Над Российской империей сгущались тучи, прежний порядок не просто перестал устраивать большинство городской молодежи, но и вызывал у них готовность вести опасные игры с государством, которое они готовились «свергнуть могучей рукою». Трону в конечном итоге не помог ни экономический рост, ни жесткость Петра Столыпина. Не размышляя об этом, мы никогда не поймем Рыкова — хотя бы частично. Ведь он был, без преувеличений, активным участником борьбы против самодержавия — во многом даже более радикальным, чем Владимир Ульянов (Ленин). Все свои «царские» годы он оставался принципиальным нелегалом. Паспортами, за редчайшим исключением, оперировал только поддельными, на чужие фамилии — это часто оказывалось необходимым для «профессионального революционера». Самым законным, с точки зрения властей, его заработком так и осталось скромное репетиторство в старших классах гимназии.
Гордился Рыков и тем, что, пройдя через десятки тюрем и ссылок, так и не стал политическим эмигрантом. Тянул лямку в подпольных социал-демократических организациях в России, «стране рабов, стране господ». Неоднократно, ненадолго, с поддельными документами, он выезжал в Европу — на партийные форумы и для встреч с соратниками-эмигрантами. Но всякий раз, несмотря на риск, возвращался в Россию. И снова — тюрьмы, ссылки, побеги, иногда — фантастические по дерзости… Нелегальное братство. Их объединяла не только идеология, не только уверенность в том, что «оковы тяжкие падут», но и недетская игра в конспирацию, постоянная опасность «попасться», к которой молодой Рыков относился насмешливо. Это сплачивает посильнее любви к Марксу, особенно в молодости. Нашему герою рискованная игра в «казаки-разбойники» придавала азарта. Он и не думал «легализоваться», окончить университет, стать учителем или хотя бы репетитором, продолжая свой гимназический опыт. Только нелегальщина со всей ее тревожной романтикой.
Случались ли у удачливого конспиратора провалы? Конечно! Рыков сам о них рассказывал. Несколько раз провокаторами оказывались секретари, помощницы Рыкова. В 1905 году в Москве, как вспоминал гораздо позже, на следственном допросе, Алексей Иванович, «моим секретарем была некая Ольга Путята, которая была изобличена в сношении с охранным отделением». Это неудивительно. Полиция в то время активизировалась, действовала изобретательно, как на войне. Все труднее стало доверять товарищам…
///
3. Лондонский съезд
В Петербурге, Москве, Польше заваривались бурные события, которые чуть позже назовут Первой русской революцией. В апреле 1905 года представитель Московского комитета РСДРП Алексей Рыков, нелегально преодолев несколько государственных границ, прибыл в Лондон во взвинченном настроении. Он прибыл на III съезд РСДРП (а фактически — второй, потому что первый можно лишь условно считать съездом предтеч большевизма). К тому же это был первый съезд большевиков — без меньшевиков, бундовцев и вечно сомневающегося «болота». Одновременно в Женеве работала меньшевистская конференция, которая считала собравшихся в Лондоне большевиков не «съездом партии», а лишь фракционной встречей. Споры об этом шли и накануне лондонского форума — и Рыкову, по существу, удалось перетянуть Московский комитет партии на сторону большевиков: москвичи проголосовали за проведение съезда, на котором настаивал Ленин. Меньшевики протестовали, но оказались в проигрыше. Так с тех пор и повелось: этот съезд считается «неполноценным», хотя для большевиков — будущих победителей — он во многом оказался определяющим.
Политика политикой, но путешествие в самую западную страну Европы само по себе кружило голову, перевешивая (на время, конечно!) даже революционные впечатления от России, оглоушенной Кровавым воскресеньем. Алексей Иванович впервые оказался в крупном европейском городе. В первый раз это всегда — событие. Особенно в те годы, когда даже газеты из Европы приходили в Россию с солидным опозданием. Все впечатления он, конечно, заносил в свой «марксистский блокнот», но и просто — почти беззаботно — дышал туманным воздухом Британии, глазел на вывески и мосты… Златоуст Луначарский вспоминал о том съезде: «Во все свободное от заседаний съезда время (их, правда, было не так много) мы носились по Лондону, насыщаясь впечатлениями, и даже сейчас то, что я знаю непосредственно, живо, по собственному опыту об Англии, основано главным образом на остроте тех впечатлений»[26].
