— Тогда интересно, как вы сюда попали?
— Это стоило мне больших усилий. Однако мне повезло, так как поймал тебя на месте преступления.
— Неизвестно еще, кто кого поймал.
— Значит, не скажешь, кто тебя сюда послал?
— Никто меня не посылал, — рассмеялась я, хотя не было ни повода для смеха, ни самого желания смеяться.
— Тогда я тебе скажу. — Калека прищурил глаза. — Это тот плешивый, с которым ты была сегодня в гостинице, а вчера вечером в кафе.
— Если вам так хочется, пусть будет плешивый.
— Что это за тип? — резко спросил он, сильнее сжимая мне плечо.
— Кажется, виолончелист.
— Почему кажется?
— Потому что, например, некая пани сказала мне, что она актриса из Жешува, а на самом деле…
— Кого ты имеешь в виду? — грубо перебил он меня.
— Допустим, княгиню Монако, — съязвила я. — И отпустите меня, мне надоели ваши расспросы.
Я произнесла это так решительно, что калеке не оставалось ничего иного, как выпустить мою руку.
— Хорошо, — сказал он немного мягче. — Вижу, что ты милая и толковая девочка, и потому прошу не совать свой любопытный носик куда не следует. А сейчас иди домой и забудь о том, что меня видела. — Он слегка подтолкнул меня, указав рукой на тропинку. Я уходила медленно, стараясь показать, что не боюсь его, и, лишь отойдя на приличное расстояние, обернулась и закричала:
— Я знаю название птицы, состоящее из шести букв, но вам не скажу, э!
Здорово я его огорошила, потому что он просто остолбенел и даже не шевельнулся. А в моей голове все перемешалось. Теперь уж я действительно не знала кто за кем следит: я за бородачом, или бородач за калекой, или калека за мной, или, наконец, все мы заняты взаимной слежкой, и никто точно не знает, кто следит и за кем. Курам на смех! А на той курице шляпа за сто тысяч!
У Мацека новые сенсации
Голова моя кружилась, как на карусели. И лишь увидев Мацека на тропинке к приюту отшельника, я вспомнила, что обязана его отругать.
— Хорошенькое дело, — начала я, — у меня голова пухнет, а ты даже не умеешь как следует взобраться на дерево.
— Не понимаю, — буркнул он.
— Ты не понимаешь, а мы засыпались. Вчера виолончелист заметил тебя на дереве.
— Я был уверен, что он меня не видит.
— Ты был уверен, а он тебя видел и, что еще хуже, подумал, что это я.
— И что из этого?
— А то из этого, что ты обязан сидеть на дереве так, чтобы тебя не было видно. Мог бы, к примеру, изображать дятла, — пошутила я, ибо растерянная физиономия Мацека вызвала у меня прилив жалости.
Он потер ладонью нос, словно проверяя, не вырос ли случайно на этом месте клюв.
— Это еще не все, — проговорил Мацек.
— А что случилось?
— Сегодня меня заметила на дереве эта элегантная женщина.
— Пани Моника? — поразилась я.
— Именно, — огорченно произнес Мацек. — Утром я решил действовать самостоятельно и пошел к тем развалинам…
— Ну, тогда привет! — махнула я рукой. — Наверно, напортачил.
— Дай мне закончить. Я пошел туда узнать, что делает виолончелист.
— И что же он делал?
— Готовил завтрак, и у него убежало молоко.
— Очень важные сведения, — усмехнулась я. — А на виолончели не играл?
— Нет.
— В таком случае он не виолончелист.
— Это еще не доказательство. Допустим, он в отпуске, и ему не хочется играть.
— Ну ладно, говори дальше.
— А потом он вымыл посуду и вышел. А потом появилась та самая женщина.
— Наконец что-то важное. Как она себя вела?
— Держалась очень таинственно. Мне показалось, что она пригляделась к окошку на втором этаже, где живет пан Коленка.
— Ну а дальше?
— Как я могу говорить, если ты все время перебиваешь? Значит, она осмотрелась, потом вынула из сумочки ключ, отворила двери и исчезла в башне.
— А когда она заметила тебя на дереве?
— Позже… И умоляю, не перебивай. Значит, дальше было так. Она снова открыла двери и вытянула из них инвалидную коляску, в которой сидел мужчина.
Здесь я, не удержавшись, снова перебила его.
— Вот это бомба! Выходит, он там скрывается вместе с виолончелистом.
— Нет, это невозможно. Виолончелист готовил завтрак только для себя.
— Откуда ты знаешь?
— Видел, как он мыл одну кружку.
— Это означает лишь, что он прячется в другой комнате, но в той же самой башне. Видимо, следит за ним.
— Откуда тебе известно?
