Ареал цивилизации Верхней Азии, что видно из приводимых примеров, расчленен на две четко выраженные продольные зоны. На севере, от православной России до Маньчжурии и Ордоса, искусство степей, в частности, искусство кочевников, характеризуется накладками или рукоятками с набалдашником из бронзы, выполненными в стилизованном зверином стиле, с четко выраженным восточным орнаментом. На юге, вдоль Шелкового пути, начиная от Афганистана до Дунхуана, живопись и скульптура оседлых жителей оазисов, расположенных вдоль караванных путей, окружавших бассейн Тарима, испытывали непосредственное влияние греческого, иранского и индийского искусства. Все это было возможно благодаря Шелковому пути, на котором происходило объединение посредством учения Будды.
Истоки этого искусства Тарима, в конце древности и раннем средневековье, уходят корнями в Афганистан. Там в долине Кабула, в IV в., последние кушанские правители испытали на себе глубокое влияние Сасанидской Персии, в орбите которой они находились, как об этом свидетельствует кушано-сасанидская чеканка монет, исследованная Герцфельдом и Хаккином. [130] Сасанидско-буддистская цивилизация, как и сасанидско-буддийское искусство зародились в индоиранских границах. Напомним в связи с этим знаменитые фрески Бамийана и Какраки, созданные в конце III в. и в течение всего IV в. В типах и костюмах различных персонажей очевидно сасанидское влияние. Например, сасанидско-брахманская статуэтка, сравнительно недавно обнаруженная Хаккином в Хаирханехе около Кабула (конец IV в.), чисто сасанидские фрески Дохтари Ноширвана, неподалеку от Руи, по дороге из Кабула в Бактрию, где изображен сасанидский принц, правитель Бактрии (V в.). Все находки были результатом экспедиций Хаккин-Годара и Хаккин-Карла. Они позволяют говорить об Афганистане как о стране, в которой индийские верования и письменная культура тесно переплелись с материальной цивилизацией Персии эпохи Шапуров и Хосройев. [131]
Эту сасанидско-буддистскую амальгаму буддистские миссионеры, соперники Кумарадживы, внедрили во всех оазисах Тарима, на различных участках Шелкового пути, который благодаря им стал дорогой проповедей. Фрески Бамиана отражают связь первоначального стиля фресок Кызыла, расположенного к западу от Кучи, стиля, который характеризуется четкостью обработки материала, неброским и мягким колоритом цветов: серого, коричневого, красно-коричневого, темно-коричневого, и светлозеленого. Хаккин (которому мы обязаны составлением хронологии различных периодов), относит этот стиль примерно к 450 и 650 годам. [132] Индийское влияние, между прочим, остается еще доминирующим в раннем стиле, в изображении танца правительницы Чандрапрабхи, напоминающей очаровательные обнаженные фигуры индусов Аджанты; вместе с этим, мы ощущаем сасанидское влияние, в частности, в пещере павлинов и пещере художника, который создал самого себя в облике молодого иранского вельможи: с элегантным светлым, хорошо приталенным полукафтаном, украшенном на воротнике крупным кучанским лацканом. Это уже можно было заметить в Бамиа-не, на фресках, воспроизведенных госпожой Годар, где детали одежды, вплоть до штанов и высоких сапогов, были заимствованы непосредственно в Иране. В остальном, украшения из искусственного мрамора, обнаруженные в 1937 г. в Фондукистане, на западе Кабула, Хаккином и Жаном Карлом, датированные эпохой чеканки сасанидского монарха Хосрова II (590-628), усиливают нашу уверенность в том, что ирано-буддийский Афганистан продолжал, вплоть до начала арабского завоевания, влиять на моду и мужские наряды кучанского общества (Rev.d. Aris Asiat. XII, 1938).
