– Вы мне неприятны. – Она сказала это просто, как будто отвечала на вопрос «Который час?». – Я вас ненавижу за то, что вы меня обманули. Я хочу вас уничтожить.
* * *
– Анастасия Павловна, я прошу меня понять: погибла наша сотрудница, офицер, талантливый ученый. Вполне естественно, что я интересуюсь ходом следствия, тем более что я лично знал Ирину Сергеевну.
Настя внимательно слушала сидящего перед ней мужчину. Начинающий полнеть, чуть лысоватый, лицо хорошее, породистое, отметила она. Нос с горбинкой, тяжелый подбородок, твердый рот. Под глазами синева. Пожалуй, Доценко погорячился, этот Павлов вполне достойно держится, да и внешность приятная. Похоже, он понял, что с Мишей взял неверный тон, и пришел исправлять впечатление.
– К сожалению, мне пока нечего вам сказать, Александр Евгеньевич. Могу утверждать определенно, что Филатову убили не из ревности и не из-за денег. Но это, увы, пока все, что мы знаем точно. Конечно, могут открыться и новые обстоятельства. Тогда мы вернемся к этим версиям.
– Я боюсь показаться вам надоедливым, но… Вы позволите мне приходить к вам, узнавать, как идут дела? Вы ведь знаете, – он пристально посмотрел Насте в глаза, – я любил Ирину. Очень любил. Я был готов пойти на развод, но она и слышать не хотела, говорила, что все равно негде будет жить.
– Александр Евгеньевич, – дружелюбно улыбнулась Настя, – вы много лет знали Ирину Сергеевну. Расскажите мне про нее. Вы же понимаете, нам важна каждая мелочь, каждая деталь.
– Что вам рассказать? – вздохнул Павлов. – Ирочка была… Да разве это расскажешь? Чудесная, очаровательная, нежная… – Было видно, что он не на шутку разволновался, руки задрожали, кадык дернулся над узлом галстука. – Не могу, простите.
Он поднялся. Взглянул на часы. Вымученно улыбнулся Насте.
– Давайте заключим с вами маленькую сделку, Анастасия Павловна. Вы мне разрешите приходить и спрашивать про ход расследования, а я за это буду рассказывать вам про Ирочку. Договорились?
– Хорошо. Приходите, буду с нетерпением ждать ваших рассказов.
Почти столкнувшись с Павловым в дверях, к Насте влетел разъяренный Гордеев.
– Знаешь, где сейчас Шумилин? В клинике неврозов. Ковалев, конечно же, побежал к своему дружку и все рассказал. А Виноградов даже ничего выяснять не стал, видно, знает отлично, какая сволочь его родственничек и чего от него можно ожидать. Запихнул в психушку от греха подальше, чтобы мы его не достали.
– Интересно, а Ковалев об этом знает? Ситуация-то пикантная. Виноградов, с одной стороны, друг, а с другой – укрывает насильника его же родной дочери. По сути одно то, что парень согласился на госпитализацию, в глазах Ковалева должно быть признанием в том, что он виновен.
– Верно, – согласился Гордеев. – Виноградов должен бы, по идее, скрывать это от Ковалева.
– Попробуем узнать кое-что. – Настя набрала номер телефона. – Будьте добры Эллу Леонидовну. – Прикрыв трубку рукой, она пояснила Гордееву: – Моя приятельница. Работает в клинике неврозов. Мы с ней вместе курс психодиагностики у Березина слушали… Эллочка? Здравствуй, это Настя Каменская.
Обменявшись любезностями, Настя попросила, если возможно, выяснить, по чьей протекции госпитализировали Шумилина Сергея Викторовича, 1968 года рождения. Элла обещала перезвонить.
Долгожданный звонок раздался в самом конце дня. Настя поговорила с Эллой и, озадаченно покачав головой, зашла к Гордееву.
– Шумилина в клинику устраивал лично сам Ковалев Виталий Евгеньевич.
– Подонок, – тихо пробормотал Виктор Алексеевич. – Ну, мы еще поглядим, кто кого.
И этот понедельник, двадцать второе июня, был таким же жарким, как все предыдущие дни. И снова, чуть приволакивая распухшие от жары ноги, Настя Каменская, не выносившая толпы и духоты, медленно брела мимо автобусных остановок домой. Она думала о том, что в русском языке слово «правда» – только одно, а слов, противоположных по значению, куда больше: «обман», «ложь», «неправда», «вранье». Может, потому, что правда – проста, а ложь многолика? Настя стала перебирать в уме синонимы этих слов на всех известных ей языках. Поглощенная своими лингвистическими изысканиями, она не заметила невысокого смуглого человека в очках, который на некотором отдалении следовал за ней от самой Петровки. Если бы с Настей рядом был Юра Коротков, он бы наверняка узнал этого человека. Но Юры не было, а обнаруживать наблюдение Настя не была приучена.
