Бориславич ахнул и невольно закрыл одной ладонью другую, защитив от света роковое кольцо.
- Да откуда ж тебе про отраву известно? - вымолвил вельможа.
- Слухами земля полнится. Ты ведь в Перемышле человек известный… Ну, Петро, говори скорее: что, согласный ли мне помочь, сделаешь по совести?
Престарелый учитель ответил:
- Нет, светлейший княже, от сего уволь. Мухи пальцем не трону и на склоне лет убивать никого не стану. Прямо говорю. А доставить грамоту архипастырю и унгорским рыцарям - это попытаюсь. И скажу ещё от себя, дабы убедить. Но получится, нет ли - на то воля Божья. У Владимирки прояснилось лицо, просияли глаза. Даже улыбнулся немного:
- И на том спасибо. Вот, бери письмо. Под покровом очи выйдешь незаметно из города - на воротах стражники предупреждены. Ну, а там уж - на своих на двоих. - И слегка пальцем погрозил - больше в шутку, чем серьёзно: - Но без доброй вести не возвращайся. Лучше сразу травись из этого перстня!
- Понимаю, Володимере. Приложу весь остаток сил.
6
Лагерь киевлян охранялся неплохо, но Петра Бориславича знали все, и его пропустили без промедления. Поначалу он зашёл в шатёр к своему ученику - Ивану Берладнику. Тот, увидев пестуна, чуть не подавился зелёными щами, поданными на завтрак. Удивлённо пробормотал:
- Господи, Петро! Вот не ожидал! Ну, садись быстрее и рассказывай, как ты очутился у нас. Рад вельми, что недуг твой минул. Кушать хочешь?
Но когда узнал о письме Владимирки, сразу помрачнел. И глаза сделались колючими, волчьими. Медленно спросил:
- Что ж ты станешь делать? Хлопотать за гадину? Пожилой учитель замялся:
- Но ведь я же дал ему слово…
- …за ублюдка, отравившего собственного брата, моего отца?
- Ваня, это слухи. Мы ж не знаем точно!
- …за мерзавца, погубившего безоружных унгорских лыцарей?
- Да, но он считал их своими врагами!
- …за проклятого самозванца, княжащего вместо меня?
- Нет, по старшинству он имеет право!.. Ростиславов сын резко встал из-за невысокого походного столика; а поскольку в руке его был зажат хлебный нож, вид рассерженного Берладника не внушал особого благорасположения.
- Отдавай письмо! - прорычал Иван. - Живо! Ну? На скатерть!
Оскорбительный тон боярину не понравился. Он хотя и выглядел тютей, тюфяком, мягкотелым созданием и старался сглаживать все конфликты, но не забывал о достоинстве и своём знатном происхождении; грубо помыкать собою никому позволить не мог. Встав напротив, Пётр Бориславич негодующе потряс дряблыми щеками:
- Я не смерд, Иване. Под твою дудку не пляшу.
- А под чью? - Капелька слюны, вылетевшая изо рта Берладника, описав дугу, оказалась на мясистом носу учителя.
Тот демонстративно вытер её ладонью:
- И плеваться в меня не след. Видно, плохо я тебя обучил достойному поведению.
Пальцы бывшего его подопечного сжали рукоять хлебного ножа - так, что ногти сделались белыми:
- Не отдашь, Петро?
- А иначе - убьёшь?
- А иначе - убью.
У вельможи вырвался досадливый вздох:
- Не стращай и очами не зыркай, вьюнош. Не тебе и не мне решать, прав Володимерко или нет. Я письмо доставлю по назначению. А уж там - не моя печаль. - С сожалением покачав головой, пожилой наставник повернулся к нему плечом.
- Коли не отдашь, нашей прежней дружбе - конец! - как-то жалобно крикнул молодой человек.
Дядька не ответил и направился к выходу. А Берладник поднял руку с ножом, чтоб вонзить его в спину Бориславича, размахнулся - и воткнул с обидой в столешницу, продырявив скатерть. И склонил низко бычью шею, чуть не плача…
Ну, а покаянная грамота, побывав у архиепископа и венгерских рыцарей, сделалась предметом долгого разговора Гейзы с Изяславом. Первый не желал поддаваться посулам (а в письме галицкий правитель обещал горы драгоценностей королю и все спорные вотчины - киевскому князю) и настаивал на суровом наказании; а второй склонялся взять богатый выкуп, присоединив к сыновьей Волыни целиком Перемышльскую землю - с Ярославлем, Звенигородом, Городком и Вишней.
- Володимерко вскоре и сам помрёт, - говорил киевлянин венгру, - он ведь пишет, что сильно ранен.
- Я ему не верю.
- Мы на слово полагаться не будем. Пусть вначале привезёт обещанное добро, золото, меха. Грамоты составим об его отказе от владения заветными волостями. Приведём к кресту…
- К моему кресту! - неожиданно горячо сказал Гейза. - Ибо есть патрикула!
А патрикулой назывался крестик, сделанный, по преданию, из частиц Креста, на котором был распят Сын Божий. Эта священная реликвия находилась при венгерском дворе больше двух веков и всегда бралась королями в походы.
- К твоему кресту, - согласился Изяслав, - крестоцелование он нарушить не сможет. А тем паче - патрикулы!
