— …Евгений Иванович, да что вы, в самом деле! Никто его силком не потащит, — прозвучало от двери.
Машка заткнулась. Я узнал голос командира отделения — Палыча.
* * *
Снилась пустыня. Воздух дрожит знойным маревом, рубашка липнет к телу, постоянно хочется пить. Я глотаю тёплую безвкусную колу, но она плохо утоляет жажду. Сухой и жаркий юго-западный ветер не приносит облегчения. Колючие песчинки секут лицо. Вокруг — людской водоворот. Меланхоличные верблюды и их настырные хозяева. Чумазые детишки. Пронзительное «дай! дай! дай!». Галдящие туристы. Камеры, фотоаппараты, бойкая торговля. Жуликоватые продавцы-арабы. Я стою у подножия громадных пирамид Хеопса и Хефрена и заворожённо смотрю на сфинкса. Вечность с усмешкой взирает на толкотню внизу.
Прошлой весной мы с Ниной были в Гизе. Ливийская пустыня — песчаное море с гигантскими волнами-барханами — впечатлила жену, как и гробницы древних фараонов. Мы не вылезали из экскурсий.
Я гляжу на сфинкса, которому без малого пять тысячелетий, и чувствую свою ничтожность. Ветер усиливается; туристы испуганно кричат, тычут пальцами в горизонт. Там клубится тьма. Ветер вздымает раскалённый песок, закручивает грозными вихрями, швыряет в лицо.
Тьма накрывает меня…
Я закашлялся и проснулся. Вскочил, моргая, не сообразив ещё, в чём дело. Да что ж ты, Господи… Горло драл едкий дым, глаза тотчас начали слезиться. Комнату заволокла сизая пелена; расползаясь бесформенными клочьями, она собиралась у потолка. Мерзко воняло горелой изоляцией. Духота стояла — будто в бане, когда плеснёшь на камни ковшик-другой, и пар сразу обдаст с ног до головы. Утирая со лба пот, я быстро натянул штаны и босиком кинулся в прихожую. Замок нагрелся, жёг руки; за стеной истошно, почти на грани истерики вопили, срываясь в захлёбывающийся плач.
Нина уехала к родителям — считай, повезло. А я уж как-нибудь выберусь. Жена, конечно, звала с собой, уговаривала, но больше для проформы. Я не любитель ковыряться в земле; не белоручка, совсем нет, однако к природе равнодушен. Не моё это. Так что Нина поехала на тёщину дачу одна.
Тёща, заядлая огородница, души во мне не чаяла, заботилась, как могла. Урожай с четырёх соток получался вполне себе: ягоды, фрукты. Тем и потчевала — и до свадьбы, и после. И бедным мальчиком никогда не называла. Хорошая у Нинки мать — золото, а не тёща. А вот мои родители на свадьбу не пришли, ограничились телефонным звонком. Вроде как поздравили.
Чертыхаясь и проклиная всё на свете, кое-как сумел отпереть дверь, рванул на себя — в лицо полыхнуло жаром. На лестничной клетке бушевал огонь, что-то искрило и потрескивало; огромный клуб дыма ворвался в прихожую, заставив отшатнуться. Путь вниз был отрезан.
Я навалился на дверь, чувствуя, как в животе — противно, скользко — ворочается страх, а сердце бьётся загнанным скакуном. Глаза щипало, дым лез в рот, в нос, вызывая надсадный кашель. Угорю ведь! Ринувшись в зал, ухватил стул и с размаху запустил в окно: стекло разбилось, дым потянулся наружу. Густая муть в комнате прояснялась, от окна шёл ток свежего воздуха. Я с присвистом дышал, вгоняя кислород в саднящие лёгкие.
Сквозь пелену бледным пятном проступало утреннее солнце — маленький желток в огромной глазунье дыма. Полдевятого, решил я, вряд ли девять. На улице невнятно орали; шум под окнами сливался в грозный, пугающий рокот прибоя, когда волны штурмуют скалистый берег и, так и не одолев громады утёсов, с ворчанием идут на новый приступ. Слов было не разобрать, да я и не пытался. Крики и плач раздавались со всех сторон, гудели сирены.
Я слепо шарил по тумбочке, опрокидывая пузырьки, тюбики, флакончики и прочую косметику. Где же он?! Это — прямоугольное — что? Упаковка седуксена. «Если у вас бессонница, организм на взводе и не может расслабиться, а тревожные мысли не дают…» Ну как, злоупотребил? Выспался?! Наконец пальцы ткнулись в мобильник. Номер я помнил наизусть.
В том, что кто-нибудь давным-давно набрал ненавистное «01» и сообщил о пожаре, я не сомневался. Подтверждая догадку, за окнами рявкнул мегафон:
— …куация! — донеслось громовыми раскатами. — Выйти на балконы и…
Я звонил Серёге: редакция «КП» работает и по субботам.
Секунда, вторая… Долгие гудки в динамике. Томительное ожидание.
— …балконы! — надрывался мегафон.
— Давай, бери трубку! — повторял я как заклинание. — И не говори, что ты сегодня выходной!