— Об этом расскажу позже.
Мацек перевел дыхание.
— Она вытянула коляску с калекой во двор, а мне в нос попала какая-то щекотная мушка, и я, не выдержав, чихнул.
— Это безобразие!
— Безобразие? — возмутился Мацек. — Интересно, как бы ты сама выдержала. И тут калека взглянул на дерево и сказал: «Там кто-то чихнул». А эта женщина сразу меня заметила и сказала: «Что ты там делаешь, мальчик?» А я с перепугу ответил ей: «Чихаю».
— Это неважно, — перебила я. — Главное, догадались они или нет, почему ты сидел на дереве?
— Кажется, не догадались, так как тот тип сказал: «Видно, снова ищет гнезда и вынимает из них…» И как крикнет мне: «Слезай немедленно, болван!» Я сразу оказался внизу.
— И что?
— И ничего.
— Как это — ничего?
— Просто смылся оттуда.
— Это все не кажется тебе подозрительным?
— Даже очень.
— Вот подумай, она притворяется актрисой, а между тем ухаживает за калекой. Калека в инвалидной коляске притаился в кустах и выслеживает бородача. — Здесь я рассказала Мацеку о своих последних приключениях: о шляпе бородача и угрозах калеки. Как я и предполагала, Мацек ничего из этого не понял. Я тоже понимала не очень много. Поэтому мы чувствовали себя не слишком уверенно.
— Да, — вздохнул славный орнитолог. — Но ведь есть же все-таки нить, ведущая в этот запутанный клубок.
Скажите, пожалуйста, какой философ! Я тоже знала, что какая-то нить ведет к разгадке самой дорогой на свете шляпы.
— Мне кажется, надо проверить шляпу бородача. Может быть, это та самая?
— Откуда у бородача может появиться шляпа виолончелиста, если ее подменил Франт? — криво усмехнулся Мацек.
— Разное бывает с этими шляпами, — произнесла я не очень осмысленную фразу.
— Тогда принимаемся за дело, — решительно заявил Мацек.
Но тут на тропинке, которая вела к приюту отшельника, возникла рыжая борода, выступающая из-под просторного капюшона брезентового плаща. Захваченные врасплох, мы не знали, что делать. Бородач бодро вышагивал, чуть слышно напевая себе под нос: «Пирам-па-рам-тарам-та-тарам», — скорее всего, на каком-то негритянском наречии Верхней Вольты или Мозамбика. В его басовитом голосе слышались колдовские нотки, а в лице отражался восторг первобытного человека, возвращающегося с охоты на мамонта. Видно, купанье в холодном море пошло ему на пользу.
Я хотела было подойти к нему и попросить, чтобы он показал свою шляпу, но вовремя заметила, что шляпы под капюшоном у него нет. Зато бородач сам подошел к нам.
— Ну, мои дорогие, — начал он благодушным тоном, улыбаясь, как добрый дядюшка, — как думаете, завтра уже распогодится?
Вопрос на метеорологическую тему прозвучал столь неожиданно, что я вообще ни о чем не успела подумать, а у Мацека был типично идиотский вид.
— Хорошая погода! — загремел бородач. — Поплывем по морю в лодке, будет очаровательно, да?
— Да, — шепотом подтвердила я.
— Ну раз так, то возьмите… — Он сунул мне в карман горсть конфет. — Шоколадные, с ромом, — добавил он, а потом ладонью взъерошил мне волосы и сказал: — Будет хорошая погода! Я это чувствую.
Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг спросила:
— Извините, а почему вы оставили шляпу дома?
— Потому что в голове у меня ветер, — прогрохотал он, смеясь, как развеселившийся гиппопотам, и, не обращая больше на нас внимания, двинулся в сторону Небожа, напевая свое «пирам-па-парам».
— Чему он так радуется? — поинтересовалась я, глядя ему вслед.
— Может быть, ста тысячам? — шепнул Мацек.
— Может быть, — повторила я. — В любом случае это очень подозрительно. — Я схватила Мацека за руку. — Давай за ним и не спускай с него глаз.
— Хорошо, — прошептал Мацек и поспешил за бородачом крадущимся шагом индейца, выслеживающего добычу.
Я осталась на месте. Мне хотелось посмотреть, что творится около приюта отшельника.
Что можно увидеть с дуба?
Было очень тихо. Тишина нарушалась лишь шумом от падения на землю тяжелых дождевых капель да журчанием воды в водосточных трубах уединенного дома.
При виде дома я слегка оробела. Я знала, что он хранит в себе какую-то тайну. Недаром же Франт вынюхивал здесь что-то вчера, выискивая возможность пробраться в дом, да и калека торчал в кустах не ради собственного удовольствия.
