перебирают кружевную ленту моих чулок и касаются голой кожи. Впиваюсь зубами в нижнюю губу, чтобы остановить стон, рвущийся на волю, но моя задница отталкивается от прижимающегося ко мне твердого тела. Он отодвигает клочок шелка, прикрывающий мой бугорок, в сторону и слегка касается моей щели. Его сдавленный стон обжигает кожу моей шеи от того, что он обнаружил.
— Чертовски промокла, детка. Все еще так, блядь, отзывчива на прикосновения. Я заставлю эту киску плакать так сильно, что она забудет прикосновения любого другого мужчины, кроме меня. — Он проводит зубами по моей шее, чтобы прикусить мочку уха. — Теперь ни один мужчина не сможет прикоснуться к этому, куколка. Эта киска моя, моя и моих братьев, и больше ничья. Скажи это! — Он рычит мне в ухо.
Я знаю, чего он на самом деле хочет. Он хочет, чтобы я сказала ему, что никогда не было никого другого. Ну и хрен с ним. Он хочет поиграть? Я могу, блядь, сыграть в ответ. Пожимаю плечами, заставляя его пальцы проникать в мои складочки именно там, где я хочу. Он наказывает меня за то, что я не сказала, чего он хочет, самым лучшим, блядь, способом. Два из этих пальцев проникают глубоко внутрь моей пульсирующей киски. Я сжимаю их, пытаясь засосать еще глубже, и он выплевывает придушенное «Блядь!»
Он использует эти пальцы внутри меня, чтобы сильнее притянуть меня к своему члену, сильно вдавливая его в мою задницу, и я смеюсь. Я смеюсь, потому что он думает, что контролирует мое тело, но правда в том, что у меня есть ошейник и поводок на нем. Смех переходит в стон, когда он снова и снова вонзает в меня скрюченные пальцы, а основанием ладони проводит по моему клитору. Волна, которую он создал, начинает нарастать, и моя киска начинает пульсировать, так чертовски близко к пику, а затем он отстраняется и отходит от меня, заставляя вырваться из моих задыхающихся губ стон недовольства.
— Увидимся очень скоро, куколка. — Он рычит, а затем на меня падает свет, дверь закрывается, и я снова оказываюсь в темноте.
Мой клитор пульсирует, а пальцы сжимают металлические полки, но по моему лицу расползается широкая ухмылка. Он и понятия не имеет, что я уже не та маленькая невинная девочка, какой была, когда он впервые положил на меня свои руки. Возможно, я навсегда заперла свое сердце, но у девушки есть потребности, и после многих лет экспериментов с игрушками я точно знаю, как мне это нравится, поэтому я быстро кончаю без его помощи. Выпрямляюсь, опускаю юбку, сдвигая белье на место, и поднимаю подбородок. Мой разум больше не затуманен и не сбит с толку. Я никогда не позволю ему или другим причинить мне еще больший эмоциональный ущерб, но секс? Если Джуд думает, что может контролировать меня, манипулировать мной, разогревая меня и оставляя меня без оргазма? Он даже не представляет, насколько горячим я могу сделать все для него. Вопрос в том, сможет ли он пережить мой ожог.
ДЖУД
Черт, у куколки выросли зубки. Моя милая маленькая девочка уже не такая, как раньше. Я снова и снова бью кулаком по боксерской груше, но это не отвлекает меня от боли в члене и сердце. Я сказал ей, что пройду медосмотр, когда она не отвергла меня, надеясь, что это будет путь к разрушению этой гребаной стены, за которой она прячется, но вместо этого она залила ров вокруг напалмом.
Она, блядь, смеялась! Как будто она знала, что именно я хочу от нее услышать, и это маленькое пожатие плечами вместо ответа заставило меня быть с ней грубее, чем следовало. Но моя куколка от этого стала еще горячее и мокрее. Моя девочка любит грубость, и мне интересно, кто, блядь, научил ее этому. Сави тогда была такой охуенной. Все, что я с ней делал, чему учил, она принимала как ангел. Я едва коснулся ее поверхности, когда все пошло наперекосяк. Четыре гребаных года долгий срок для девушки, так чутко реагирующей на прикосновения, чтобы остаться без них. Я был бы дураком, если бы думал, что у нее не было никакого опыта на этом пути. То, что я никогда не позволял другой женщине прикасаться ко мне, не означает, что она никогда не позволяла другому мужчине прикасаться к ней. От этого мне хочется выкрасить нож кровью любого ублюдка, который наложил свои руки на то, что принадлежит мне.
— Блядь!
Ударяю по груше еще раз со всем накопившимся внутри меня гневом и разочарованием, затем иду в душ, чтобы выплеснуть другое разочарование, от которого я не могу избавиться с тех пор, как оставил ее в той комнате. Я представляю, как ее розовые губы обхватывают мой член, пока она смотрит на меня наполненными слезами голубыми глазами, и разрисовываю кафель своей разрядкой. Делаю шаг под горячие брызги и откидываю голову назад, когда на моем лице появляется ухмылка.
Хорошо, хорошо, хорошо. Мне просто придется еще немного поддать жару. Я буду разрушать фундамент ее гребаной стены кирпичик за кирпичиком, пока все не рухнет. Она любила меня когда-то, я знаю. Я могу заставить ее снова пасть.
САВИ
Не знаю, облегчение это или нет, когда в пятницу утром я выглядываю в заднее окно и не вижу Джуда на его обычном месте за столиком во внутреннем дворике. Выдыхаю и зову Мо следовать за мной вниз, чтобы его выпустили. Его большие ноги стучат по полу, когда он сползает с кровати, а затем скачет мимо меня по лестнице, как маленький пони. Я открываю заднюю дверь, чтобы выпустить его, и улыбаюсь, когда он проносится через нее с глубоким предупреждающим лаем на всех птиц, которые осмелились войти в его царство. Собираюсь закрыть дверь, но ручка вырывается у меня из рук, когда Джуд обходит ее. Он проходит, оттесняя меня назад, и закрывает дверь за собой. Его золотые глаза горят желанием, я отступаю от него, но он хватает шелк моей футболки и притягивает меня обратно.
— Я так и не почувствовал тот вкус, который хотел, куколка. Я здесь, чтобы исправить это, — говорит он грубо, а затем его колени опускаются на пол передо мной, и мои свободные пижамные штаны спадают. Он поднимает одну мою ногу, затем другую и отбрасывает их в сторону, оставляя меня в одних черных трусиках, выглядывающих из-под футболки. Трусики, которые уже стали влажными. Он смотрит на
