— Я замечаю больше, чем вы можете себе представить.
Эти волосы то и дело всплывали в его памяти на протяжении двенадцати лет. Но он говорил себе, что они — не настоящие. Убеждал себя в том, что просто вообразил их и ее — тоже. Вообразил себе хоть что-то хорошее о той ночи.
Но оказалось, что Мара — настоящая. И он знал что она — ключ к той ночи. Что она помнила больше, чем он. Что она — его единственный шанс узнать историю его Темпла, падения. Но ему никогда не приходило в голову, что той ночью она провела с ним слишком много времени. Наверное, почти сразу же сбежала. Опоила его и оставила отвлекать окружающих, пока сама бежала бог знает от чего и бог знает куда. А эти ее слова про нижнее белье — всего лишь очередная попытка помучить его.
Но нет, это не ложь! Он знал это точно. Вот только…
Почему-то то, что он знал правду, делано все еще ужаснее. Ведь она не просто ушла той ночью. Она ушла, не оставив воспоминаний о себе.
Так… Нужно собраться и взять себя в руки. Нужно вернуть себе чувство превосходства.
Темпл заставил себя снова откинуться на кушетке. Он ни за что не покажет ей, что позволил выбить его из колеи.
— К примеру, я заметил, что вы не носите перчаток.
Ее руки взметнулись вверх и тут же опустились. Явно смутившись, она пробормотана:
— Когда работаешь, чтобы выжить… невозможно…
Но ее никто не заставлял работать. Она могла бы стать герцогиней. Почему же не стала?
Он хотел ответов. Жаждал их.
— Все мои знакомые гувернантки всегда их носили. — Он посмотрел на ее руки — огрубевшие, с шершавой кожей, с покрасневшими от холода костяшками. Руки, знающие, что такое черная работа. У него у самого такие же.
Еще больше смутившись, Мара ответила:
— Но я не совсем обычная гувернантка.
Темпл с улыбкой кивнул:
— Да, верно. Не думаю, что вы обычная хоть в чем-то.
Тут мадам Эбер поднялась, извинилась и вышла, оставив их наедине. Мара долго стояла молча, затем произнесла:
— Я чувствую себя тут… как на жертвеннике.
Он понимал, что она имела в виду. Возвышение купалось в теплом золотистом свете, а все остальное пространство было погружено в полумрак. И Мара в своем светлом нижнем белье вполне могла бы играть роль ничего не подозревающей девственницы, которую вот-вот бросят… например, в жерло вулкана.
Девственницы? Он невольно задумался. Интересно, успели ли они…
Перед глазами мгновенно возникла картинка: она — распростертая на хрустящих простынях… И ее изящные ноги и руки, совершенно безупречные. И вот она открывается ему…
Во рту у Темпла пересохло, и он, судорожно сглотнув, попытался представить, с чего бы начать. Да-да, для начала он бы обратил внимание на то, что скрывалось меж ее длинных, стройных ног, а потом…
Темпл встал и направился к Маре, не в силах удержаться, словно какая-то сила влекла его к ней. А она обхватила себя руками за плечи, и он заметил, что ее руки покрылись мурашками. Что ж, он бы мог ее согреть.
— Вы замерзли? — спросил Темпл.
— Да, — резко ответила она. — Ведь я полуголая.
Лжет. Ей совсем не холодно. Она просто нервничает.
— Что-то не верится…
Мара нахмурилась и пробурчала:
— Почему бы вам самому не раздеться и не проверить, каково это?.. — Слова вырвались раньше, чем она успела сообразить, что именно сказала.
А Темпл остановился на самой границе светлого пятна, в котором стояла Мара. Пристально глядя на нее, он спросил:
— А я уже делал это раньше? — Вопрос оказался куда более многозначительным, чем он ожидал.
Мара уставилась себе под ноги. Темпл посмотрел туда же, на ее обтянутые чулками ступни. Не дождавшись ответа, он добавил:
— Ведь тем утром я проснулся голый. Голый и залитый чьей-то кровью. Там оказалось чертовски много крови. — Он наконец шагнул в круг света. — Но то была не ваша кровь?
Она покачала головой. Затем все-таки посмотрела на него и ответила:
— Не моя.
— А чья же?
— Свиная.
— Зачем?
— Я не хотела…
Черт побери! Не нужны ему ее извинения! Ему нужна правда!
