Одной из характерных черт хозяйственной жизни Мадрида было то, что город являлся исключительно потребителем, причем не только продовольствия, но и ремесленных изделий. Нуньес де Кастро, опубликовавший в 1658 году «Sólo Madrid es Corte» — дифирамб городу, рассматривал это обстоятельство как очевидное доказательство его превосходства над всеми другими городами, «поскольку иностранцы производят то, что потребляется столицей, и только один этот факт показывает, что все народы заставляют своих рабочих трудиться для Мадрида, власть которого простирается над всеми другими столицами, ибо все обслуживают его, а он — никого». Мадрид, действительно, ничего не производил на экспорт, и, помимо торговли пищевыми продуктами, его экономическая деятельность ограничивалась ремеслом (вышивка, позолота, портняжное дело и др.), работавшим на импортном сырье, и торговлей предметами роскоши. Своих клиентов эти ремесленники и торговцы находили среди придворных и членов правительства, а также в обществе праздных аристократов, которых присутствие короля привлекало в столицу.
Помимо владельцев магазинов существовало множество уличных торговцев, продававших безделушки, духи, предметы туалета и дешевые поделки иностранного происхождения. Большинство из них были французами, и количество их было столь велико, что создавало впечатление подлинного нашествия: Берто приводит — с большим преувеличением — цифру в сорок с лишним тысяч, и королевское правительство было обеспокоено тем, что из-за деятельности этих торговцев из страны уплывала звонкая монета: королевский указ 1667 года, дополняя собой многие предыдущие меры, подтвердил запрет продавать товары, произведенные в других королевствах, «с которыми запрещена торговля», дабы пресечь вывоз из Испании монеты достоинством 8 реалов, то есть серебряной монеты высокой пробы.{76}
* * *
Приток иностранных торговцев был лишь одним из проявлений притягательности Мадрида, куда приезжало множество людей со всех концов Испании, соблазненных призрачным образом столицы. Королевское правительство, обеспокоенное проблемами продовольственного снабжения и безопасности, являвшимися следствием постоянного разрастания города, пыталось положить ему предел, в частности, ограничив время пребывания тех, кто приезжал улаживать свои дела в судах и административных учреждениях. Но все эти предписания остались на бумаге. К тому же наиболее нежелательными элементами были не те, кого серьезные дела более или менее долго удерживали в городе, толпа авантюристов, picaros, и всякого рода оборванцев, приезжавших в Мадрид для того, чтобы вести паразитический образ жизни.
В своем «Гиде для иностранцев, прибывающих в столицу», опубликованном около 1620 года, Линьян-и-Вердуго, под предлогом предостережения «провинциалов» от опасностей, которые подстерегают их в большом городе, с удовольствием описывает нескольких ярких представителей этой мадридской «фауны» и рассказывает о некоторых их «подвигах».
Сюда приезжали в поисках теплого местечка солдаты — уволенные в запас или дезертиры; в головных уборах, украшенных султанами, и со шпагой на боку, «они шагали по главной улице, как будто шли по полю боя под звуки барабанов, и хотя никогда не бывали дальше Картахены, где начали кампанию, именовали себя ветеранами. Они напросятся к вам, не будучи приглашенными, займут у вас денег, даже не собираясь возвращать долг, и будут жить за счет тех, кого однажды убьют» (поскольку некоторые из них при случае промышляют ремеслом наемного убийцы).
Были и такие, кто жил за счет не в меру доверчивых граждан: мнимый дворянин, ссылаясь на общих родственников, поселялся в доме у порядочного горожанина и оставался там, пока хозяина не арестовывали за укрывательство преступника; авантюристка, выдававшая себя за знатную даму, держала при себе пажей и кавалеров, приводивших к ней богатых иностранцев, которых она обирала до последнего гроша; «официальные» посредники, заводившие связи с нужными людьми при дворе и в канцеляриях, слонялись вокруг королевского дворца, выискивая недавно прибывших, чтобы получить с них большие деньги за мнимые рекомендации и посредничество.
