А вот еще одна печальная истина: именно в ходе постепенного падения русского государства протяженностью в половину тысячелетия и выпестовался наш национальный характер, вернее его норовистая, разрушительная основа. Русский человек вышел глубоко и истово верующим, причем не столько даже в Христа и его заветы, сколько, так сказать, в самое веру, недаром наши раскольники, ведомые протопопом Аввакумом Петровым, с чисто российским воодушевлением шли на несказанные страдания, на костер за такие малозначительные детали отправления культа, как двуперстное крещение, хождение посолонь, двукратную аллилуйю. И тут, конечно, само собой приходит на мысль: не в двукратной аллилуйе дело, а в том, что русская душа требует мятежа во что бы то ни стало и по любому поводу, прорыва сквозь тенеты дурацкой жизни – уж на что Феодосия Прокоповна Морозова, урожденная Соковнина, тихая была женщина, и та предпочла голодную смерть в яме предательству древнего православия и только смиренно просила стражника: «Милый, дай хоть огурчика укусить». То есть следующая в нашем случае выстраивается причинно-следственная цепочка: географическое местопребывание русского народа обусловило постоянную военную угрозу со стороны, постоянная военная угроза со стороны требовала предельной концентрации власти, суровых вождей и неевропейских способов управления, а таковые возбуждали в нашем соотечественнике глухую вражду к властям предержащим и безотчетный протест против национального образа бытия. Отсюда вредная наклонность к всякому разрушению, начиная от саморазрушения посредством спиртных напитков, которые четыреста лет назад до того пленили русского человека, что еще Стоглавый собор особым пунктом осудил священников за «пиянственное питие безмерное», и кончая разрушением того, что под руку подвернется: вот зачем Степан Тимофеевич Разин спалил «Орел»? зачем во время бунта 1648 года москвичи в куски разнесли коляску боярина Морозова, немецкой работы, с серебряными ободами, которая одна такая только и была на все Российское государство? зачем император Николай I разрушил Кремль? зачем при Столыпине крестьяне жгли усадьбы соседей, пожелавших выйти на хутора и хозяйствовать вне общины? зачем летом семнадцатого года растащили по бревнышку «дворянские гнезда»? зачем наши дети пишут в подъездах хулительные слова и прилежно изничтожают телефонные автоматы?… Может быть, затем, что хазаре, половцы, монголы, крымчаки, единокровные помещики и монархи напрочь отбили в нас чувство собственности, а может быть, ни зачем, затем что просто-напросто – заколдованная страна. Ведь не готтентоты, а русские выдумали срамную пословицу «От сумы да тюрьмы не зарекайся» – и это в какой же надо родиться державе, чтобы всегда быть готовым к нищенству и тюрьме?! Аввакум Петров тоже хорош – «Мы уроды Христа ради», объяснял он русского человека, и прав ли он, нет ли, это бог весть, может быть, что и прав.
В свою очередь, государство что бы ни затевало, обязательно попадало впросак, точно оно специально норовило опростоволоситься перед нацией. Уж на что Алексей Михайлович Тишайший был воистину человек умный, душевный, любвеобильный, недаром он нарожал семнадцать детей за сравнительно недолгую свою жизнь, и тот спровоцировал целых три всенародных бунта своими невразумительными реформами.
