Он поклонился и вышел, Изаэль прошептала:
– Чего он тебе прислуживает?
– Проявляет вежливость, – объяснил я. – Чуткость.
– Чуткость?
– Ну да, – сказал я. – Как я к тебе. Не заметила, мелкая свинюшка?
– От тебя дождешься, – заявила она, даже не догадываясь, что угадала. – Ты весь, гад чешуйчатый, хитрый!
Я прошел к столу, сел, задумался. Изаэль тем временем робко почучундрила по комнате, шарахаясь от неподвижных железных рыцарей на невысоких постаментах, долго старалась убедиться, что они в самом деле не дышат, поскребла ногтем гобелены, удивляясь, почему ничего не меняется, а вот у них в замечательном Лесу так сразу бы…
Посреди стола большого формата книга страниц в тысячу, переплет из красной меди, прямо по центру надменно высится череп коричневого цвета, настолько корявый, что я сперва решил, что вылеплен из сырой глины, потрогал пальцем, нет, натуральный, но вид такой, как если бы пролежал в земле века, если не тысячелетия.
Рядом с книгой серебряная чаша, подсвечник с ручкой, листья неведомых мне трав, карту из странного материала прижимают к столу окаменелые остатки морских, как предполагаю, чудищ, если это не жвалы муравьев размером с собак…
Изаэль подошла к столу, отпрянула в ужасе и отвращении.
– А эта штука зачем?
Ее дрожащий палец боязливо указывал на череп. Я пояснил мирно:
– Это напоминание, что нужно успеть сделать все, что задумал, ибо жизнь коротка. На эльфов это не сработает.
– Жизнь всегда коротка, – возразила она, – какой бы ни была долгой, но такое держать на видном месте все равно отвратительно.
– А эстетика зла?
Она переспросила испуганно:
– Чего-чего?
– Ладно, – сказал я, – это люди так свою бунтарскую ширь выказывают. Осматривайся, существо.
Она пропищала:
– Это вот постель? Какая огромная! И какое толстое и легкое одеяло…
– Оценила? – проворчал я. – Из лебяжьего пуха. Трава все равно так не может.
– Зато трава пахнет!
– А мне зачем ее запах? – удивился я. – Ты пахнешь лучше любой травы!
– Я пахну?
– Как самый лучший в мире цветок!
Она польщенно заулыбалась, выпрямила испуганную спинку, а я напряженно думал, что Гиллеберд сумел ценой долгой и упорной борьбы ограничить аппетиты и своеволие крупных лордов, а я довершаю его реформы, обезглавив верхушку и передав их земли преданным мне лично людям. Но даже с ними не сделать того, что сделал Вильгельм Нормандский: взять клятву верности не только с них, но и со всех их слуг, стражей, крестьян…
Если попытаюсь сделать это сейчас, будет выглядеть оскорбительно, как знак недоверия к преданнейшим друзьям. И вообще такое уже поздно делать как в Турнедо, так и в Сен-Мари, а про Армландию и говорить нечего.
Единственный шанс – Варт Генц, но операция должна быть ювелирная. Феодалы всегда стараются не допустить усиления королевской власти и никогда не позволят, чтобы у короля было больше сил, чем у них…
С дальнего конца комнаты раздался восторженный визг, Изаэль обнаружила за шелковой ширмой вместительную бадью из темной бронзы, кучу обтирательных холстов на крюке и непонятного назначения трубы, что нависают над краем ванны.
Я осмотрел по ее настойчивому требованию, затем вышел в коридор и перебрался в соседнюю комнату. Там жарко горит очаг, возле него две огромные бадьи с водой, чугунный котел и двое мужиков сидят в углу и сосредоточенно трясут по очереди стаканчик с костями.
Оба подхватились, склонились в поклонах.
– Что изволите, ваша светлость?
– Нагрейте воды, – велел я. – Сейчас.
Один сказал торопливо:
– Щас сделаем! Бадью наполнить сразу?
– Да, – ответил я.
Изаэль, оставленная в одиночестве, с печальным видом лежит на спине Бобика, как убегающая Европа на спине быка, посреди зала на медвежьей шкуре.
– Ты где был так долго? – вскричала она.
Я изумился:
– Долго?
– Очень, – заявила она с гневной обидой. – Посмотри на Бобика!
Тот всем видом показал, что даже не очень долго, а невероятно долго, вообще бросил их, как так можно, нет у меня сердца, совсем очерствел в политике, так давно не чесал и не гладил.
Я сел с ними рядом и почесал, и погладил обоих.
– Сейчас наполняют бадью, – сообщил я, – смоем пыль и грязь, пока Бобик посторожит наши штаны.
Изаэль вытаращила глаза и отшатнулась, когда из труб полилась теплая вода.
– Колдовство? – прошептала она потрясенным шепотом. – Я такого не знаю!
– Мощное, – согласился я. – Самое интересное, что им владеют абсолютно все люди.