* * *
Во вторник ситуация неожиданно обострилась. Насте позвонил Дима Захаров, сообщил, что агентство, в котором он работает, получило заказ на сведения об Ирине Сергеевне Филатовой. Заказ передан, естественно, через посредника, да и самого посредника шеф все равно не назовет. Имя клиента – профессиональная тайна. Обычно ленивая и медлительная, Настя пулей влетела в кабинет к Гордееву.
– Виктор Алексеевич, у меня на телефоне Захаров из частного охранного агентства. Кто-то интересуется биографией Филатовой.
– Да? – Колобок сунул в рот дужку очков. – Любопытно. Какие будут суждения?
– Если уж нам так повезло с Захаровым, я думаю, есть смысл этим воспользоваться. Надо спеть им какую-нибудь песенку.
– Врать нехорошо, Анастасия, – пошутил Колобок.
– Это не ложь, а дезинформация. Зачем нам мучиться, устанавливая клиента, когда можно просто посмотреть, где нашу песенку будут повторять.
Настя вместе с Захаровым начала сочинять биографию Ирины, стараясь гармонично сочетать общеизвестные факты с изящной выдумкой.
А Виктор Алексеевич Гордеев вызвал к себе Ковалева.
– Виталий Евгеньевич, мне казалось, что в прошлый раз мы поняли друг друга. А вы меня подвели, нарушили нашу договоренность. Как же так? – мягко и вкрадчиво начал Колобок.
– Я вас не понимаю, – надменно ответил Ковалев.
– Вы разве не сообщили Виноградову о наших подозрениях в адрес его племянника? – невинно осведомился полковник.
– Я не счел возможным скрывать от него, – с достоинством произнес Виталий Евгеньевич.
– Могу я узнать, что вам ответил на это Виноградов?
– Вы что, допрашиваете меня? – возмутился Ковалев. – Почему я должен докладывать вам, что мне говорят мои друзья в личной беседе?
– Не должны, – мирно согласился Гордеев. – А вам не показалось странным, что Виноградов тут же госпитализировал племянника с таким диагнозом, который исключает проведение в отношении его процессуальных действий?
– Я вас не понимаю, – повторил Ковалев. – Сережа болен, очень болен, у него глубочайшая депрессия. Он нуждается в лечении и врачебном надзоре.
– Это понятно, – согласно кивнул Гордеев. – И на почве чего у него такая глубокая депрессия?
– Трагедия в личной жизни. – В голосе Ковалева послышалась уверенность. – Любимая девушка обошлась с ним незаслуженно жестоко, а в этом возрасте, сами знаете, когда рушится любовь – рушится мир.
Виктор Алексеевич сочувственно поцокал языком.
– Надо же, как бывает. Такой красивый, статный парень, косая сажень в плечах, девушки должны его обожать.
– Да-да, – оживленно подхватил Ковалев, – так всегда и бывает, но вот сошелся свет клином на одной – и вся жизнь прахом.
Гордеев помолчал, потом очень тихо спросил:
– Виталий Евгеньевич, вы не испытываете неловкости?
На самом деле Гордееву хотелось крикнуть во весь голос: «Неужели вам не стыдно?!»
– Неловкости? Почему? – Ковалев закинул ногу на ногу, видимо, полагая, что можно расслабиться после успешного прохождения подводного рифа.
– В прошлый раз я выразил уверенность в том, что вы с пониманием относитесь к трудностям нашей работы, и даже поблагодарил вас за это. Теперь признаюсь: я вас обманывал. Я знал, что вы не уважаете нас, работников милиции, что вы в грош нас не ставите. Может быть, такое ваше отношение распространяется только на одного меня? Вероятно, я кажусь вам толстым нелепым недотепой? В пятницу вы на моих глазах рассматривали фотографию, на которой запечатлен ваш Сережа, и не узнали его. Вы никогда не видели племянника вашего друга Виноградова. Более того, Виноградов – не такой уж близкий ваш друг, если не счел нужным поделиться с вами, что этот Сережа, управляя автомобилем в пьяном виде, искалечил двух человек и был за это осужден. А вы клялись мне, что он – серьезный, добрый мальчик. Вы можете возразить мне, что транспортное происшествие – это несчастный случай, который может иметь место и с самыми порядочными людьми. В другой ситуации я бы с вами согласился. Но речь сейчас не об этом. Вы не только лгали мне в прошлый раз. Вы сочли себя таким ловким, а меня – таким глупым, что за прошедшие три дня даже не потрудились взглянуть на Шумилина, которого своими же руками уложили в больницу, от нас подальше. Шумилин никогда не был статным красавцем, его никогда не любили девушки, а вы, если следовать вашей легенде, должны были бы это знать. И я хочу, Виталий Евгеньевич, чтобы вы объяснили мне, зачем вы все это делаете? К чему такое нагромождение лжи?
