Чернецовцы дѣлали иногда чрезвычайно быстрые, короткіе переходы пѣшкомъ, но обыкновенно ѣздили въ поѣздахъ, вооруженныхъ пушками и пулеметами.
Война велась по линіямъ желѣзныхъ дорогъ.
Большевики не рѣшались отрываться отъ нихъ.
Ружейная и артиллерійская перестрѣлки чередовались съ страшными и ожесточенными рукопашными боями и малочисленныя дружины гордыхъ, дисциплинированныхъ, горячо любящихъ родину юношей, неизмѣнно всегда выходили побѣдителями изъ неравныхъ схватокъ.
У Чернецова развѣдка поставлена была идеально.
Картина сосредоточенія красныхъ бандъ, ихъ боевыя свойства, ихъ численный составъ и вооруженіе у него всегда были передъ глазами. Кромѣ того, Чернецовъ въ высшей мѣрѣ обладалъ чутьемъ военнаго вождя, въ планахъ и намѣреніяхъ противника разбирался такъ же
просто и свободно, какъ въ собственномъ карманѣ и потому съ своей горстью храбрыхъ успѣвалъ появляться вездѣ, гдѣ того требовали обстоятельства и всегда ударялъ неожиданно и быстро, какъ соколъ изъ поднебесья на стаи растерявшагося воронья.
Иногда маленькіе отряды его дѣйствовали одновременно въ нѣсколькихъ отдаленныхъ одинъ отъ другого пунктахъ.
Большевики терялись, приходили въ ужасъ отъ вездѣсущаго Чернецова и разбиваемые, бросая все, въ паникѣ разбѣгались.
Всегда располагая чрезвычайно ограниченнымъ количествомъ бойцовъ, Чернецовъ для удержанія цѣлыхъ районовъ оставлялъ на завоеванныхъ станціяхъ иногда двухъ, много пять-шесть человѣкъ съ пулеметами, а самъ съ главнымъ отрядомъ мчался дальше преслѣдовать врага и отбивать новые пункты.
И его одиночные юноши съ геройскимъ увлеченіемъ вступали въ боевое состязаніе съ цѣлыми эшелонами красныхъ и въ продолженіи многихъ часовъ побѣдоносно отстаивали порученные ихъ защитѣ пункты.
Ихъ калѣчили; они умирали и если оставался въ живыхъ хоть одинъ изъ нихъ, способный еще стрѣлять изъ пулемета, то отстаивалъ свой постъ до прихода вождя съ главными силами.
Красногвардейцы при столкновеніяхъ съ чернецовцами неизмѣнно несли страшныя потери, сдавая станцію за станціей, бросая въ добычу побѣдителямъ плѣнныхъ, пушки, ружья, пулеметы, цѣлые поѣзда съ продовольствіемъ, снарядами, патронами и награблен-ными у населенія вещами.
Жизнь и подвиги чернецовцевъ являлись сплошной, воплощенной въ жизнь легендой.
Чернецовъ съ каждымъ днемъ все дальше и дальше къ границѣ Воронежской губерніи отжималъ красныя банды.
Съ молніеносной быстротой росла его слава.
Маленькой чуть замѣтной звѣздочкой появился онъ на Донскомъ боевомъ небосклонѣ въ декабрѣ 1917 года и сразу своими подвигами приковалъ общее вниманіе, въ серединѣ января 1918 года звѣзда его загорѣлась ослѣпительнымъ блескомъ, затмивъ всѣхъ остальныхъ.
Его легендарныя побѣды окрыляли надежды всѣхъ тѣхъ, кто стоялъ на сторонѣ порядка и государственности, кто ненавидѣлъ соціализмъ, какъ злую, разрушительную силу, кто хотѣлъ спасенія казачества, а черезъ него и всей Россіи.
Всѣ лучшія надежды и чаянія сосредоточились на одномъ Чернецовѣ. Онъ являлся признаннымъ вождемъ.
Новая, совершенно непохожая на прежнюю жизнь, жизнь, которая нѣсколько мѣсяцевъ назадъ показалась бы дикимъ абсурдомъ, произведеніемъ болѣзненной фантазіи, теперь всецѣло захватила Юрочку.
Въ своемъ отрядѣ онъ съ перваго же боя подружился съ Волошиновымъ, который, въ качествѣ стараго партизана, покровительствовалъ ему.
Другимъ близкимъ его товарищемъ сталъ 18-ти-лѣтній кадетъ Дукмасовъ, съ красивымъ, нѣжнымъ, какъ у дѣвушки, лицомъ, съ большими, меланхолическими, синими глазами.
Это былъ чрезвычайно молчаливый, застѣнчивый, всегда печально-задумчивый, но стойкій и храбрый юноша.
На его глазахъ большевики замучали его отца, а онъ самъ едва спасся бѣгствомъ, трое сутокъ голодный и холодный, держа направленіе по звѣздамъ, пробираясь ночами пѣшкомъ, среди мужицкихъ большевистскихъ селъ изъ имѣнія въ Новочеркасскъ.
Къ большевикамъ онъ относился безпощадно.
Всѣ трое покровительствовали любимцу всего отряда — маленькому Витѣ.
У чернецовцевъ боевой практикой выработались свои правила, неуклонно проводимыя ими въ жизнь.
