Вожаки в панике поворачивают назад, табун в растерянности, олени вскидываются на дыбы, бегут по кругу в просторном главном загоне. Вот живой поток хлынул обратно в камеру вспомогательного загона
Поздно! Люди уже задвигают шесты в воротах у самых крыльев. Путь на волю отрезан. Олени поворачивают обратно, образуя водоворот в главном загоне.
— Здорово! — кричит Костя. — Сработал, как часы!
На лицах оленеводов Тальвавтына растерянность, любопытство, недоумение…
Табун кружит в главном загоне. Здесь очень много важенок — светлошерстных, крупных, упитанных, несмотря на зимнее время.
— Здесь и выбирать нечего, — говорит Костя, — ставь метку и выпускай в боковую камеру.
Пора начинать. Загонщики устремляются в главный загон, отбивают первый косяк с полсотни оленей и загоняют в небольшую ловчую камеру. Обезумевшие олени теснятся, лезут друг на друга. Но высокую изгородь не перепрыгнуть.
Костя приносит гремящий мешок и бросает на свою нарту…
— Вот наши метки! — И Костя вытаскивает пригоршню наших «волшебных кнопок». Это последняя новинка института оленеводства — полые пуговицы и бляшки с остриями. Демонстрирую несложную операцию на ездовом олене — пронзаю острием бляшки ухо, надеваю полую пуговицу на острие и сдавливаю…
Щелк! Пуговица намертво скреплена с бляшкой. Не отдерешь от уха. На бляшке выгравирован номер. И кхх!
— Какомэй!
С острым любопытством наши гости рассматривают невиданную метку. Осторожно передают друг другу алюминиевые пуговицы. Тальвавтын прокалывает свой малахай и застегивает кнопку намертво. Шапка идет по кругу. Каждый повторяет несложный опыт.
Полный успех! Теперь все наши гости щеголяют в меченых малахаях. Шумят, смеются. Даже шаманы, отбросив надменную чопорность, веселятся, как дети.
Костя, Тынетэгин и несколько молодых пастухов, набив карманы бляшками, спрыгивают в ловчую камеру, в гущу оленей. Мы с Тальвавтыном оседлали изгородь, будем считать отобранных важенок.
В Камере начинается суматоха. Пастухи Ловят в давке обезумевших важенок, ловко прокалывают ухо острием бляшки. Щелк! И готово! Приотворяют калитку и выпускают меченую важенку в наш загон. Я ставлю точку в блокноте, Тальвавтын кидает спичку в малахай. После конца отбивки мы сличим счет…
Кораль действует безотказно. Люди воодушевлены ритмом слаженной работы. Через десять минут в ловчей камере остаются лишь непринятые олени. Тальвавтын выпускает их в другую калитку, в пустой боковой загон. Загонщики отбивают в главном загоне следующий косяк и загоняют в опустевшую ловчую камеру. И снова суматоха, едва успеваю отмечать в блокноте меченых важенок.
И так целый день. Мечутся олени, люди. Отбивка идет стремительно, времени не замечаем…
Табун в главном загоне тает. А когда стало смеркаться, мы пропустили последнюю партию оленей. Табун разделился на две части. В нашем загоне медленно кружат меченые важенки, в боковом теснится отставшая часть табуна.
— Хорошая твоя изгородь, — говорит Тальвавтын, стирая капельки пота с возбужденного лица. — Сами будем теперь такие делать.
— Подарим тебе кораль, как отобьем всех важенок, — говорит Костя.
Тальвавтын удовлетворенно кивает.
Мы считаем спички в малахае Тальвавтына. Их там 952. В блокноте у себя я насчитал 953 точки.
Шесть суток, почти не смыкая глаз, пропускаем громадные табуны Тальвавтына через кораль и наконец отбиваем последнюю тысячу важенок.
В этот же вечер в пологе Гырюлькая мы составили акт передачи важенок Дальнему строительству. В пологе собрались все старшины Тальвавтына, Они молчаливо наблюдают всю процедуру. Наконец Костя громогласно переводит текст исторического акта — первого торгового документа Пустолежащей земли. Подписываем его, передаем Тальвавтыну. В полном молчании старик ста: вит вместо подписи иероглиф, обозначающий семейную тамгу…
Костя высыпает из кожаного мешка, посреди полога, груду пухлых денежных пачек. Тальвавтын неторопливо складывает деньги в сундук, обтянутый сыромятью, и заполняет его доверху. К нему перекочевывает все содержимое нашего кожаного мешка.
— Много заплатили… — ворчит Костя.
Снимаю с груди и передаю Тальвавтыну ожерелье Чандары. Он сейчас же надевает его на голое, жилистое тело.
Старейшины склоняют головы. Глаза Тальвавтына блестят торжеством, лицо помолодело. Исполнилось заветное его желание: он получил старинную реликвию эрымов — пропавший талисман чукотских вождей. Вручая Тальвавтыну копию акта, говорю, что завтра он может забрать наши товары…
День мы завершили великолепным пиршеством в на шей яранге. Только поздно вечером гости покинули лагерь. Теперь у нас образовался громадный шеститысячный табун. Каждая важенка несла в своем чреве живой плод, и табун после отела в пути удвоится. На Омолон, в случае счастливого завершения похода, мы приведем целый оленеводческий совхоз на ногах.
Хлопот с выпасом шеститысячного стада прибавилось. Собранные из нескольких табунов олени стремились вернуться к прежним своим сородичам. Особенно тревожны были последние сутки. Мы сбились с ног, заворачивая целые косяки беглецов. Разделить громадный табун на две части не решались: уследить за двумя косяками при таком наэлектризованном. состоянии оленей мы просто не в состоянии.
Ночью, когда я слал, утомленный дежурством, меня разбудила Геутваль. Девушка тормошила меня и встревоженно говорила:
— Проснись, проснись, Вадим, беда. Да проснись же ты…
Ее слова едва достигали моего сознания. Но слово «беда» мгновенно разогнало сон.
Горячо, и сбивчиво девушка рассказала, что пошла на лыжах по следу отбившегося оленя. Он шел быстро, не останавливаясь, и она не смогла нагнать его. За ближним увалом в распадке увидела табун Тальвавтына, который мы пропускали днем через кораль. Тальвавтын ночью не отогнал его, и наш олень убежал к ним.
— Я почуяла недоброе, — продолжала Геутваль, — пошла дальше на лыжах, и везде в распадках притаились табуны Тальвавтына. Ночью они потихоньку подогнали их и, как ястребы, окружили твое стадо. И теперь заманивают наших оленей. Говорила я тебе: Тальвавтын все равно волк. — Лицо девушки пылало.
Известие Геутваль ошеломило меня. Неужели Костя оказался прав? Тальвавтын заманил в ловушку, и мы очутились в тисках?!
— Кочевать надо, убегать скорее из кольца! — воскликнула Геутваль.
Накинув кухлянки, мы выбрались из яранги. Стояла лунная морозная ночь. Свежий лыжный след Геутваль, взрыхляя серебристый склон сопки, спускался прямо к ярангам.