Вторичный стиль фресок Кызыла Хаккин относит к периоду между 650 и 750 гг. Этот археолог указывает на упрощение моделей, наличие более ярких красок (голубой лапись-лазури, темно-зеленый цвет) и превалирование сасанидского влияния на нарядах и манере одеваться. Буддистские фрески Кызыла и Кумтуры, находящиеся в данное время в Берлинском музее, дают нам представление о процессиях дарителей и дарительниц, оживляющие для нас мир монаршеского двора Кучи V-VIII вв. Мы имеем возможность констатировать, что блестящая кучанская аристократия, явно принадлежащая к индоевропейской расе, была, без сомнения, также иранизирована в своих нарядах и во всей материальной культуре, как и индианизирована в вопросах религии и литературы. Наряду с этими дворцовыми костюмами, изображение военной тематики в Кызыле (к примеру, сцены "раздела реликвий"), показывает нам кучанскую "кавалерию", их рыцарей, закованных в латы с конической каской на голове, в кальчуге и с длинным копьем, что нам напоминает одновременно сасанидских рыцарей и сарматских всадников с фресок Керчь-Пантикапеи в Крыму. [133]
Весь этот ирано-буддийский набор встречается в южной части Тарима. В частности, на картинах деревянных панно Данадан-Юилика, оазиса, расположенного на северо-востоке Хотана (конец VII в.). К примеру, там же мы видим "наги" чисто индийского типа, родственного самым гибким обнаженным фигурам Аджанти. Или иранских всадника и погонщика верблюдов, бородатого бодисат-ву, покрытого тиарой, одетого в длинный, с широкими рукавами, плащ, в штанах и в сапогах, что дает образ непосредственно саса-нидского аристократа. Наконец, мы видим иранское влияние во фресках и миниатюрах в регионе Турфана: в Безеклике, Муртуке и т.д. В Безеклике изображения божеств, носящих латы, напоминают нам кучанских рыцарей в сасанидских доспехах Кызыла и Кумтуры, в то время как Авалокитечвара, по мнению Хаккина, сохранил чисто индийские благородные черты. В Муртуке мы обнаруживаем наряду с чисто индийскими бодхисатвами, дарителей, облаченных в те же доспехи, что и в Кызыле, и с касками на головах с развернутыми краями, что подтверждает чисто сасанидское влияние. [134]
С другой стороны, в небольшой скульптуре мы обнаруживаем изящные фигурки из искусственного мрамора Карашахра, найденные Аурелем Стейном, которые, странным образом, оказывают впечатление галереи этнических групп, напоминающих непосредственно грекобуддийские статуэтки, полностью аналогичные фигуркам Хадда, в Афганистане, которые сегодня находятся в Музее Гимэ.
Таким образом, до завоевания страны тюркскими народностями во второй половине VIII в., индоевропейские оазисы на севере и юге Тарима, начиная от Яркенда и Хотана до Лобнора, от Кашгара, Кучи и Карашахра вплоть до Турфана, в своем культурном развитии находились под влиянием не Алтая и степной цивилизации, а крупных ареалов цивилизации, таких, как Индия и Иран. Эти ареалы представляли территории внешней Индии и Ирана, доходящих вплотную до Китайской границы. Более того, Индия и Иран, благодаря этим фактам проникали в Китай, о чем свидетельствуют буддистские фрески и стяги, найденные в результате экспедиций Пельо и Ауреля Стейна неподалеку от Дунхуана, в местности, где Шелковый путь пересекал нынешнюю китайскую провинцию Ганьсу. [135]
Смена северных хун-ну сяньбийцами в Монгольской империи
В то время как греко-буддийская и ирано-буддийская цивилизации мирно развивались у оседлых жителей Тарима, в северной части степей тюрко-монгольские орды сошлись в смертельной схватке. К 155 г. северные хун-ну, без сомнения, принадлежавшие к тюркской расе и обосновавшиеся в районе Орхона, в Верхней Монголии, были разгромлены и подчинены другими ордами, сянь-би, пришедшими из региона Хингана, с монголо-маньчжурских границ. Эти сяньби, которых долгое время принимали за тунгусов, относились скорее к монгольской расе, как об этом свидетельствуют исследования Пельо и Тори. [136]
Таким образом, монгольское владычество сменило тюркское владычество. Глава сяньбийцев, которого китайцы называли Тан-шехуай, добившись победы над северными хун-ну, двинул свои войска на Западную Монголию, вплоть до усуней Или, над которыми он тоже одержал победу. Китайские летописцы сообщают нам, что он правил в 166 г. на территории, начиная от Маньчжурии до страны усуней, т.е. до Балхаша. Однако, вне всякого сомнения, здесь есть преувеличение, так как господство сяньби не должно было распространяться далее современных территорий Бог-дохана (Тушету-хана) и Сетсерлик – мандала (Саин-нойан).
Достигнув такой степени власти, предводитель сяньби взял на себя притязания древних хун-ну по отношению к Китаю. В 156 г. Таншехуай напал на китайскую провинцию, располагавшуюся на месте современного Ляотога, но был отброшен. Затем он стал враждовать с южными хун-ну Внутренней Монголии, союзников китайцев. Позже он примирился с ними и привлек к нападению на китайскую территорию Шаньси и Ганьсу, но объединенные войска были вынуждены отступить под натиском китайской армии (158). Новое нападение сяньби на Ляоси, т.е. на китайскую провинцию на западе низовьев р. Ляо-хо, что протекает по юго-западу Маньчжурии, вновь было в 177 г. отбито войсками генерала Чао Пао. Наконец, ухуани, другие племена кочевников из региона Далай-нора и Шара-мурена, на юге Большого Хингана, были разбиты в пух и прах в 207 г. на территории нынешнего Жейхоля китайским генералом Цао Цао. В 215-216 гг., Цао Цао, расселив остатки южных хун-ну на пустынных подступах к границе, на севере нынешних провинций Шеньси, Шаньсу и Хубей, разделив их на пять орд, поставил во главе каждой из них местного предводителя под контролем китайского резидента. Что же касается официального шаньюя южных хун-ну, то его оставили при китайском дворе в полуневоле. [137]
