«Гордая. Не желает и разговаривать. А смотрит, и глаза блестят».
Сергей неохотно разделся, лег в кровать и ощутил голой спиной приятный холодок постельного белья. Широко раскинув руки на подушках, он вздохнул, закрыл глаза и сразу же увидел Ирину, стоящую перед зеркалом, ее волосы, покрывавшие, как шалью, всю спину, поднятые руки и блеск ее ласковых глаз.
Глава VII
После того как Сергей уехал с Хохлаковым, Семен заскучал без своего друга. Прошелся по двору, заглянул в сарайчик с дырявой крышей, увидел изломанный плетень в базу, повалившуюся калитку, поломанную дверь в погребе, — все, на что он ни смотрел, просило рук, топора и гвоздей.
Семен вернулся в хату и сказал Анфисе, чтобы она раздобыла кое-какой плотницкий инструмент.
— Ты разве умеешь плотничать? — удивилась Анфиса.
— А что ж хитрого? Тут и уметь нечего.
Семен увидел под лавкой старые Анфисины туфли, взял их и стал рассматривать.
— Тоже можно бы подремонтировать.
— Старье… Никуда не годятся, — со смехом сказала Анфиса.
— Так-таки никуда и не годятся? А я вот возьмусь за них, они и сгодятся. Еще какие туфли получатся.
Анфиса принесла топор, пилу, молоток и горсть ржавых гвоздей. Семен вышел из хаты и принялся за дело. Работал быстро и так умело, точно всю жизнь только этим и занимался. К обеду и плетень стоял на своем месте, и калитка была поднята, и дверь в погребе отремонтирована. После этого Семен взялся и за крышу. Принес к сарайчику соломы, смочил ее водой и наделал граблями узкие, хорошо спрессованные валки. Забравшись на стропила, он попросил Анфису подать ему мокрую, приготовленную для кровли солому. «Да он на все руки мастер, — подумала о Семене Анфиса, когда крыша была готова и оставалось только поставить гребень из камыша. — Вот если бы у меня был такой брат». При этом Анфиса невольно улыбнулась, так как под словом «брат» она подразумевала нечто совсем другое, а что именно — догадаться было нетрудно.
У Семена тоже иной раз возникали подобного рода мысли, особенно в тот момент, когда Анфиса, нанизав вилами солому, легко подымала ее и осторожно клала к его ногам. Семен видел в Анфисе хорошую помощницу и невольно говорил сам себе:
«Вот такую бы мне жену».
В этом месте следует оговориться. Не подумайте, что Семен приехал на Кубань с определенной целью — жениться здесь на какой-нибудь молодой и красивой казачке и обосноваться на постоянное жительство. Правда, Семен был круглым сиротой, он не имел, как говорится, ни кола ни двора. Ему было все равно — ехать ли на Кубань или на Урал. Однако к Сергею он приехал только в гости и намеревался пробыть в Усть-Невинской месяц или два — не больше…
Такая оговорка необходима потому, чтобы никто, видя, с каким старанием Семен взялся за работу, не мог упрекнуть бывшего фронтовика в том, что он принялся наводить порядок в чужом дворе из каких-то личных выгод и чтобы никто не мог сказать: «Вот он какой хитрый, этот радист-пулеметчик! Дескать, знаем, для каких целей понадобились ему и поломанные двери, и крыша, и туфли Анфисы!» Увидит все это старый Тутаринов, обрадуется и скажет: «А посмотри, Ниловна! Да у этого парня золотые руки! Какой-то колдун! Прошелся по двору, поколдовал — и все кругом блестит и сияет! Как ты, Ниловна, на то смотришь, если б стал этот парень нашим зятем? Свой-то сын третий день по району раскатывается, о доме забыл, а Семен, смотри, какой хозяйственный. В колхоз его примем, а там, гляди, и бригадиром станет. Голова!..» В свою очередь, Ниловна, как женщина добрая, скажет: «Всякий зять любит дочку взять, но Семен — парень славный, его можно и в зятья принять».
Получив такую высокую похвалу родителей, Семену останется лишь заручиться согласием Анфисы и смело засылать в дом Тутариновых сватов. А сваты на Кубани — народ дотошный, разговорчивый, знающий, как лучше подойти к отцу и матери. Кто-кто, а уж они-то сумеют сказать не только о том, что будущий зять — мастер на все руки, что ему ничего не стоит починить крышу или отремонтировать обувь, а и о том, что на груди у Семена — три ордена и шесть медалей, что с таким героем Анфисе можно идти хоть на край света, — и весь этот разговор кончится свадьбой.
