Не могу описать своей радости, когда вдали показалась дорога. Это явно не была оживленная трасса, но и по слабенькому шоссе вполне могла проехать машина.
«Пусть только появится, а я уж найду средства ее остановить», — чрезвычайно самоуверенно планировала я.
После мысли такой окончательно разленилась, даже на бок легла — насколько это было возможно, имея за спиной чертов стул.
Лежать пришлось долго. Солнце простилось с горизонтом и смело двигалось в центр небосвода. Назревала жара. Я все лежала.
Я была в трех шагах от отчаяния, когда услышала шум автомобиля. С невероятной прытью приняла я привычную позу и задвигалась на четвереньках так быстро, что поразилась сама. При особом желании это можно было даже бегом назвать. Бежала я на карачках, разумеется, но все же бежала.
Мелькнула ужасная мысль: видела бы все это моя изысканная бабуля!
Мысль сильно мешала делу, поэтому я от нее избавилась.
