Зашел Игорь Лесников.
– Виктор Алексеевич, из больницы звонил Гольцов. Наташа Ковалева…
– Что? Что такое? – вскинулся Гордеев.
– Ночью у нее была тяжелейшая истерика, билась, рыдала – еле успокоили. А сегодня она заговорила.
– Так почему похоронный вид?
– Отец запретил пускать к ней работников милиции.
– То есть как запретил? – Гордеев даже поперхнулся. – Кто он такой? Главный психиатр страны?
– Он сказал, что девочка слишком слаба, чтобы давать показания. Она может разнервничаться, вспоминая психотравмирующую ситуацию, и опять замкнется. Он, как отец, требует, чтобы ребенка не беспокоили. В палате с ней безотлучно сидит мать. Одним словом, граница на замке. Гольцов пытался его убедить, что нужно получить хотя бы самые общие приметы насильника, а Ковалев орал на все отделение, что пусть десять насильников остаются на свободе, если это нужно для сохранения здоровья его ребенка.
– Ну да, ну да, – покивал задумчиво полковник. – Пусть насильники остаются на свободе, пусть насилуют и убивают чужих детей, лишь бы его ребенок был здоров. Это сказочка для врачей и для жены. Но на самом деле он жилы рвет, чтобы помочь Виноградову, а уж тот в долгу не останется. Если Аверин станет премьером, то Ковалев – на коне, и вечная ему благодарность от нового премьер-министра. Если не выгорит, ему Виноградов в какой-нибудь русско-заграничной фирме место уже приглядел. Да, Ковалев без Виноградова никуда. Он на все пойдет, чтобы ему преданность свою доказать. Ну и мразь!
Гордеев решительно отодвинул от себя очки и мягко, но сильно припечатал ладонями стол.
– Иди, Игорь, работай. Дай мне два-три дня, потом можешь делать все, что вы со следователем сочтете нужным. Я сам скажу, когда буду готов. Иди. Да, и позови сюда Каменскую.
* * *
– Заходи, Анастасия, – весело приветствовал он Настю. – Рассказывай.
– Что с вами, Виктор Алексеевич? – удивилась Настя. – У вас праздник?
– Нет, просто я принял решение и от этого развеселился. Ты же знаешь, я никогда в драку первым не лезу, а если приходится отвечать, то всегда долго решаюсь. Осторожный я стал к старости. А принял решение – и камень с плеч. Что с Филатовой? Где твои «двести»?
Настя покаянно вздохнула. То, что она собиралась сказать, было чудовищной дерзостью по отношению к начальству, но за то и любила Настя Колобка, что он принимал ее такой, какая она есть.
– Мне надо ехать в ГИЦ, Виктор Алексеевич.
– Ну? Так в чем дело? – поднял брови Гордеев.
– Лень.
Главный информационный центр МВД России располагался в роскошном многоэтажном здании в Новых Черемушках, от Петровки, прямо скажем, далековато.
– Ну и поганка же ты, Анастасия! – со смехом сказал Гордеев. – Ладно, пользуйся моим хорошим настроением. Вот тебе телефон, запиши…
– Я запомню.
– Вот номер. Спросишь Елену Коновалову, скажешь, что от меня. Я когда-то с ее отцом работал, Алену еще крохой помню. Она славная девочка, все, что сможет, – сделает. Если, конечно, попросишь хорошенько. Так как насчет «двухсот»?
– Осталось два невыясненных вопроса. Один я надеюсь разрешить при помощи ГИЦа. Другой пока повис. Если Филатова собиралась писать монографию, то где рабочие материалы? Я не нашла в ее бумагах ни одного слова, которое имело бы отношение к монографии. Никаких следов. А по плану она должна в октябре сдать ее в редакционно-издательский отдел, уже обсужденную в отделе и отпечатанную набело.
– Ладно, решай свои вопросы сама.
Гордеев помолчал, погрыз очки.
– А скажи-ка мне, Анастасия, – внезапно спросил он, – помнишь ли ты, что ответил губернатор Старк своему помощнику Бердену, когда тот отказался искать компромат на кристально честного судью?
Ни секунды не задумываясь, Настя без запинки произнесла:
– Человек зачат в грехе и рожден в мерзости, и путь его – от пеленки зловонной до смердящего савана. Всегда что-нибудь есть.
– Умница! – восхитился Гордеев. – Ты что, весь роман наизусть помнишь?
– Нет, – улыбнулась Настя. – Только эту фразу. Но ведь и вы ее запомнили. Видно, у нас с вами избирательность одинаковая. Что же удивляться, в одной конторе работаем.