Только что прибывший в столицу провинциал тут же становился жертвой мошенников или picaros, как рассказано в восхитительной истории о «пройдохе» (mequetrefe), поведанной Линьяном-и-Вердуго. Один крестьянин из провинции Самора прибыл в Мадрид. В его мешке были документы по делу, которое он собирался решить в суде, и деньги, составлявшие все его состояние. У ворот города его остановили двое: «Вы первый раз приехали в Мадрид?» — «Да». — «Вы записались у Mequetrefe?» — «Нет», — ответил тот, разумеется, не подозревая о существовании такого «высокого чиновника». «Разве Вы не знаете, что Его Величество предусмотрел строгое наказание для тех, кто прибыл в Мадрид, не записавшись, и что Вы рискуете заплатить штраф 12 тысяч мараведи, помимо тридцати дней тюремного заключения?» Несчастный крестьянин, дрожа, начинает уверять их в своих добрых намерениях, умоляя помочь ему выпутаться из неприятного положения. Те принимаются обсуждать это дело между собой, причем когда один из них делает вид, будто ему жалко крестьянина, другой остается непреклонным: «Разве вы не понимаете, что если это станет известно, мы будем наказаны?.. Если вы и я, поставленные на пост у этих ворот сеньором Mequetrefe, начнем пренебрегать своими обязанностями, не будучи строги с теми, кто заходит в город без записи, то мы просто не имеем права, по совести говоря, получать зарплату, которую нам платят за это». После долгой дискуссии несговорчивый «служитель» все-таки смягчается, и, проверив сумку пришедшего, в которой лежит всего восемь дукатов, двое пройдох выказывают себя весьма великодушными: они берут только шесть дукатов, оставив два крестьянину: один, чтобы тот не умер с голоду, а второй для расходов на его процесс. Вероятно, эта история подлинная — Линьян утверждает, что она обошла весь Мадрид, — во всяком случае, она заслуживает доверия, представляя типично мадридский вид мошенничества, в котором изобретательность соперничает с нечестивостью, заставляя своих жертв не только сетовать на положение, в котором они оказались, но и от души посмеяться.{77}
На самой низкой ступени социальной лестницы находился всякий сброд — нищие и просто злоумышленники, которые в изобилии кишели на мостовых столицы. «Улицы Мадрида, — писал Наварет, — представляют собой редкое зрелище. Они полны бродяг и бездельников, коротающих время за игрой в карты, ожидая часа раздачи благотворительных обедов у ворот монастырей или момента, когда можно отправиться за город грабить дома». Напрасно полиция усиливала дозор, а правосудие устраивало показательные процессы над преступниками, выставляя напоказ в разных уголках города расчлененные трупы — ничто не помогало. «Невозможно даже представить себе, — читаем в официальном отчете за 1637 год, — какое количество воров и злоумышленников шныряет по Мадриду, как только на землю спускается ночь, поскольку никто не может чувствовать себя в безопасности — не важно, идет ли он пешком, едет ли верхом на лошади или в экипаже. Так, недавно ограбили гранда Испании, вельможу самого высокого ранга, мажордома Его Величества». Спустя двадцать лет, в январе 1658 года, Барьонуэво писал: «От Рождества до сегодняшнего дня, говорят, более ста пятидесяти человек, мужчин и женщин, умерло от насильственной смерти, и никто не был наказан за это».{78}
Эти негативные явления были оборотной стороной неупорядоченной социальной жизни в атмосфере, которая предоставляла населению, в большой мере состоявшему из праздных людей, от придворных до нищих, возможность проводить на улице значительную часть своей повседневной жизни. Улица, где в тесном соседстве друг с другом пребывали люди всех сословий, предоставляла малообеспеченным в качестве развлечения возможность наблюдать жизнь других людей, сближая тех, кого разделяли общественное положение и уровень благосостояния.
Среди мест встреч праздных людей и зевак фигурировали mentideros, «салоны сплетен», часто упоминавшиеся в текстах той эпохи. Там собирались для того, чтобы узнать последние новости Двора и Города, обсудить литературные новинки, достоинства актеров и актрис и, конечно же, покритиковать правительство. Среди этих «салонов» была «специализация»: в салоне «Придворные голоса», объединявшем людей из канцелярий Алькасара, говорили прежде всего о политике; его завсегдатаи расспрашивали королевских курьеров, прибывавших из разных частей Испанской империи или из других стран, и пытались узнать, слушая «проговорки», о чем говорится в кулуарах дворца и канцеляриях советов. На Лионской улице — где жили, кроме Сервантеса, Лопе де Вега и Кальдерон — «Актерский салон» собирал не только людей театра, но также писателей и поэтов; там любили позлословить о произведениях соперников, сочиняли эпиграммы, остроумные или причинявшие кровную обиду, сразу же разносившиеся по всему городу. Но самым известным из подобного рода мест были ступени (gradas) церкви Сан-Филипе эль Реаль, расположенной в начале Большой улицы, недалеко от Главного почтамта (casa de correos), куда приходили письма частным лицам. Завсегдатаи приходили сюда поздним утром, чтобы узнать новости, полученные тем или иным членом «салона»; здесь можно было встретить многочисленных военных, которые, будучи убежденными в собственной информированности, истинной или мнимой, важно комментировали новости о военной и международной ситуации. «Они были информированы о намерениях Османской империи, о революции в Нидерландах, о положении дел в Италии, о последних открытиях в Южной Америке», — писал Линьян-и-Вердуго. Велес де Гевара, автор «Хромого дьявола», иронизировал на сей счет: «Это — солдатский салон; новости там появляются раньше, чем происходят события…» Здесь же обсуждались и более фривольные темы: последние любовные увлечения короля, последние сплетни о связи важного господина и актрисы, колдовство, к которому прибегал граф-герцог д’Оливарес, дабы обеспечить себе потомство… И эти россказни в искаженном виде и предположения, преподносившиеся как свершившиеся факты вскоре облетали весь город. Именно в этих mentideros формировалось общественное мнение, а критика злоупотреблений и нападки на должностных лиц часто являлись источником для рождения pasquines — пасквилей, памфлетов, сатирических куплетов, которые переживали свой расцвет в XVII веке. Один из представителей политической мысли того времени, Сааведра, советовал королю не пренебрегать произведениями этого жанра, «ибо диктует их злоба, но пишет правда, и государь найдет в них то, что скрывают от него его придворные».{79}