Всецѣло полагаясь на опытъ и предусмотрительность своего вождя, они признавали только наступленіе, враговъ не считали и принимали бой во всякое время, взаимная выручка основывалась на старомъ принципѣ: «одинъ за всѣхъ и всѣ за одного», бросить своихъ убитыхь или раненыхъ на поруганіе врагу считалось несмываемымъ позоромъ.
Юрочка жилъ исключительно интересами своего отряда и войны.
Незамѣтно для себя онъ схватывалъ, впитывалъ и усваивалъ всѣ установившіеся навыки, сноровки и обычаи своей среды.
Онъ оказался спокойнымъ, отважнымъ бойцомъ, съ прекраснымъ характеромъ. Его любили.
Теперь пролитая человѣческая кровь, трупы, страданія раненыхъ не производили на него прежняго тягостнаго впечатлѣнія.
Это являлось той обыденной житейской обстановкой, среди которой онъ жилъ, та атмосфера, которой онъ дышалъ.
Эта обстановка стала для него такой же естественной и неизбѣжной, какъ прежде были роскошь, удобства и всѣ тѣ благопріятныя условія, которыми онъ былъ окруженъ съ самой колыбели и которыхъ онъ не замѣчалъ, пока не лишился ихъ.
Теперь Юрочка о прошломъ вспоминалъ не часто, некогда было. Походы и бои чередовались съ шумными, веселыми пирушками-праздниками побѣдъ, въ которыхъ молодой и жизнерадостный Чернецовъ съ своими офицерами принималъ дѣятельное участіе.
Жизнь передъ Юрочкой развернулась хотя опасная и тяжелая, но яркая, полная сильныхъ ощущеній и часто даже веселая, тѣмъ болѣе, что чернецовцамъ вездѣ сопутствовали побѣды.
И это окрыляло духъ юношей.
Въ этомъ маленькомъ отрядѣ— единственной вѣрной, непоколебимой опорѣ сверху до низа помутившагося Дона, центромъ всего, мозгомъ, душой и двигающей волей былъ самъ Чернецовъ.
Этотъ презиравшій смерть, безумно храбрый, дерзко изобрѣтательный, находчивый и тонко расчетливый въ своихъ боевыхъ предпріятіяхъ молодой офицеръ, почти юноша, стяжавшій первые лепестки славы еще въ европейской войнѣ, въ совершенствѣ зналъ какъ психологію своихъ враговъ, такъ и сподвижниковъ, владѣлъ талантомъ внушать своимъ подчиненнымъ безоглядную вѣру въ себя и любовь, граничащую съ энтузіазмомъ.
Чернецовъ какъ-то обмолвился:
— Пока я живъ, атаману нечего безпокоиться. Краснымъ, какъ ушей своихъ, не видать моего родного Новочеркасска.
Свое слово онъ сдержалъ.
Юрочка и не замѣтилъ, какъ подобно всѣмъ своимь сослуживцамъ, всей душой привязался къ Чернецову.
Все шло хорошо.
Чернецовъ безпощадно избивалъ и тѣснилъ красныя банды все дальше и дальше отъ Новочеркасска къ Воронежу.
Онъ ни минуты не сомнѣвался въ томъ, что располагая тѣми малыми силами, какія онъ имѣлъ въ рукахъ, съ красными россійскими бандами въ концѣ концов онъ справится. Его страшило другое. Боялся онъ своихъ же казаковъ-фронтовиковъ, учитывая ихъ колебанія и уклонъ въ сторону большевизма.
Борьба за обладаніе казаками была слишкомъ неравная.
Красные задаривали казаковъ одеждой, товарами, осыпали деньгами, запаивали виномъ, спиртомъ, одурманивали посулами.
Ничтожное Донское правительство мѣшало атаману и само рѣшительно ничего не предпринимало для того, чтобы привлечь пошатнувшихся и оподлѣвшихъ станичниковъ къ защитѣ своихъ очаговъ.
Чернецовъ все это учитывалъ, съ тревогой смотрѣлъ на будущее и своей кипучей, лихорадочной дѣятельностью, легендарными побѣдами хотѣлъ воздѣйствовать на воображеніе и закупленную совѣсть казаковъ.
Онъ зналъ ихъ натуру, зналъ ихъ воинственность, славолюбіе, патріотизмъ, понималъ, что обольстить ихъ посулами можно, что спиртомъ и деньгами можно на нѣкоторое время усыпить ихъ совѣсть и заставить забыть чувство долга, но вѣрилъ, что окончательно купить
ихъ нельзя. Выпьютъ спиртъ, заберутъ деньги, а потомъ съ нимъ вмѣстѣ станутъ бить своихъ соблазнителей.
А для этого ему нужны побѣды и побѣды...
И онъ спѣшилъ...
Дѣйствитольно, подъ впечатлѣніемъ побѣдъ Чернецова въ колеблющихся казачьихъ полкахъ стало замѣчаться некоторое просвѣтлѣніе.
На митингахъ казаки уже перечили болышевистскимъ ораторамъ, евреевъ же просто гнали отъ себя въ шею и въ ихъ средѣ стали даже раздаваться голоса въ пользу защиты Дона отъ жидовской и «русацкой» погани.
Вѣсы судьбы края, а за нимъ и всей Россіи колебались въ чубатыхъ головахъ фронтовиковъ и стали замѣтно склоняться не въ пользу большевиковъ.
