Алан появился в «Спринг Хейвен» около пяти месяцев назад в поисках работы. Филипп сказал, что у него нет денег, чтобы кого-то нанимать, но разумно позволил провести ночь в амбаре. По какой-то причине Алан остался в имении, работая только за еду и жилье. Будучи крепким, он выполнял обязанности за троих, и, постепенно его стали воспринимать как члена семьи.
Алан собирался еще что-то сказать, но в этот момент в амбар ворвался Филипп, совершенно не замечая их присутствия. Он бросил седло на спину лошади и исчез без единого слова.
Мартин старательно притворился, что странное поведение отца его не волнует. С видимой небрежностью он перекинул удочку через плечо и охрипшим голосом произнес:
– Пока, Алан. Пошли, Генерал.
Мариль опустилась на верхнюю ступеньку лестницы после бурного взрыва Филиппа. Она закрыла лицо руками, но глаза оставались сухими. Все слезы выплаканы давным-давно. Сейчас ее заполняла только усталость. Когда же в последний раз она чувствовала что-то еще, кроме вечной усталости?
– О, Филипп. Что происходит с тобою? Что происходит с нами? – прошептала она.
В тысячный раз она попыталась точно припомнить, когда впервые заметила перемену в Филиппе. Когда он взглянул на нее со страхом, ненавистью, а не с любовью в глазах? Возможно, это случилось, когда Брент прислал чек, незадолго до Рождества, и Филипп рыдал в ее объятиях. И снова это повторилось в январе, во время приступа лихорадки.
– Ну ладно, слишком много надо сделать, а не рассиживаться весь день, – ослабевшим голосом произнесла вслух Мариль.
Она схватилась за дубовые перила и встала на ноги. В платье, свободно висевшем на худых плечах, она спускалась по лестнице как старуха. Сойдя, Мариль повернула на кухню, решив посмотреть, что готовит на ужин Сьюзен.
– О! Мистер Монтгомери, я не видела вас, – вскрикнула она, врезавшись в него у задней двери.
– Извините, мэм. С вами все в порядке?
В его голосе прозвучала искренняя забота; руки задержались на ее плечах чуть дольше, чем было необходимо для удержания равновесия. Она взглянула в его смешное лицо и почувствовала странное облегчение.
– Со мной все хорошо, спасибо, мистер Монтгомери.
На лице Алана появилась его обычная кривая улыбка.
– Вам не кажется, что пора называть меня просто Алан? Мне хочется быть для вас другом.
– Да, конечно, вы – друг… Алан. И я действительно ценю все, что вы сделали для нас.
Он кивнул и отступил в сторону, давая ей пройти. У Мариль, когда она протискивалась мимо нее, возникло странноватое чувство, что все стало не совсем таким, как было несколько мгновений назад.
Филипп гнал лошадь через поле, подкованные копыта животного колотили по красновато-желтой земле, выбрасывая красные камни глины. Сейчас Филипп каждый день проводил вот так несколько часов. Он хотел обогнать привидение на скакуне. Оно не могло звать его из-за грохота копыт.
Июль почти кончился. С того дня, как он стремительно вырвался из дома, Филипп кочевал в своем офисе в городе. Каждый день он ненадолго заезжал повидать детей, обычно оставаясь с ними на ужин. Конец дня он проводил, подготавливая бесполезные правовые сводки – бесполезные, потому что он был повстанцем, а у власти находились янки, – или на лошади. Эти скачки стали единственным звеном, связывающим его со здравым умом, и в минуты просветления, он осознавал это.
Солнце садилось, яркий оранжевый шар ослепительно висел за вырисовывающимися на его фоне деревьями. Он пришпорил лошадь, и они взлетели над забором. Филипп чувствовал под собой власть и упивался ею. Почему я боюсь ехать домой? – мысленно спросил он себя.
– Я не боюсь! – произнес он сквозь сжатые зубы и повернул лошадь в направлении к «Спринг Хейвен».
Солнце быстро исчезло, Филиппу пришлось перейти на шаг. На вечернем небе засветились миллионы звезд, и он ощутил странную свободу. Ничто не преследовало его. Наконец ему стало легко, и он снова был в состоянии ясно мыслить.
Бедная Мариль. Прошла целая вечность, с тех пор, как он был с ней вежлив. Их единственная за день встреча проходила натянуто и неприятно, Филипп постоянно искал свой призрак, Мариль наблюдала за ним. Она стала еще тоньше, совсем изможденной за последний год. Когда же он видел ее улыбку или слышал смех – смех, бывший таким заразительным, когда они были моложе? Сегодня ночью он возместит ей все. Он будет просить у нее прощения. Он обнимет ее, займется любовью, и все станет так, как было когда-то.
Филипп молча скакал по полям, с каждым шагом к дому чувствуя себя сильнее. Сейчас безумие и темный туман отступили, и он почувствовал принадлежность к чему-то хорошему. Филипп знал в совершенстве свои земли, что даже темнота ночи не сбивала его. Скоро он подъехал к жилищам наемных рабочих. Большинство из них стояли пустыми; негры настояли, что будут жить где-то еще, там, где смогут знать, что они свободны. Только Чарли и дядюшка Дэн остались на своем месте, да в одну из хижин въехал Алан.
Хижины вырастали перед ним сплошной темной линией. Филипп осмотрел подпругу и повел лошадь между ними, с тоской в сердце вспоминая время, когда это место бурлило жизнью, женщины склонялись над люльками, негритята бегали и смеялись вокруг. Старики покачивались на верандах, в то время, как мужчины трудились на бескрайних акрах хлопковых плантаций. В его памяти не осталось ни нищеты, ни недостатка, ни отсутствия свободы. Он видел прошлое сквозь розовые воспоминания своего детства.
Дверь его дома открылась перед ним, и Филипп замер на месте, не желая ни заходить, ни отвечать на какие-либо вопросы. Он спешил к Мариль – сказать ей, что разум его просветлел, страхи исчезли, что сейчас…
Он услышал ее приглушенный смех и поднял глаза. Золотистый свет из открытой двери окутывал двоих людей на покосившемся крыльце. Алан обнимал ее с видом собственника, проводя любящей рукой по ее распущенным волосам.
– Я люблю тебя, Мариль, – тихо произнесенные слова раздались как гром в ночи.
Филиппу показалось, что начинает холодеть вдруг воздух. Даже не глядя, он знал, что возвращается призрак еще чернее и больше, чем прежде. Он повернул голову и смотрел, как приближается его привидение, пронизывая леденящим холодом июльскую жару. Оно звало Филиппа, делало знак войти в его пространство, присоединиться к леденящему, похожему на бездну, забытью.
– О, Алан, – он услышал нежный вздох Мариль.
Когда ее слова замерли, призрак снова позвал его, уговаривая, обещая место мира и спокойствия, место, где не останется никаких чувств. Подавленный, он вступил в пустоту.
Мариль позволила себе остаться слишком долго. Рука Алана лежала поперек ее живота, и когда она попыталась выскользнуть из-под нее, он крепче прижал руку.