Нет, нет! Таких корыстных намерений у Семена не было. Причина его стараний коренилась в его же характере. Ни внешним видом, ни душевным складом, ни привычками, ни чем-либо другим он не выделялся в среде своих друзей-танкистов. В меру был храбр, в меру вынослив, в меру любил повеселиться, — словом, парень как парень, и только одна черта характера бросалась в глаза — его трудолюбие. Когда руки Семена ничем не были заняты, он не находил себе места: и скучал, и злился, и ощущал ломоту в теле, а ночью страдал бессонницей.
Такая необычная любовь к труду была у него в крови. Взявшись за дело, отдавал всего себя и не знал, что такое усталость, а самый процесс труда приносил ему одно наслаждение — сделанная вещь казалась необыкновенно красивой! Вот и теперь, покончив с крышей, он слез на землю и долго стоял, любуясь тем, как поблескивает на солнце гладко причесанная солома; а мысль о том, что об этом скажут старики Тутариновы, ему и в голову не приходила.
— Анфиса, — проговорил он, любовно поглядывая на крышу, — а здорово у нас получилось! Просто красиво.
Под вечер с огорода пришли Тимофей Ильич и Ниловна. Старик сразу заметил во дворе перемену, остановился возле сарайчика, осмотрел крышу и подумал: «Видать, Сергей вернулся и за ум взялся. А что ж, крыша дельная!» Когда же от Анфисы узнал, что Сергей как уехал с Хохлаковым, так не возвращался, что крышу чинил Семен, Тимофей Ильич нахмурился и, сердито посмотрев на Ниловну, сказал:
— Куда наш беглец запропал?
Ужинали на дворе при слабом свете луны. Семен сидел рядом с Тимофеем Ильичом. Ели молча. Первым заговорил Тимофей Ильич.
— Умеешь? — Тимофей Ильич посмотрел на сарайчик.
— Дело привычное.
— Где же ты учился? Может, на войне?
— А что ж? На войне нас, Тимофей Ильич, всему научили.
— А! Так-таки всему?
— Батя, а вы еще и не знаете, — вмешалась в разговор Анфиса, — Семен и туфли мне починил. Вот посмотрите.
Тимофей Ильич внимательно осмотрел починку.
— А Сергея тоже всему этому обучали на войне? Или только одному геройству?
— Да что ты, Тимофей, все на Сережу бурчишь и бурчишь, — сказала Ниловна. — Вот буркун старый.
— А чего он третий день до дому не является? Уехал — а куда и зачем?
После ужина Тимофей Ильич сел на завалинку, позвал Семена. Угостил табаком и спросил:
— Ты, случаем, водокачку не сумеешь починить? Какая-то в ней случилась поломка.
— Колесо корцами воду берет? — с достоинством спросил Семен.
— Корцами.
— И не крутится?
— Стоит.
— Значит, вода лопасти проломила. Можно исправить.
Такой ответ Тимофея Ильича обрадовал. Старик повеселел и стал расспрашивать Семена и откуда он родом, и кто его родители, и надолго ли приехал в станицу. Тут же он решил выяснить и такой, казалось бы, на первый взгляд пустяковый вопрос: нравится ли гостю Усть-Невинская — старинная линейная станица, стоявшая по соседству с черкесскими аулами, а также — хороши ли горы, лежащие зеленой грядой по ту сторону реки (Тимофей Ильич родился и состарился в верховьях Кубани и был убежден, что красивее этих мест нигде нет). Семену нужно было сказать: «Да какой может быть разговор? Места здесь великолепные, просто райские места; и горы такие веселые, что смотришь на них и насмотреться не можешь; а Усть-Невинская — так это же не станица, а один сплошной сад». После этого старик пришел бы к выводу, что приятель его сына — человек рассудительный, а главное, о жизни судит правильно… Но Семен сказал то, что думал:
— Местность ваша, Тимофей Ильич, мне не по душе. Что это за местность? Станица стоит в каком-то котловане. Кругом горы. Куда ни посмотришь, кругом одни горы да река. Скучно. Я бы тут ни за что не жил.
Такой ответ обидел Тимофея Ильича.
— Вижу, ни шута ты в нашей жизни не смыслишь, — сердито проговорил он и встал. — Где еще найдешь такое место?
Семен понял, что совершил непоправимую ошибку. Старик не сказал больше ни слова, взял кисет и ушел в хату, продолжая мысленно спор с Семеном. Перед тем как лечь в постель, он посмотрел в окно и увидел Семена и Анфису. Они стояли за воротами в тени дерева. «А-а-а… Местность ему не по душе, — подумал Тимофей Ильич, — а дочка моя по душе».
— Анфиса! — крикнул он. — А ну, иди в хату.
Вошла Анфиса. Остановилась у порога, не взглянув на отца.
— Чего вам, батя?
— А того, что пора спать. Завтра встанешь на заре, вместо матери пойдешь на огород.
— Я только немного постою…
— Нечего тебе с ним стоять. Есть и свои парубки.
— Разве Семен чужой?
