Бенгалия является, по-видимому, если и не самой любопытной, то, по крайней мере, самой богатой из провинций Индостана. Очевидно, это не только страна раджей, образующая собственно центр этого обширного королевства, но и весьма густонаселенная территория; вообще, ее можно рассматривать как истинно индуистскую страну. На севере она доходит до границ Гималаев, и наш путь позволял нам пересечь ее из конца в конец.
После дискуссии по поводу первого этапа путешествия мы составили следующий план: подняться на несколько лье вдоль Хугли, одного из протоков Ганга, который снабжает водой Калькутту, оставив на правом берегу французский город Чандранагор; оттуда следовать вдоль железнодорожной линии до Бурдвана[84], затем пересечь Бихар таким образом, чтобы вновь выйти к Гангу у Бенареса.
— Друзья мои, — сказал полковник Монро, — я предоставляю вам решать, в каком направлении двигаться… Решайте без меня. Все, что вы сделаете, будет хорошо.
— Мой дорогой Монро, — ответил Банкс, — все же тебе следует высказать свое мнение…
— Нет, Банкс, — ответил полковник, — я принадлежу тебе, и у меня нет основания предпочитать одну провинцию другой. Один лишь вопрос, пожалуй: когда вы доберетесь до Бенареса, в каком направлении поедете дальше?
— На север! — порывисто воскликнул капитан Худ. — По дороге, которая ведет прямо к первым отрогам Гималаев, через королевство Ауд.
— Ну что ж, друзья мои, в тот момент… — задумчиво заметил полковник Монро, — может быть, я попрошу вас… Но мы поговорим об этом в свое время. А до того делайте как хотите.
Этот ответ сэра Эдуарда Монро немного удивил меня. О чем он думал? Возможно, он согласился предпринять это путешествие только с одной мыслью, что случай поможет ему сделать то, чего не смогла сделать его воля. Не думал ли он, что если Нана Сахиб жив, то его удастся найти на севере Индии? Не сохранил ли он еще какую-то надежду отомстить? Что касается меня, то мною владело предчувствие, что полковником Монро руководила некая тайная мысль, и мне показалось, что сержант Мак-Нил ее разделяет.
В первые часы этого утра мы заняли места в салоне Парового дома. Дверь и два окна веранды были открыты, и панка, вызывая колебания воздуха, несколько смягчала невыносимую жару.
Стальной Гигант двигался шагом, подчиняясь регулятору Сторра. Одно лье в час — все, что от него требовалось в настоящий момент, поскольку путешественники хотели не торопясь посмотреть страну.
Когда мы выезжали из пригорода Калькутты, за нами следовало несколько европейцев, наблюдавших за экипажем, и целая толпа индийцев, которые смотрели на него с восхищением, смешанным с некоторым страхом. Мало-помалу эта толпа рассеялась, но мы не смогли избежать изумленных и восторженных возгласов прохожих, которые кричали свои «ва! ва!». Разумеется, все эти восклицания относились не столько к двум великолепным вагонам, сколько к гигантскому слону, тащившему их и окутанному клубами пара.
В 10 часов в салоне был накрыт стол, — нас, конечно, трясло гораздо меньше, чем в купе вагон-салона первого класса, — и мы отдали честь завтраку господина Паразара.
Дорога, по которой двигался наш поезд, шла вдоль левого берега Хугли, самого западного из многочисленных протоков Ганга; в целом они составляют запутанную сеть дельты Сундарбана. Вся эта территория является наносным образованием.
— То, что вы видите, дорогой Моклер, — сказал мне Банкс, — результат победы священной реки над не менее священным Бенгальским заливом. Дело времени. Здесь, может быть, нет и частицы земли, которая не была бы принесена с границ Гималаев потоком Ганга. Река мало-помалу размыла гору и создала из нее почву этой провинции, где она устроила себе ложе…
— Которое она часто покидает ради другого! — добавил капитан Худ. — Ах этот капризный, фантастический, безумный Ганг! Люди строят город на его берегах, а через несколько столетий город оказывается посреди долины, его набережные не знают воды, река поменяла направление и свое русло! Раджмахал, Гор — оба эти города, когда-то омываемые неверным течением, сейчас погибают от жажды среди обезвоженных рисовых полей долины.
— Эх, — сказал я, — наверное, следует опасаться, что такая же судьба постигнет Калькутту?
— Кто знает?
— Да нет еще! — отозвался Банкс. — Это вопрос плотин. Если будет нужно, инженеры сумеют сдержать разливы Ганга, наденут на него смирительную рубашку!
— К счастью для вас, мой дорогой Банкс, — ответил я, — индусы не слышат ваших слов об их священной реке. Они бы вам их не простили.
— Совершенно верно, — согласился Банкс, — Ганг — это сын Бога, а быть может, он сам Бог, и все, что он делает, не является злом в их глазах.
— Даже лихорадки, холера, чума, которые он сохраняет в эндемическом состоянии![85] — воскликнул капитан Худ. — Правда, даже тигры и крокодилы, которыми кишит Сандербанд, не наносят такого вреда. Поистине, можно сказать, что отравленный воздух подходит для этих животных так же, как чистый воздух санатория для англичан и индийцев во время теплого сезона. Ах эти хищники! Фокс? — сказал Худ, повернувшись к своему денщику, который накрывал на стол.
— Мой капитан? — отозвался Фокс.
— Не там ли ты убил твоего тридцать седьмого?
— Да, мой капитан, в двух милях от Порт-Каннинга, — ответил Фокс. — Это было вечером…
— Довольно, Фокс, — прервал его капитан, допивая большой стакан грога, — я знаю историю тридцать седьмого. История тридцать восьмого меня бы больше заинтересовала!
— Тридцать восьмой еще не убит, мой капитан.
— Ты его убьешь, Фокс, как я убью моего сорок первого!
В разговорах капитана Худа и его денщика слово «тигр», как видим, никогда не произносилось. Это было излишне. Оба охотника прекрасно понимали друг друга.
Между тем по мере нашего продвижения Хугли, шириной около километра перед Калькуттой, понемногу сужала свое русло. Вверх по течению берега ее становились более низкими. Там часто возникают мощные циклоны, которые являются бедствием для всей провинции. Полностью разрушенные кварталы, сотни раздавленных домов, поваленных друг на друга, необъятные опустошенные плантации, тысячи трупов на земле, как в городе, так и в деревнях, — таковы последствия, оставляемые этими неудержимыми циклонами, самым ужасным из которых был циклон 1864 года.
Известно, что климат Индии включает три сезона: сезон дождей, холодный сезон и теплый сезон. Теплый сезон самый короткий, но он и самый тяжелый. Март, апрель и май — три особо опасных месяца, самый жаркий из них май. Находиться в это время на солнце — значит рисковать своей жизнью, по крайней мере для европейца. И в самом деле, нередко даже в тени термометр поднимается до 106° по Фаренгейту (41 °C).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