— Газета «Комсомольская правда», здравст…
— Марина, это Лаврецкий. Виноградова к телефону, срочно! Пожар на Ленинском!
На том конце провода громко ахнули. Новость брызнула мыльным пузырём, мгновенно разлетелась пересудами. Я слышал, как в редакции кричали: «Виноградова, Сергея!» — и отвечали раздражённо: «Да нет его! Вышел куда-то. А кто спрашивает?» и «Пусть перезвонят!» Слышал взволнованное дыхание секретарши и готов был уже дать отбой, как где-то далеко крикнули: «Идёт, идёт!»
Ладонь взмокла, трубка норовила выскользнуть из пальцев.
— Слушаю, — произнёс сытый и довольный Виноградов.
— Бери ручку и записывай! Ленинский, сто тридцать. Горит жилой дом, сильное задымление, и огонь тоже сильный. Материал отдай Закирову, пусть вешает на сайт, а ты звони на пятый, чтоб ехали с камерой!
— Погодь, Игорь, — довольство журналиста как рукой сняло, осталась привычная деловитость. — Это же твой дом!
— Да, и я не хочу, чтоб этот сраный пожарник вытаскивал меня и других! Задержи его, если сможешь. Натрави репортёра с пятого!
Пот заливал глаза, я вытер лоб тыльной стороной ладони и метнулся в прихожую. Ботинки — на босу ногу, шнурки — на узел, покрепче. К чёрту бантики! Сорвать куртку с вешалки и заскочить в ванную, полотенце — под кран: обмотать голову и лицо. Оставить щель для обзора.
Проклятье! Я-то надеялся мирно дожить до пенсии, раз уж с молодостью не сложилось. Но сейчас… Меня затрясло. Спокойно! Без нервов! Выметайся из комнаты, пока не сгорел к свиньям собачьим!
Документы, деньги, что там ещё? А, телефон! Распихать по карманам. Теперь — к балкону.
Открыть дверь никак не удавалось: шпингалет заело, и пальцы бессильно скользили по железке. В оконной раме торчали кривые осколки: хоть вытаскивай, хоть так лезть — по-любому изрежешься. Вот дерьмо! Зря разбил, при пожаре надо перекрыть огню доступ к кислороду. У-у, бестолочь, не сообразил! Делаешь, потом думаешь. А статейки, значит, писал. Я остервенело дёргал ручку. Шпенёк наконец поддался, поехал вниз.
* * *
Пал Палыч, здоровяк каких поискать, втиснулся в дверной проём. Не вошёл, а именно втиснулся — с его-то комплекцией можно рельсы кренделем завязывать. И голову нагнул, чтоб не стукнуться о притолоку. Камуфляж расстёгнут, в руках — краги.
— Тут, Олег? — прогудел. На лбу залегли складки, и перчатки тискает, аж вены взбухли. Лицо мертвенно-спокойное, тяжёлое. Нехорошее лицо.
Я привстал. Да неужто опять?! И не лето ведь — апрель на дворе! Вот тебе, бабка, и Юрьев день — традиционное пожелание спокойных дежурств и сухих рукавов редко сбывается.
Начальник, увидев жену, насупил брови.
— Здрасте, — кивнул. В рыжей короткой бородке запутался солнечный зайчик, высветил серебряные нити. Наши бород не носят: спалишь запросто. А маску надевать? Одно мучение. Но Палычу, упрямцу, всё нипочём. А виски у него… эх. И от возраста, и от боли — своей и чужой.
Машка вскочила, загораживая подступы. Чёрт бы её… Прямо наседка над цыплёнком. Мать-героиня.
— Что, с ума сбрендили?! Он же под капельницей! Два дня постельного режима!
За спиной Палыча переминались с ноги на ногу Андрей и Пётр, тоже крупные, широкие в плечах — готовые к выезду.
— Горим, — сказал Палыч, глядя поверх Машки: она едва доставала ему до груди. Я приподнял руку с капельницей, в перевёрнутой бутылке оставалась четверть желтоватого раствора.
— Эти пожары как грибы после дождя! — завопила жена. — И везде — Олег!
— Ориентировочно взрыв баллона с пропан-бутановой смесью, — начальник ровным тусклым голосом докладывал ситуацию. — В квартирах между шестым и седьмым этажом снесло перекрытия и перегородки, вышибло наружную стену. Разрушения средние: весь подъезд мог взлететь. Ещё у какого-то автолюбителя целый склад был — масло, бензин. Вспыхнуло моментально. Как нарочно, рванул стояк с бытовым газом: трубы полопались, огонь вырвался на лестничную клетку и быстро распространился, захватив оба этажа и половину…
— Слышь, Олег, по-серьёзному горим! — Андрей, молодой, запальчивый, шумно сглотнул. — Жилой дом, многоквартирный. Сколько мы без тебя вытащим?
— Да вы что? Соображаете вообще?! Он с прошлого раза не оклемался! — Супруга раскраснелась, потрясая сжатыми в кулачки руками, наступала на Палыча.
Я попытался схватить её за край юбки, но не успел.
