Тридцать лет они строили планы. Тридцать лет они старались ничем себя не выдать. Тридцать лет они лгали и выдавали себя не за тех, кем являлись. Теперь человек, которого раньше звали Хорстом Весселем, не сомневался: настал великий час. Скоро он снова станет Хорстом Весселем, пусть даже ненадолго. На несколько минут.
– Отлично, – сказал он толстяку. – Вы сделали большое дело. Теперь мы сможем приступить к реализации нашего плана без проволочек.
– Прошу прощения, – начал толстяк, подойдя еще ближе. – Но что мне делать, пока я не получил приказ оставить это место? Я понимаю, почему были убиты другие, но я-то делал свое дело честно. Они теряли уверенность в грядущей победе, но я до конца оставался на посту. Я хорошо сделал дело. Я это гарантирую, неужели мне и дальше продолжать учить этих мерзавцев? Неужели нельзя оставить это место?
Человек, который когда-то носил имя Хорст Вессель, посмотрел на толстяка, но не увидел Фрица Барбера. Это был кто-то другой. Фриц Барбер был умен, никогда не жаловался, не ныл и не был трусом, уж это точно. Толстяк же, стоявший перед ним, перестал быть арийцем. Он стал доктором Мойше Гаваном. Он стал евреем.
Худой улыбнулся и сказал:
– Если вы исчезнете сейчас, это вызовет подозрения. Не беспокойтесь, дружище. Когда настанет решающая стадия операции, вас заблаговременно предупредят. Ну а теперь мне надо уходить. Пора готовить великое событие.
– Я понимаю, – пробормотал толстяк.
Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, встал по стойке смирно и выбросил руку в нацистском салюте.
– Хайль Гитлер!
Толстяк старался не смотреть ни на останки поросят, что громоздились на столах, ни на худого человека. Он тоже вскинул руку. Но когда Гаван открыл рот, чтобы произнести «Хайль Гитлер!», человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, выхватил скальпель и ударил им толстяка в грудь.
Тот выпучил глаза. Слова застряли у него в горле, он не сумел даже вскрикнуть. Он опустил руку, ноги его судорожно дернулись, подогнулись, и он упал лицом вниз. На пол хлынула кровь.
Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, опустился на колено у тела Барбера и вонзил скальпель до рукоятки в шею толстяка. Тот дернулся последний раз и затих. Худощавый поднялся на ноги.
"Тот, кого раньше звали Фрицем Барбером, и раньше порой выказывал слабину, – думал худой. – Мне бы следовало заметить это раньше. Но теперь с ним больше не будет хлопот. Скоро, скоро произойдет великое событие! Скоро призрак Гитлера получит полное удовлетворение. Скоро не станет евреев. Они сгинут все до единого!
Ну а если при этом погибнет и кое-кто из арабов, большой беды не будет. Впереди – величественная цель, и нечего заботиться о безопасности тех, кто живет бок о бок с евреями".
Человек, который был в свое время самым молодым среди крупных эсэсовских чинов, стал натягивать на руки резиновые перчатки.
«Прежде чем я приступлю к осуществлению последней стадии нашей операции, – думал он, – я должен избавиться от этих американских агентов».
С этой мыслью Хорст Вессель стал рыться в медицинском оборудовании в поисках хирургической пилы.
Глава десятая
Зава проснулась от пронзительного визга, какого не слышала с детства, когда возле ее родного киббуца потерпел крушение реактивный самолет.
Она вскочила, вернее, попыталась вскочить на ноги, поскольку джип несся по дороге, и воскликнула:
– Что случилось? Мы переехали овцу? Мы задавили индюшку?
Чиун обернулся к Римо.
– В чем дело? Неужели твоя безалаберная езда, которая может сравниться по бездарности разве что с твоим умением прыгать, лишила жизни еще одно живое существо? – сурово спросил он.
– Нет, папочка, – отозвался Римо. – Она имеет в виду тебя, а не меня.
– Что ты слышала, о юная особа? – спросил Чиун, оборачиваясь к Заве.
– Ужасный, пронзительный визг. Прямо мурашки поползли по телу. Это было ужасно!
– В таком случае я ни при чем, – успокоившись, отвечал Чиун, – Потому как я пел чудесную корейскую песню, которая баюкала тебя. Скажи честно, ты ведь действительно была убаюкана моим пением?
– Чиун! – сказал Римо. – Увы, она имеет в виду именно твое пение. Боюсь, что теперь за нами вдогонку бросятся все военные патрули и все волчьи стаи, какие только есть в округе на расстоянии двух десятков миль.
– Что ты понимаешь в колыбельных, – невозмутимо отвечал Чиун. – Веди себе машину, пачкун.
– Мы едем в машине? – осведомилась Зава. – Я действительно спала? О Боже, где мы находимся?
– Не волнуйся, – отозвался Чиун. – Мы в стране Ирода Чудесного, в государстве Израиль, на планете Земля.
– Но где именно? – не унималась Зава.
– Судя по карте, мы сейчас в районе Латруна, – сообщил Римо.