По смерти Тишайшего страной около шести лет правил его старший сын Федор II, который отменил местничество, дававшее иерархические преимущества родовитым болванам перед худородными умниками, отчего он и умер неясной смертью. Царю Федору Алексеевичу наследовали сразу два малолетних монарха, младшие его братья, при регенстве сестрицы Софьи – Иван Алексеевич от первой жены Тишайшего и Петр Алексеевич от другой. Этот-то Петр Алексеевич, как известно, и взнуздал державу по европейскому образцу, в частности, воздвиг собственный Амстердам в местности нездоровой, исстари нежилой, построил сухопутнейшему народу военный флот, воспитал в бородачах, пятьсот лет чванившихся своей православной избранностью, преклонение перед Западом, и в конечном итоге вполне по-большевистски, за шиворот, перетащил Россию через несколько столетий естественного развития, то есть совершил переворот, с точки зрения теории, невозможный. Видно, уж так повелось у нас на Руси, что чем фантастичней, неисполнимей задача, тем больше у нее шансов быть приведенной в точное исполнение, и величайшая в нашей истории революция была-таки совершена в течение одной-единственной человеческой жизни, по существу, одним-единственным человеком, который, кстати заметить, страдал легкими эпилептическими припадками, заспиртовал в банке голову своей любовницы Гамильтон, обожал посещать пыточные камеры, ни с того ни с сего заключил в монастырь венчаную царицу, обрекал на голод целые губернии, в страдное время сгоняя крестьян на осмысленное и бессмысленное строительство, казнил старшего сына за предосудительные знакомства и бессмысленные слова, причем по делу несчастного царевича был посажен на кол последний бедолага в истории русской кары да еще и прикрыт тулупчиком, дабы не скончался от спасительного переохлаждения организма. Правда, Петр Алексеевич желал России добра, был прост, как правда, отличался беззаветной работоспособностью и умел подобрать команду, но победу его революции сверху скорее всего обеспечило то, что речь-то шла не о перерождении организма, но о переводе сердцебиения и обмена веществ на новый, сообразный эпохе ритм, что исходным материалом преобразований послужила истинно европейская нация, доведенная до безобразного состояния ходом своей истории. Хан Шагин-Гирей, последний из крымских ханов, тоже пошел было по пути Петровских реформ и даже переодел своих нукеров в Измайловские мундиры, но из-за того-то он и стал последним ханом у крымчаков.
И вот в начале просвещенного восемнадцатого столетия на крайнем востоке Европейского континента нежданно-негаданно возникла огромная размерами и страшная своей силой империя, которая в самое короткое время подмяла под себя многие соседние земли, заставила считаться с собой блистательные дворы, обзавелась собственными версалями, наукой, изящными искусствами, выписала, по замечанию Белинского, из-за границы национальную литературу – тут наш великий критик имел в виду ляйпцигского студента Михайлу Ломоносова, приславшего свою «Оду на взятие Хотина» в Северную Пальмиру, – уже имела лучшее в мире чугунолитейное производство, да еще и отличалась такой притягательностью народных традиций, что тысячи иноземцев окончательно обосновались в ее пределах, и так споро русифицировались, что излюбленным кушаньем немки Екатерины II была холодная говядина с солеными огурцами.
А впрочем, крестьянство вплоть до самой коллективизации жило примерно так же, как и при Иване Данилыче Калите, дворянство торговало рабами и держало гаремы, как при Тимуре, а русские императоры, даже из добродетельных сравнительно и культурных, правили державой, опираясь на методу ордынских ханов: Екатерина II, состоявшая в переписке с самим Вольтером, засадила в крепость невиннейшего издателя Новикова, Александр I Благословенный, бредивший конституцией, сослал Катенина только за то, что он аплодировал в непоказанном месте во время театрального представления, Александр II Освободитель, упразднивший рабовладение, в административном порядке ссылал длинноволосую молодежь, то есть только за длинноволосость он ее и ссылал. В свою очередь, стратегия и тактика российского самоуправства всегда у нас вызывали деятельное сопротивление или неотчетливый саботаж, и поэтому любое государственное мероприятие обыкновенно давало никак не ожидаемый, причудливый результат. Петр I хотел европеизации всей страны, а получил, главным образом, неуправляемый бюрократический аппарат и безмерное лихоимство, Александр I хотел гуманизации общества, а получил восстание декабристов, Александр II хотел свободы для миллионов российских подданных, а получил политический терроризм, Николай II потворствовал капитализации государства, а получил на все готовый пролетариат, бедняга же Петр Ш хотел только того, чтобы его оставили в покое, а получил, грубо говоря, подсвечником по башке. Словом, неудивительно, что около того времени, когда весь цивилизованный мир более или менее благоденствовал, во всяком случае, гласность, парламентаризм, электричество и ватерклозеты давно стали обиходными категориями, Россия, точно Персия какая-нибудь, даже конституции не имела, приобрела характер стихийного бедствия коррупция, которая обыкновенно сопутствует тирании, как бедности сопутствует вороватость, 99% населения страны еще бодрствовало при лучине, вообще не знало, что такое – уборная и не могло прочитать газеты; кроме того, Россия отличалась самой низкой в цивилизованном мире производительностью труда, каждый третий ребенок умирал у нас, не дожив до пятилетнего возраста – в этом пункте мы уступали первенство только Мексике – средний доход работника был почти вдвое ниже, чем в Сербии, а продолжительность жизни держалась на уровне Соломоновых островов.