Она охнула:
– И ты?
– А почему нет, – ответил я, – только мне таким как бы заниматься не совсем к лицу… Ну, ты полезешь первая?
Она отшатнулась, потом завизжала:
– Что? В воду? Я тебе что, лягушка, чтобы вот так днем и голая?.. Лягушка хоть зеленая, ей как-то можно, хотя и не совсем, но она ж совсем дурная, а я тебе кто?
– Ты умненькая и хитренькая, – похвалил я, – и безмерно отважная! Ты просто замечательная!
Она посмотрела на меня с недоверием:
– Да? Я-то знаю, но как ты сообразил?.. Или я сама, такая замечательная, проговорилась?.. Нет, это ты меня вынудил проговориться! Ладно, отвернись и заткни уши!
– А уши зачем?
Она отрезала:
– Не знаю, но все равно заткни.
Я отвернулся и заткнул уши, а она быстро разделась, разложила одежду на спинках стульев, где она смотрится лучше всего, потом хлюпнула вода, донесся восторженный вздох.
Не поворачиваясь, я спросил:
– Уже можно?
Она ответила сердито:
– Нельзя!
– Почему?
– Тут вода какая-то дурная, совсем прозрачная!
– Правда, – удивился я. – Вы что, сквозь воду видите?.. А для нас все равно что смотреть через камень.
Она разрешила великодушно:
– Ладно, можешь открыть глаза.
– А повернуться?
– Ну… ладно, позволяю.
Я повернулся, из воды торчит только ее голова, глаза смотрят с живейшим любопытством. Не знаю, забыла, что уже крутилась перед зеркалом если не голой, то обнаженной точно, или в какие-то моменты жизни можно, а в какие-то снова низзя, как все сложно и ритуально, но я промолчал и начал расстегивать поясной ремень.
Она, как только я взялся за штаны, крепко-крепко зажмурилась, наклонилась к самой воде и закрыла глазищи ладошками, что на целый миллиметр шире ее восхитительных гляделок.
Глава 12
Я повесил ремень на спинку кресла, существо в бадье отодвинулось к самому краешку и чуть не расплескалось по стенке, опасаясь, что я задену, а это, видимо, чем-то сакрально, я сам уже прикинул, что сяду, упершись спиной в разогретую стенку и подожму конечности, чтобы не коснуться ее, вдруг это запрещено Великой Богиней.
В дверь деликатно постучали, мы же в гостях, я поддернул спущенные уже до колен штаны, ухватил ремень и вышел с ним коридор.
Совсем юный паж посмотрел с открытым ртом на мой обнаженный торс, потом на ремень в моей руке, испуганно отпрянул, сглотнул воздух и сказал торопливо:
– Ваша светлость, простите за беспокойство!
Я буркнул:
– Подумаю. Что стряслось?
– Граф просит сообщить на всякий случай, что прибыли только что барон Айвариказ и барон Дитвольф, известные военачальники, очень уважаемые и авторитетные в армии.
Я кивнул.
– Спасибо, что прервал мое купанье. Эти лорды очень жаждут со мной повидаться?
– Да, – сказал он умоляюще. – Очень!
Я процедил сквозь зубы:
– Хорошо, сейчас приду.
Он умчался, счастливый, что не отведал ремня в моей руке, а я вернулся в покои. Изаэль следила за мной из бадьи огромными испуганными глазищами.
– Что-то случилось?
– Дела людей, – пояснил я горько. – Я отлучусь ненадолго. К тебе никто не войдет, не беспокойся!
– Ты заколдуешь двери?
– Да, – пообещал я. – Заколдую.
Я набросил рубашку, опоясался мечом, без него мужчина не мужчина, а просто мужик, быстро вышел и спустился в зал, где граф обычно принимает гостей. Комната освещена не столько свечами, сколько багровым пламенем из великанского камина вполстены, там полыхают целые дубы, граф старательно уничтожает леса и помогает человеческой цивилизации распространяться вширь.
В креслах вблизи камина трое: сам хозяин, а также двое крупных мужчин в роскошных расстегнутых камзолах поверх стальных кирас. Все трое поднялись при моем появлении, оба барона смиренно-гордо преклонили колена, я уже не возражаю, просто жестом велел встать и сказал участливо:
– Что-то очень важное?.. Друзья, прошу сесть.
Граф Меганвэйл доложил с оттенком гордости:
– Рад случаю представить моих лучших командиров, ваша светлость. Барон Айвариказ, первым начинает сражение и последним заканчивает, и барон Дитвольф, его оборона всегда несокрушима, а когда идет в контратаку, его ничто не может остановить…
Бароны коротко и резко наклонили головы, я подумал, что Айвариказ на древневерхненемецком, как нечто шевелится в памяти, означает временем могучего, но что это такое, не знаю, зато Дитвольф полностью соответствует имени, даже оскал, как у лесного волка.