– Это хорошо, – обрадовалась Зава. – А то я испугалась, что мы проехали нужное место. Теперь смотрите, скоро будет поворот на Реховат. Я забыла вам сказать, что мы выследили тех, кто пытался вас уничтожить. Они работали в институте Вейсмана.
Когда они прибыли в Реховат и нашли институт, им удалось отыскать комнаты палестинцев без лишних расспросов. Там оказалось пусто, безлюдно и не было ничего, что могло бы навести на след. Это были клетушки со стенами из шлакоблоков, в каждой из которых имелся деревянный стол, деревянный шкафчик, деревянная кровать и деревянная, застланная грубой парусиной кровать.
– Наши люди уже осмотрели эти помещения, – сообщила Зава, – но так и не смогли найти ничего, что бы вывело их на тех, кто стоял за этими палестинцами.
Чиун вышел в коридор, а Римо еще расхаживал по последней из комнат. Ему в руки попался учебник.
– Эти типы здесь работали или учились? – спросил он у Завы.
– И то, и другое, – отвечала она. – Их работа, конечно, отвлекала от занятий, но тем не менее они все же ходили и на лекции. А что?
– Ничего особенного. Просто учебник по биологии, как мне кажется, не входит в число бестселлеров, любимых арабами. Ведь это учебник биологии?
Внезапно в дверях появился Чиун. В руках у него было по книге.
– Что ты делаешь? – спросил у него Римо.
– Работаю, – последовал ответ. – А ты что делаешь? – в свою очередь поинтересовался старик кореец.
– Ничего не делаю, – признался Римо.
– Вот именно, – сказал Чиун, бросая книги на пол. – Пока вы обменивались воспоминаниями о съеденных вами гамбургерах, я за вас трудился в поте лица. Вот, полюбуйтесь.
Римо посмотрел на валявшиеся на полу книги и сказал:
– Молодчина, Чиун, только я сомневаюсь, что институт позволит тебе забрать их с собой. Попробуй заглянуть в столовую. Может, там тебе что-то обломится?
– Ты слеп, – ответствовал Чиун. – Ты смотришь, но не видишь. А я сказал «полюбуйтесь», надеясь, что ты все же кое-что заметишь.
– Минуточку, – сказала Зава, опускаясь на колени. – А что, эти книги из других комнат?
– Именно! – сказал Чиун. – Ты уверена, что у тебя в Корее нет родственников?
Римо озирался по сторонам с видом полнейшего недоумения.
– Может, кто-нибудь из вас объяснит, что происходит? – спросил он.
Зава подошла к столу и взяла учебник биологии, лежавший там.
– Смотри, Римо, – сказала она. – Это такой же учебник, как и те два. Полюбуйся!
– И ты туда же. Зава! Ладно, ну и что с того?
– Это и есть след. Эти палестинцы ходили вместе на занятия к одному преподавателю.
– Ну, может, хотя бы дальние родственники? – не унимался Чиун. – Да, небольшая подготовка, и ты далеко пойдешь, смею тебя уверить.
Римо недобро посмотрел на Чиуна, потом опустился на колени рядом с Завой и распахнул книгу. На форзаце имелась какая-то запись на иврите.
– Так-так... – сказал он. – Но что это означает?
– Биология, – прочитала Зава. Комната Б-27 Преподаватель – доктор Мойше Гаван.
Римо захлопнул книгу и бросил ее обратно на пол рядом с остальными.
– Ну что ж, навестим доктора Мойше Гавана, – предложил он.
Они двинулись по коридору института Вейсмана на поиски комнаты Б-27. Она оказалась в подвальном этаже, в правом крыле.
Несмотря на ранний час, вокруг бурлила жизнь. Мимо троицы чужаков сновали взад и вперед люди. Они в основном были старше, чем предполагал Римо, и многие были в форме. Те, кто помоложе, выглядели довольно кисло. Римо подумал, что у них зеленые годы и зеленый вид.
– Мы что, пришли во время пожарной тревоги? – прошептал он Заве. – У них учения?
– Это не пожарные, – прошептала она в ответ. – Это полицейские.
Возле комнаты Б-27 собралась толпа. Там стоял запах, который Римо не спутал бы ни с чем на свете. Этот запах преследовал его повсюду. Пахло смертью.
– Оставайтесь здесь, – сказал он Заве и Чиуну, – а я попробую выяснить, что случилось.
– Здесь пахнет свининой, – сообщил Чиун. – Я лучше подожду в машине. – И с этими словами он двинулся прочь, махнув рукой Заве, чтобы она шла за Римо.
Римо протиснулся через толпу студентов и преподавателей и оказался рядом с дюжим полицейским. Тот обернулся и грубым голосом сказал что-то на иврите. На это Римо ответил по-корейски, упомянув мать полицейского и ослиные уши. Полицейский пробурчал еще что-то, и Римо уже собирался перейти на более понятный язык, когда между ними выросла Зава, предъявила какую-то карточку и заговорила с полицейским, стараясь его успокоить. Полицейский поднял руку, и они прошли дальше.