В общем, договорились. И отправили Петра Бориславича в Перемышль - передать Владимирке свой ответ. Тот, узнав о решении победителей, чуть ли не в присядку пошёл - всплёскивал руками, хохотал и тискал посредника, мало походя на израненного воина, отдающего Богу душу. Радостно гудел:
- Всех озолочу - и тебя, и их. Подпишу любые пергаменты. Поклянусь на любом кресте - лишь бы вырваться из этого плена, голову спасти. Потому как золото - дело наживное, вотчины - сегодня нет, завтра снова есть, а вот новая голова вырасти не сможет: лично проверял на других!
Пётр Бориславич, чувствуя себя невольным участником недостойной игры, лишь смотрел с укором, но владыке Галича возражать не смел.
Около недели ушло на посылку Избыгнева Ивачича в стольный град на Днестре, сборе там под присмотром Осмомысла требуемых богатств и доставку их обозом к Перемышлю. Церемония крестоцелования проходила в замке Голые Горы, где присутствовал и Пётр Бориславич, всё подробно описавший в своём дневнике. Побеждённого князя привезли лежащим на дрогах, он был бледен и стонал от Несуществующих ран. Поднимали его под белые ручки Кснятин Серославич и Избыгнев Ивачич. Поклонившись собравшимся рыцарям, Изяславу и Гейзе, галицкий правитель шёпотом попросил у них извинения, выражал покорность и едва ли не на коленях умолял короля и великого князя по-отечески отнестись к Ярославу-Христофору, сделав его вассалом Венгрии и Киева. «Не сегодня-завтра я умру от ран, - лепетал Владимирко, - и мой долг - позаботиться о единственном сыне…» Многие при этих словах понимающе вздыхали. Наконец появился венгерский архиепископ с патрикулой в руках и поднёс её к губам повелителя Галича. Тот облобызал этот крошечный крестик столь благоговейно, что никто не усомнился в искренности его помыслов.
Вскоре победители удалились: венгры в Венгрию, киевляне в Киев. Изяслав уговорил Петра Бориславича вновь отправиться вместе с ним на Днепр и ещё пожить у великого князя во дворце. А Ивана Берладника он назначил собственным наместником в Перемышле. Здесь и состоялась памятная встреча дяди и племянника (князя галицкого с Ростиславовым сыном).
У Владимирки больше не было причин притворяться раненым, и, сбежав с крыльца, он стоял, подбоченясь, глядя, как Берладник спрыгивает с лошади.
- Ты пошто приехал, Иване? - вроде с удивлением произнёс отец Осмомысла. - Мы тебя не ждали.
- Отчего ж не ждали, коли я наместник? - дерзко отозвался племянник.
- Ты - наместник? Чей же, право слово?
- Так известно чей - киевского великого князя Изяслава Мстиславича.
- Нешто есть такой князь? - поднял брови галицкий правитель. - Долгорукого помню… Изяславку как-то не очень…
Захлебнувшись от ярости, молодой человек воскликнул:
- Погань, тать! Ты ж патрикулу целовал, христопродавец!
- Я? Патрикулу? А-а, такой малюсенький деревянный крестик? Он и силы-то не имеет никакой, кто ж в него поверит! - И, сцепив руки на груди, посоветовал: - Так что отправляйся, Иване, с моего двора. Я сегодня добрый и велю отпустить тебя с миром, а не колотить и не затравить псами. Коль не нравится - можешь забирать Перемышльскую землю, если сможешь… Где они, твои спутники по рати? Киевляне да унгры? А-у-у!.. Что-то не видать… Эх, не думал я, что покойный братец выродит на свет подобного простофилю. Смех и грех!
А Берладник вскочил в седло и сказал на прощанье - тихо, но отчётливо:
- Смерть твоя, Володимере, на пороге. Долго тебе не жить.
И на этот раз как в воду глядел…
7
Ярослав не участвовал в отцовой кампании, а сидел безвылазно в Галиче весь минувший год. Было на то несколько причин. Первая, и самая главная: князь боялся подвергать Осмомысла слишком большой опасности в случае провала задуманного. Даже разработал план отпора, если враг будет осаждать их столицу. И оставил в городе неплохую дружину. Во-вторых, зрение у княжича становилось хуже, близорукость явно росла. По совету лекаря снарядили человека в Константинополь: тамошние медики научились шлифовать драгоценные камни столь искусно, что недужный, глядя через линзы, видел все предметы более отчётливо. Но посыльный куда-то запропастился - может, загулял с казёнными средствами, может, умер. А вояка без глаз никому не нужен в походе - или сразу убьют, или попадёт в плен. Ну и, в-третьих, молодой супруг оставался дома при беременной Ольге, ждал рождения первенца. Юрьевна носила свой большой живот с гордостью, думала о будущем чаде беспрерывно и мечтала часто, чтобы появившийся отпрыск был пригож и лицом, и телом. «Вот бы хорошо, если бы не взял ни моей дородности, ни излишней худобы Ярослава, - рассуждала она, - стал бы вроде Гаврилки Василича - сильный да фигуристый, кровь с молоком! Но умом и усидчивостью в отца. А в меня - крепостью характера и смекалкой. Нам ведь, Долгоруким, в смётке не откажешь. А унгорская и греческая кровь моей маменьки даст ему спокойствие в сочетании с южной пылкостью…»
