of the Networked) журналистка Ребекка Маккиннон пишет, что интернет-компании представляют собой что-то вроде управдомов и прислуги, орудий и вышибал во внутреннем слое системы интернет-цензуры в Китае[134]. Блог-платформы, издательства, социальные сети, доски объявлений и другие контент-провайдеры обязаны пройти государственную регистрацию и отвечают за все, что появляется на их сайтах, независимо от авторства[135]. Предполагается, что компании будут самостоятельно наводить порядок у себя на площадках, пусть и под строгим надзором властей. Какие-то материалы прямо запрещены законодательством: это касается призывов к свержению строя или пропаганды терроризма.
Зачастую определить, что считать подцензурным, крайне затруднительно: законы написаны на партийном новоязе и содержат множество лишь с виду осмысленных пустышек вроде гармонии и общественного порядка[136]. Если не соблюдать эти неписаные правила, можно нарваться на крупный денежный штраф, а то и на блокировку сайта, временную или постоянную[137]. Поэтому во многих интернет-компаниях в Китае, в особенности в социальных сетях и на других сайтах, публикующих пользовательский контент, есть целые отделы штатных цензоров. Чтобы обезопасить себя и нанимателей, они действуют подчас куда более сурово и радикально, чем их кураторы в правительстве.
В отличие от Великого файрвола, который, в принципе, предназначен для сокрытия информации, в том числе факта ее существования, деятельность штатных цензоров компаний куда прозрачнее. На некоторых сайтах, например, появляется плашка с уведомлением о том, что контент удален или что поисковый запрос нарушает законодательство КНР[138].
В январе 2006 года отдел по контролю за интернетом шэньчжэньского управления Бюро национальной безопасности (БНБ) представил своих новых маскотов. Нарисованные полицейские Цзинцзин и Чача с огромными, как у героев манги, глазами должны были объяснить пользователям, что в интернете тоже действуют законы[139]. Маскотов разместили на государственных сайтах и на билбордах по всему городу.
В интервью главному рупору комсомола «Бэйдзин цинняньбао» сотрудник шэньчжэньского БНБ не скрывал, на что на самом деле направлена эта пиар-кампания: несмотря на забавные имена и задорные улыбки, Цзинцзин и Чача должны были вселять страх.
И уведомления об удалении, и запрещенные ключевые слова, и Чача с Цзинцзином – все это части системы, которую Перри Линк в статье об интеллектуальных репрессиях в научной сфере Китая сравнил с анакондой на люстре:
«Обычно большая змея не двигается. В этом нет нужды. Она не чувствует необходимости ясно формулировать запрет. Ее вечная немота звучит как “решайте сами”, и всякий в ее тени идет на большие или малые уступки вполне добровольно. Сталин и его проект инженеров человеческих душ на практике бледнеет перед достижениями китайских коммунистов на поприще контроля над мыслями и поведением»[140].
Для наблюдателя со стороны одна из самых поразительных особенностей китайского интернета – то, каким свободным он может показаться, если посмотреть с нужного ракурса. Здесь можно обсуждать насущные политические проблемы, раскрывать и подвергать критике отдельные случаи коррупции, высмеивать руководство страны и бесконечно говорить о загрязнении воздуха, примерно как британцы говорят о погоде.
Иногда наблюдатель может усомниться: а так ли строга цензура в Китае? Это все же не Северная Корея.
Анаконда на люстре – не единственное напоминание о том, что будет, если перейти невидимую черту. Под ковром затаились гадюки, готовые в любой момент напасть и уничтожить опасные идеи, пока они еще не укоренились. В отдельных случаях, когда пользователи выходят за пределы допустимого, в дело вступают только гадюки: посты стираются, аккаунты удаляются. Но если неоднократно испытывать терпение системы, то есть отказываться подчиняться естественному порядку, анаконда бросится с люстры на нарушителя.
Особенно внимание цензоров и служб безопасности привлекают призывы к коллективным действиям или проявлениям солидарности. Именно здесь проходит невидимая черта в китайском интернете. Согласно авторитетной работе исследователей из Гарварда, цель системы контроля интернета в Китае заключается не в том, чтобы просто удалять или блокировать определенный контент, а в том, чтобы обрубать социальные связи при любом признаке спонтанного объединения пользователей или подозрении на него, тем самым сокращая потенциал коллективного действия[141]. По некоторым данным, одно приложение для обмена короткими смешными роликами заблокировали вовсе не из-за того, что контент представлял какую-то опасность, а из-за того, что между пользователями возникли тесные связи: они организовывали собрания и в реальной жизни при встрече обменивались кодовыми приветствиями, например особым образом мигали фарами[142]. Чувство солидарности между пользователями приложения развилось едва ли не до признания общей идентичности, как у фанатов спортивных команд. Даже это для цензоров было слишком. Чтобы спровоцировать их на решительные меры, необязательно даже организовываться для коллективных действий, одного намека может быть достаточно. Так, в 2010 году арестовали и приговорили к трем годам тюрьмы Чэн Цзяньпин, правозащитницу из восточнокитайской провинции Цзянсу. После того как на Всемирной выставке в Шанхае прошли демонстрации, она опубликовала саркастический твит всего из трех слов: «Вперед, сердитая молодежь!»[143]
В такой избирательности системы есть свой извращенный смысл. Коммунистическая партия Китая – это как-никак революционное движение, а ее руководство воспитано на постулатах Маркса и Мао, пусть они и редко применяются на практике. Партийные боссы лучше многих других представляют себе, что такое солидарность и что им грозит, если люди начнут объединяться без тотального контроля партии. Именно поэтому цензуре могут подвергнуться, например, призывы к акциям в поддержку политики властей, а посты, в которых чиновников на чем свет ругают за загрязнение атмосферы и обвиняют в коррупции, – нет.
Над верхушкой КПК угрожающе нависает призрак СССР: разделить судьбу коллег они явно не хотят. Хотя иностранные эксперты постоянно выдвигают все новые кандидатуры на роль китайского Горбачева, перестройка – неприличное слово в китайских политических кругах, а Михаила Сергеевича там считают мерзавцем, какого свет не видывал[144]. Это обусловлено отнюдь не идеологическими причинами. Ошибка Горбачева была не в том, что он отошел от социализма, – все-таки он отчасти вдохновлялся китайской же политикой реформ и открытости,[145] – а в том, что он утратил власть. Горбачев разрешил самоорганизацию и внепартийную агитацию, смотрел сквозь пальцы на рост националистических настроений в советских республиках и позволил появиться на политической сцене новым лидерам, таким как Борис Ельцин. В итоге общественное недовольство и жажда перемен, которые ранее сдерживались советским партийным аппаратом или сурово преследовались, выплеснулись наружу и Горбачев уже не мог этого остановить.
Когда частное мнение переходит границы допустимой критики и превращается в призыв к действию, система реагирует быстро и жестко. Из главного управления цензуры в Пекине спускаются инструкции в региональные
