По этим ступеням легко взобрались на плоскую вершину. Тут могли свободно поместиться несколько сот людей. Проталины обнажали мелкокаменистую поверхность, покрытую черным высокогорным лишайником с перепутанными, как проволока, стебельками.
— Смотри… Я обернулся.
— Боже мой!
Перед нами открывалась целая страна снежных сопок. Точно белые валы окаменевшего в бурю океана. Все сопки сверкали ослепительными бликами, а долины, врезывающиеся между ними, отливали сталью, словно огромные катки. Гололедица сплошным панцирем заковала снега…
Лишь вершины сопок там и тут чернеют проталина Ми. Но это крошечные островки среди океана обледенелых снегов. Да и не ко всем вершинам подступишься с оленями по скользким обледенелым склонам. Доступны для нас лишь те из них, что соединяются с плоскогорьями перемычками гребней.
Исцарапанными пальцами достаю карандаш и набрасываю в блокноте расположение спасительных сопок.
Теперь скорее вниз к табуну!
Но спуститься не так просто. Вонзая ножи в обледенелый снег, часа два сползаем по ступенькам. Собрались вшестером вокруг табуна. Гырюлькай каждому разрисовывает на листках из моего, блокнота путь к сопкам с проталинами.
Все молчаливы и сосредоточены. Косяки отбиваем без счета. И вскоре шесть косяков уводим в разные стороны. Белая долина опустела. Лишь одинокие яранги чернеют у подножия обледенелой сопки. Над ними реет красный флаг и вьется синеватый дымок.
В лагере остались лишь женщины: Эйгели и Ранавиаут. Они будут варить пищу, разыскивать нас по следам, привозить еду и чай. Мы стали людьми, живущими «на сендуке» без крова и пристанища, привязанными каждый к своему косяку. Куда заведет нас судьба?
Мне достался остаток табуна с тысячу важенок. Поглядывая на листок с приметами Гырюлькая, сверяясь с компасом, потихоньку тесню косяк на легковой нарте. Голодные олени послушно бредут, куда их гонят, словно понимая, что человек ведет их к спасению.
Се иду — дикая, бесплодная тундра.
Сопку я нашел в верховьях бокового распадка. С трудом преодолев пологий, но скользкий склон, поднялись на» седловину. Ослабевшие олени тяжело дышат, часто ложатся передохнуть. На перевале оставляю свою истомленную упряжку. Дальше идем по гребню.
Ну и длиннющий путь! Вытянувшись бесконечной лентой, бредем и бредем по узкой, как лезвие ножа, перемычке. Справа и слева круто спадают обледенелые скаты. Неверный шаг и… покатишься неудержимо бог знает куда. Чуя опасность, олени осторожно переставляют широкие копыта, украшенные мохнатыми «щетками».
«Может быть, ошибся и гоню косяк к обледенелой вершине, где нет никаких проталин?»
Передние олени выбираются на плосковерхую сопку Вижу, как они устремляются вперед…
— Проталины!
Олени растекаются по вершине, приподнятой к небу. С потрясающей быстротой счищают плотный слой черного лишайника.
Ужасно! Через пятнадцать минут на проталинах все съедено до камней. Вершина сопки оголяется, точно после пожара. Олени ожесточенно долбят скудную каменистую почву, раскапывают и съедают какие то корешки.
Вдали, на соседней сопке — олени. Они облепляют проталины, как мухи. На вершине танцует крошечная фигурка, размахивая какой то одеждой.
— Да это же Геутваль! Милая девочка… Сбрасываю кухлянку и отвечаю ей. А еще дальше на плоской, как стол, вершине — тоже олени, но фигурка человека так мала, что различить, кто это, невозможно. Высматриваю следующую сопку с проталинами, куда можно двинуть свой косяк…
Счет часам потерян, семь суток на ногах, сплю урывками, забываясь чутким, тревожным сном, пока косяк расправляется с очередной вершиной, и снова в путь. Вверх, вниз; вверх, вниз. В голове шумит, глаза слипаются. Остановиться невозможно.
Бродим со своими косяками по кругу, как лунатики, все дальше и дальше уходя от стойбища. Просто уму непостижимо, как находят нас женщины в лабиринте обледенелых сопок. Раз в сутки привозят вареную оленину, горячий бульон в бутылках и крепкий чай. Как мы благодарны им — это наши сестры милосердия.
Эйгели уже привезла мне одно письмо с каракульками Геутваль. Она изобразила на клочке бумаги волнистые сопки, крошечных оленей на вершине, бородатую фигуру на соседней сопке и летящую к бородачу птицу. Яснее не «апишешь! Я люблю маленькую Геутваль. А как же Мария?!
Олени очищают проталины до камней. Но что толку? Они слабеют с каждым днем — слишком много сил теряют на бесконечные подъемы и переходы к сопкам.
Мы не видимся друг с другом вот уже семь суток. Представляю, как измучены люди. Ведь каждый день нам приходится еще взламывать топорами обледенелый панцирь — добывать ягельник для ездовых оленей. На моей нарте всегда в запасе мешок ягеля, добытый с невероятным трудом.
Иногда я засыпаю в пути, и ездовики долго тащат вслед за бредущими оленями нарту с человеком, спящим сидя.
Уходят последние силы. Понимаю, что дальше не выдержать ни людям, ни оленям. Мои олени едва волокут ноги, часто ложатся на снег и никуда не хотят двигаться. Приходится поднимать их силой и гнать, гнать на сопки…
В этот памятный день мы с Костей оказались на соседних сопках. Я видел, с каким невероятным трудом ему удалось загнать на вершину ослабевший косяк. Костя заметил моих оленей и поспешил ко мне.
Лицо друга осунулось и почернело, губы запеклись и потрескались.
— Амба! — махнул он рукой. — Пропали олени, Пора спускать флаг; распустим табун, пока могут уйти на своих ногах. Может, протянут до весны в одиночку на проталинах, а?
Костя прав: пока у оленей остались хоть какие то силы, надо пустить их на волю.
— Падеж начнется со дня на день — видишь, сколько. слабых появилось.
Костя ветеринарный врач и ясно видит надвигающийся конец. Лежим у плиты, расколотой морозами, высоко над белой долиной. Оранжевые, желтые, зеленые пятна наскальных лишайников пестрым узором расцвечивают серый камень. Безумно хочется спать, звенит в ушах.
И вдруг…
Смотрю на Костю, он — на меня, испуганно и подозрительно.
— Ты слышишь?
— Слышу…
Тихий, непрестанный гул то пропадает, то возникает вновь. Вскакиваем как безумные. Куда и сон слетел.
— Самолет! — кричит Костя. Гул с неба слышен явственнее.
Перед нами простирается море заснеженных сопок. Но сколько ни вглядываемся в блеклое небо — пусто, ничего» не видим. И все таки это не галлюцинация!
Гул нарастает, перекатывается, точно весенний гром. Теперь и олени услышали странный звук — насторожились. Внезапно из за дальней сопки выскальзывает крошечный самолетик. Он деловито рыщет над вершинами,
