В этот момент дверь аэропорта распахнулась. Задев ее чемоданом, вышла молодая высокая женщина в сером костюме и пересекла бетонированную площадку. Ее золотисто-каштановые волосы заблестели в свете посадочных огней, когда она торопливо поднималась по трапу в самолет. Он снял очки и закрыл глаза.
И вновь рядом был Пол. Так близко, что, казалось, он мог бы дотронуться до него. Это было почти так же, как с Сильвией после того, как ее не стало. «Временами я словно мог дотянуться до нее. Сейчас я оставил тебя. Я не мог ждать тебя в Катманду, Пол. Они охотились за мной там повсюду, а потом и за пределами Катманду. Эти гуркхи – я мог вывести их на тебя, поэтому я свернул на юг, к Бхутвалу. Я увел их и сам ушел. Разве нет?»
«Тебе никогда не увидеть этот футбольный мяч. Ты погибнешь раньше, чем доберешься туда. За что же я убил этого любителя обезьян? Фотографии ему дали гуркхи». Коэн устало поежился. «Чушь собачья. Два водительских удостоверения на два разных лица, паспорт на другое имя. Я не должен терзаться сомнениями».
Он потер лицо руками. «Этот тип действительно преследовал меня. Почему же он не убил меня? Где его приятели? Конечно, на Фултон-стрит, 293, где же еще? Если их там нет, я буду искать их в ЦРУ в округе Колумбия, где бы то ни было, и убью их всех. Всех убийц. Еще двадцать три дня».
Женщина в сером костюме села через проход от него, одернув юбку на коленях. Когда он вновь обратил на нее внимание, она уже спала, подперев пальцем щеку. Ее кожа при желтом освещении салона казалась мраморно-белой, шикарные волосы ниспадали на плечи и грудь.
Во сне она почесала колено. Как мы далеки. Ее роскошный мир в гладких шелках, поблескивающий нейлоном, казался полной противоположностью его собственному. Кожаная сумочка цвета красного дерева покоилась у нее на коленях. Он смотрел то на сумочку, то на женщину, уставившись, словно непальский крестьянин. Вот сука, ей не о чем тревожиться.
Сняв очки, он потер переносицу, зашел в туалет, умылся миниатюрным розовым кусочком мыла «Эр Франс», протер очки и пригладил волосы. Чтобы успокоить боль в колене, он наскреб немного «вечного снега», который дал ему высокий тибетец, в глиняную трубку и, сев на крышку унитаза, уперся ногами в дверь, закурил.
Он посмотрел на коробку спичек с тигром, которая была у него в руках. Их держала Ким. Она зажигала ими печку по утрам, думая о Поле, хотела, чтобы он был дома, рядом с ней. Теперь он никогда не придет домой, а ее больше нет. "Господи, верни все как было. Все было так прекрасно, а я этого не понимал.
Не надо. Не думай ни о Сирэл, ни о Ким, не думай ни о ком. Только действуй. Время убивать и время умирать – вот как все должно быть. Только месть. Аз воздам, говорил Господь. К черту Господа! Теперь я буду только мстить, Господь. Аз воздам.
Схожу с ума. Схожу с ума, сам того не понимая. Надо собраться. Что дальше? Прежде всего не делать ошибок по пути от Афин до Парижа. Салоники, Скопье, Белград, Триест, Милан, Лозанна – я так уже ездил, только наоборот. Скоро ли полиция или ЦРУ засечет меня на этом рейсе?" Он спустил джинсы и посмотрел на красно-желтое пятно, проступавшее сквозь бинт. «С этим особо не помотаешься. Отсидеться в Афинах? На Крите? В Югославии? До Пасхи еще три недели – уйма времени до Парижа. Надо бы наложить шов, но рискованно».
Он подождал, пока дым рассеется, и, щелкнув замком, вышел в коридор. Перед ним стояла женщина, она пронзила его своими зелеными глазами.
– Мы уже успели набрать высоту, – сказала она.
Он промолчал; она вошла и захлопнула за собой дверь. Он на мгновение окунулся в ее французский запах, слыша сквозь тонкую перегородку шуршание ее одежды.
В самолете было тихо, свет в салоне выключен. Сосредоточенно наклонив голову, поджав под себя длинные ноги, женщина читала под желтым шариком своей лампочки номер «Дёр Шпигель» в голубой обложке. Лампа золотила ее волосы, придавая им красноватый отблеск заката; время от времени женщина то накручивала на палец свободно свисающую прядь волос, то вновь разглаживала ее кончиками пальцев.
"Где ты сейчас. Пол? Сегодня – нет, вчера – ты мог добраться до Фу Дордже. Тибетский лагерь, это было вчера?
Если ты приехал из Покхары, ты прежде всего пошел к Фу Дордже. Увидеть этот ужас. Потом – к Ким. Они уже убрали ее тело?" Коэн представил себе Пола, стоящего перед ее трупом: на скулах под черной кожей играют желваки, его глаза, видящие, но все еще не верящие, поворот в темноту, осознание наказания за союз черного с белой. Сколько же старых ран. Пол? С начала исчисления времени?