– Верно, – согласился Виктор Алексеевич. – Так вот, Стасенька, слушай меня внимательно. Виталий Евгеньевич Ковалев меня очень обидел. Лично меня. Кроме того, он пренебрежительно отнесся ко всем нам. Более того, он пытается укрыть от правосудия опасного преступника. Частично в этом есть, может быть, и наша вина. Мы не хотели задерживать Шумилина, пока не получим убедительных доказательств. Я всегда хотел, чтобы мой отдел работал филигранно и честно, чтобы мы никогда не ссорились ни со следователями, ни с прокурорами. Долгое время нам это удавалось. За последние годы на нашей совести нет ни одного задержанного, которого пришлось бы выпускать через семьдесят два часа. Я старался набирать в отдел тех, кто обладает профессиональным мастерством или умеет учиться. У нас было много ошибок и промахов. Но главное наше достоинство в том, что мы умеем эти ошибки и промахи вовремя видеть и не опаздываем их исправлять. Мы все умеем критически относиться к тому, что делаем, мы без конца пытаемся опровергнуть сами себя. Это – тот стиль работы, за который я бился и боролся долгие годы. И я своего добился. Поэтому наш отдел – самый дружный. Поэтому мы никогда не ссоримся друг с другом. То, что у других называется критикой, у нас зовется взаимным анализом. Я все это тебе говорю не потому, что ты этого не знаешь. Ты понимаешь это, может быть, даже лучше меня. Я хочу, чтобы ты почувствовала, как глубоко меня оскорбил Ковалев, он оскорбил мою идею, мое детище, мой главный приз в этой жизни. Он воспользовался нашей профессиональной честностью. Последний удар, после которого я принял решение, он нанес вчера. Нанес не мне, а моей семье, моему тестю, который не рвется зашибать доллары, оперируя западных миллионеров, а хочет лечить своих сограждан. Мое терпение истощилось, Стасенька. И я очень на тебя рассчитываю.
Такой неподдельной боли, такой искренней горечи Настя никогда в голосе начальника не слышала. Гордеев между тем продолжал:
– И губернатор Вилли Старк был прав, всегда что-нибудь есть. Я не верю, что человек, которому наплевать на правосудие, на чужие жизни и на собственного ребенка, мог прожить жизнь честно. Я не верю. И потому я надеюсь, что найду средство, которое его остановит. У нас нет ни сил, ни времени искать это средство самим. Не будем забывать, что речь идет о человеке, занимающемся политикой. А это означает, что у него есть враги или, если хочешь, политические противники, которые нужным нам средством уже заранее вооружились и ждут подходящего часа. Просто так они нам свое оружие не отдадут. Отобрать его силой мы не можем, нас сейчас никто не боится. Остается один выход. Я надеюсь, ты меня поняла. И есть человек, у которого нужное нам оружие против Ковалева наверняка имеется. Это сотрудник аппарата парламента Борис Васильевич Рудник.
* * *
Колобок не обманул. Когда по названному им телефону Настя разыскала Елену Коновалову, та с готовностью согласилась помочь и даже подбадривала Каменскую, которая чувствовала себя неловко оттого, что сама плохо представляла, что же ей нужно.
– Понимаете, Лена, у меня есть некая цифра, но я не знаю, что она обозначает. Я могу только догадываться. Мне кажется, что это число зарегистрированных преступлений. Но я даже не знаю, в каком регионе.
– Число большое? Сколько знаков? Давайте попробуем определить, город это или область.
Настя продиктовала все числа из строки «З» за восемь лет.
– Несомненно, область, – твердо определила Елена. – Из городов такие цифры могли бы быть только в Москве или Санкт-Петербурге, но их показатели я помню наизусть, это не они. Подождите секунду. У меня в компьютере данные по областям России за последние пять лет, сейчас попробуем поискать.
Прижав трубку к уху плечом, Настя в ожидании ответа налила из графина в кружку воды и начала готовить кофе. Через несколько минут Елена подошла к телефону.
– Настя, за тысяча девятьсот восемьдесят седьмой, восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый и девяностый годы цифры совпадают. Это Энская область. Вы хотите знать точно или этого достаточно?
От неожиданности у Насти так дернулась рука, что кофе пролился на стол. Она решила, что ослышалась.
– Как Энская?! – Настя ждала чего угодно, только не этого.
– А в чем дело? – забеспокоилась Елена. – Этого не может быть? Давайте я проверю предыдущие годы.
– А это долго?
Ошпаренная крутым кипятком рука горела, но Настя не замечала боли. Пожар нетерпения разгорался у нее в голове.
– Надо сходить в архив, статистические сборники за предыдущие годы хранятся там. Минут пятнадцать-двадцать.
– Леночка, – умоляюще сказала Настя, – мне так неловко вас затруднять. Если бы вы только знали, как мне это важно!