Явочная квартира делегатов располагалась на севере Лондона, на тихой Мидлтон-сквер, в тесной квартире с мансардой, которая принадлежала эмигранту из России.
Рыков (в то время он использовал партийную кличку Сергеев) представлял московскую партийную организацию — и на него поглядывали с почтением. Ведь это была, по мнению товарищей по партии, самая героическая организация большевиков: они уже готовились ответить баррикадами на расстрел питерской демонстрации 9 января. Алексея Ивановича избрали в мандатную комиссию — это подтверждало, что Ленин в те годы ему доверял и, возможно, хотел основательно превратить в «своего человека». Значит, швейцарская встреча не прошла даром.
![]()
Анатолий Луначарский. 1918 год [РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 460]
В британской столице собралось около 40 делегатов. Цвет партии большевиков. 24 делегата с решающим голосом и 14 — с совещательным. Со многими из них Рыкову приятно было познакомиться. Он чувствовал себя «среди своих». Это был молодой съезд. Его старейшиной оказался сорокалетний грузин Миха Цхакая, между прочим, осторожно выступивший против намечавшегося «вождизма», как бы мы сказали сегодня — культа личности товарища Ульянова, не терпевшего в своей партии фракций.
В прологе съезда с докладами о вооруженном восстании выступили едва ли не самые мирные по характеру большевики — Луначарский и Богданов. Рыков задиристо ораторствовал в прениях, которые вообще проходили бурно. Он упрекнул старших товарищей в слишком философской постановке вопроса и предложил говорить о положении пролетариата именно в России, в конкретных сложившихся условиях. Это прозвучало резко. Рыкову ответили — мол, он не придает должного значения вооружению рабочих. «Сергеев» за словом в карман не полез: «Я думаю, что агитация вооруженного восстания тесно связана со всем делом нашей пропаганды. Поднимется вооруженная рука рабочего, социал-демократа, и ярмо самодержавия разлетится в прах. Но для этого нужно, чтобы рука пролетариата была вооружена и чтобы он сам был социал-демократом»[27]. Так сформулирован его ответ в съездовских протоколах, которые передают суть рыковской отповеди только в самых общих чертах.
Как практик и знаток русской жизни, он одергивал слишком розовых оптимистов, которые уже считали, что трон шатается и социал-демократия побеждает. Она, по мнению Рыкова, еще недостаточно укрепилась даже в пролетарской среде, в которой та же организация Георгия Гапона оказалась гораздо влиятельнее. Резолюцию, при поддержке Рыкова, приняли боевую — да иначе и невозможно было в 1905 году. Не только поддержка, но и организация вооруженного восстания всеми средствами.
Рыков показал себя как специалист по крестьянскому вопросу, которого многие большевики более старшего поколения опасались и предпочитали обходить. При его активном участии съезд принял решение поддерживать крестьянское движение даже, если оно не остановится перед захватом помещичьей земли, что означало рискованный, серьезный и открытый конфликт с властью. Здесь, конечно, сказались саратовские связи Рыкова. Там, в Поволжье, сельские мятежи часто превращались в настоящие побоища. «Олинька моя, кажется, ужасы нашей революции превзойдут ужасы французской. Вчера в Петровском уезде во время погрома имения Аплечева казаки (50 чел.) разогнали тысячную толпу. 20 убитых, много раненых. У Васильчиков 3 убитых, еще в разных местах 4. А в Малиновке крестьяне по приговору перед церковью забили насмерть 42 человека за осквернение святыни. Глава шайки был в мундире, отнятом у полковника, местного помещика… А еще много прольется крови»[28]. Это не кто-нибудь, а Столыпин — саратовская «сильная рука», откровенничал в письме супруге. Вскоре ему в помощь прислали из Петербурга генерал-лейтенанта Виктора Сахарова, в недавнем прошлом — военного министра, так того террористка пристрелила прямо в губернаторском доме. А всё крестьянские волнения! Отныне большевики должны были брать их под свое крыло. Правда, реального влияния на крестьянские общины они не имели: попросту не хватало сил.