Наблюдая за хрупкой луной в прозрачных облаках, он поковылял по ворсистому ковру тускло освещенного салона в туалет; став над унитазом, он затаил дыхание, чтобы не чувствовать запаха. Насколько это лучше делать на открытом воздухе, но не на высоте тридцать пять тысяч футов. Из зеркала на него мрачно смотрело его осунувшееся лицо. Шесть ночей почти не спать.
Вернувшись на свое место, он вновь посмотрел на женщину. "Чтоб ее! Не знает ни голода, ни боли. Вырядилась и сияет, как дерьмо в радуге. Лучше уж те, которых мы с Алексом трахали в Бангкоке, – ветки бамбука, плавая в мерзкой, воняющей крысами воде, шлепаются о кучи мусора; тесные влагалища, коричневые маленькие соски, глаза, которые никогда не отворачиваются. Язык скользит вверх по клитору сквозь шелковистые черные заросли.
Если бы Алекс женился на той шлюхе из Бангкока. Не помню ее. Пухленькие, немного раскосые загорелые детишки Алекса бегали бы сейчас босиком, играя с котятами".
Послышался шелест шелковой и нейлоновой одежды – женщина сменила позу. «Как она холодна. В ней не теплится ни искорки, готовой разгореться. Ни капли радости. Лицо ледяное. Четко очерченные, словно выточенные, черты, таящие опасность, как южный склон Мача Пукчаре. Жизнь – такой фарс. Красивые пахнут так же, когда умирают». Он нахмурился, увидев свое отражение в плексигласе иллюминатора.
"Какими мыслями занята эта головка? Думает, как бы подцепить какого-нибудь парня с «мерседесом» и стофутовой яхтой. Два года я не видел хорошо одетых западных женщин. Таиландки выглядят лучше. Интересно, каково это быть на ее месте, в ее жемчужной коже, иметь такие нежные руки с изящными ногтями, такую грудь, такие длинные-длинные ноги и такую пустую западную головку?
За шесть ночей так мало сна. Коматозное состояние. Все, что соединяется, потом распадается. Молекулы и нации. Вселенные и плоть как мужчин, так и женщин. Распухшее колено напомнило о себе. ЦРУ уже напало на след. Уже ждут в Афинах. Я умру, так и не узнав, зачем жил".
Несмотря на боль в колене, он опять прошел вперед и посмотрел в окно. Луны уже не было. «Как холодно и одиноко умирать. Я теряю веру. Но вера – это привычка. В конце концов, что я боюсь потерять?»
* * *
Когда он вернулся к своему месту, женщина подняла на него глаза.
– Тоже не спится? – Мимолетная улыбка. – Это из-за вашей травки.
Ее глаза были зеленые и холодные, как айсберг. А может, голубые? Слегка раскосые, как у кошки. Голос хрипловатый и вместе с тем приятный, она говорила отрывисто, словно запыхавшись, в несколько театральной манере. Голос Вассара. Иисус защищает всех нас от Вассаровых голосов. На ее груди над ложбинкой сверкал бриллиантовый кулон в виде сердечка. Интересно, кто ей подарил это? И что он получил за это? Ответ известен.
– Это был гашиш – помогает уснуть.
– Поэтому вы и бродите? – Он пожал плечами. – Откуда вы? – спросила она.
– Из Таиланда, – собственный голос эхом отозвался в его голове, как будто у него заложило уши.
– По-моему, это веселее, чем Тегеран.
Он раздраженно потер колено.
– Тогда зачем было туда ездить?
– Хотела написать кое-что, но не вышло. Старый добрый шах, друг демократии, строит летний дворец, занимая пол-острова в Персидском заливе. Все это, конечно, держится в секрете, чтобы не расстраивать толпы голодающих иранцев... К тому же им не нравится, когда женщина занимается еще чем-нибудь, кроме производства детей и заботы о мужчинах.
– Вы журналистка?
– Внештатная. В основном пишу о политике. А вы?
* * *
– Скитаюсь.
Она улыбнулась.
– Должно быть, увлекательно. – Он заметил, что краешек ее верхнего зуба был отколот. – Меня всегда это притягивало. – Она закрыла «Дёр Шпигель». – Чтобы быть свободным, нужны деньги.
– Деньги порабощают. В наихудшем смысле. – Откинувшись в кресле, он закрыл глаза.
Снова раздался ее голос.
– Уверена, что вы голодны. Я так да. Как кошка – пока не поем, не усну.
Пристальные зеленые глаза леопарда на выступе под Тенсан Базар. На кипарисе рядом с заброшенным дворцом Рана. «Ей бы тоже хорошо спалось, пока она меня переваривала бы».
– Какой сегодня день? Она опустила глаза.
– Суббота, в Тегеране 3.20 утра. – Она встала и пошла вверх по дремлющему проходу, заглянула за шторку салона первого класса и через несколько секунд вернулась с четырьмя сандвичами в целлофане и двумя бутылками вина. Усевшись рядом, она принялась открывать бутылку. – Противоядие от печали и злобы, все заботы исчезают... – Понизив голос, она театрально продолжала: – «Хотя его отец и мать были мертвы и брат погиб на его глазах...» – Она деланно улыбнулась. – Это Гомер, о непенте – египетском снадобье.