— А где была моя одежда?
Она снова покачала головой:
— Не знаю. Я отдала ее…
— Несомненно, брату. Но зачем?
— Мы… я… — Она замялась. — Я подумала, что если вы останетесь без одежды, то не сразу начнете меня искать. Подумала, что у меня останется больше времени на то, чтобы убраться подальше.
— И все? — Темпл в ужасе понял, что это объяснение его разочаровало. А впрочем, чего он ожидал? Что она признается в страстной любви к нему?
Черт побери, от нее одни неприятности! И он к тому же даже не знал, чего, собственно, хотел от этой женщины.
— Я лежал голый, Мара. И я помню ваши волосы, свешивавшиеся с кровати. Помню и ваше тело…
Она покраснела, и Темпл внезапно понял, чего хотел. Он шагнул на возвышение, чуть потеснив Мару, но каким-то образом — возможно, благодаря своей грациозности — не прикоснулся к ней.
— Мы с вами…
— Прошу прощения, ваша светлость.
Он даже не взглянул на модистку.
— Минутку, Эбер.
Благоразумная француженка, не задерживаясь ни на секунду, выскользнула из комнаты.
Темпл же обвил рукой талию Мары, ненавидя себя за слабость. Немного помедлив, он крепко прижал ее к себе, и она тихонько ахнула, но нисколько не испугалась.
Боже правый, она его не боится! Когда же он в последний раз обнимал женщину, не боявшуюся его?..
Наверное, в тот момент, когда в последний раз обнимал ее.
— Так как же, Мара? — тихим шепотом произнес он ей прямо в ухо, едва не задевая его губами. Он с трудом сдерживался, чтобы не прикусить ее ушко; ему хотелось ласкать эту женщину до тех пор, пока она не задрожит от наслаждения. Да-да, от наслаждения — не от страха. — Вы мне тогда отдались? — услышала она вдруг его шепот.
Мара вздрогнула и замерла. А Темпла пронзило чувство вины, но только на мгновение. Он твердо решил, что не станет сожалеть о сказанном.
Да-да, не станет сожалеть. Потому что и эта женщина ни о чем не жалела.
Тут она повернула голову и воздала ему мерой за меру — прижалась мягкими губами к его уху и поцеловала несколько раз, а потом легонько прикусила мочку его уха. И на него тотчас нахлынуло желание. Боже милостивый, он хотел эту женщину! Знал, что она ядовита, но все же безумно ее хотел.
А она, внезапно отодвинувшись, спросила:
— А если расскажу, простите долг?
И стало ясно: эта женщина — самый искусный противник из всех, ему встречавшихся. Потому что в тот момент он на полном серьезе думал согласиться. Простить все и позволить ей бежать. Возможно, он бы так и сделал, если бы она вернула ему воспоминания.
Но она отняла и их тоже.
— О, Мара… — сказал он, отпустив ее и чувствуя нечто… очень похожее на разочарование. — Мара, ничто из сказанного вами не заставит меня вас простить.
Резко повернулся, позвал мадам Эбер и скрылся в темноте.
Модистка тут же вошла, держа в руках что-то атласное, с кружевами.
— Mademoiselle, s’il vous plait. — Она протянула Маре платье, знаками показывая, что его нужно надеть.
Та замялась, но Темпл уже увидел, что она смотрела на наряд так, словно долго голодала, а француженка предлагала ей еду.
Мара просунула в платье голову, затем руки, и у Темпла перехватило дыхание. Взглянув на француженку, он пробормотал:
— Я не хочу, чтобы она надевала чужие наряды. Все должно быть сшито специально для нее.
Мадам Эбер взглянула на Темпла:
— Да, конечно. А это платье, оно для того, чтобы определиться с фасонами. Ты же сказал, что хочешь лично одобрить выбор.
Мара издала возглас возмущения и пробурчала:
— Ваша светлость, вам мало унижать меня своим присутствием во время примерки?
Эбер уже поправила подол и теперь застегивала платье на спине, предоставив Темплу любоваться потрясающим видом. В этом розовато-лиловом наряде Мара и впрямь выглядела весьма впечатляюще.
Он никогда прежде не верил в то, что платье может украсить женщину. Женщина есть женщина; и если она привлекательна, то и будет привлекательной, что бы ни надела.