XVI.
Въ Новочеркасскѣ на гауптвахтѣ сидѣлъ, дожидаясь надъ собой суда, нѣкій войсковой старшина Голубовъ.
Этотъ вѣчно пьяный офицеръ зарекомендовалъ себя на европейской войнѣ какой-то безудержной, буйной храбростью, а въ дни «свободъ» обиженный тѣмъ, что его не утвердили выборнымъ атаманомъ одного изъ Донскихъ округовъ, началъ явно призывать казаковъ встать на большевистскую сторону.
По приказанію войскового атамана его арестовали.
Въ тѣ времена товарищемъ атамана Каледина и духовнымъ руководителемъ всего Донского казачества къ великому несчастію являлся Митрофанъ Богаевскій.
Молодой человѣкъ, вдохновенный ораторъ, донской златоустъ, какъ не безъ основанія его называли, любившій родное казачество какою-то восторженной юношеской любовью, а по своимъ убѣжденіямъ, вынесеннымъ изъ университетскихъ стѣнъ, съ головы до пятъ демократъ-теоретикъ, Богаевскій въ своей политической дѣятельности задался явно недостижимой цѣлью.
Ему хотѣлось одемократизировать казаковъ, а для этого слить ихъ воедино съ донскими иногородними демократами, но съ тѣмъ, чтобы казачество оставалось такимъ, каково оно есть, со всѣми его преимуществами, утвержденными царями и съ бытовымъ укладомъ, иногороднихъ же мужиковъ, оставляя прежними демократами, сравнять съ казаками въ земельныхъ надѣлахъ и во всѣхъ иныхъ правахъ.
Какъ это должно произойти, онъ и самъ не зналъ.
Въ этомъ явно безнадежномъ, обреченномъ на полный провалъ, дѣлѣ вдохновителемъ его и помощникомъ являлся членъ войскового правительства, провокаторъ и Мефистофель всѣхъ Войсковыхъ Круговъ на Дону нѣкто Павелъ Агѣевъ.
Голубовъ черезъ Агѣева сталъ умолять Богаевскаго посѣтить его на гауптвахтѣ.
Мягкій по натурѣ, сострадательный къ несчастіямъ ближнихъ, не утратившій вѣры въ доброе начало въ человѣкѣ, Богаевскій согласился на мольбы.
Голубовъ плакалъ передъ нимъ, становился на колѣни, рвалъ на себѣ волосы и клялся, что онъ понялъ свои заблужденія и ошибки, раскаялся въ своихъ дѣйствіяхъ и у него только одна мысль, одно желаніе — послужить Дону, раздавить красную гидру. А для этого просилъ одного — исходатайствованія у атамана Каледина прощенія и возвращенія ему свободы. И онъ, Голубовъ, имѣя громадное вліяніе на казаковъ-фронтовиковъ 10, 27 и 44-го полковъ, съ которыми онъ служилъ на войнѣ и надъ которыми особенно усердно работали теперь большевики, склонитъ ихъ въ сторону защиты Дона и смететъ съ лица земли красную нечисть.
Предложеніе Голубова показалось Богаевскому заманчивымъ.
Къ тому времени боеспособность большевистскихъ полчищъ на Дону выяснилась вполнѣ.
Чернецовъ мечталъ имѣть въ своемъ распоряженіи еще только одинъ хорошій казачій полкъ прежняго боевого состава и отъ воровскихъ разбойничьихъ красныхъ бандъ на территоріи Дона осталось бы только одно воспоминаніе.
Проницательный и умный Калединъ усомнился въ искреннемъ раскаяніи буйнаго и мятежнаго войскового старшины, но своего нареченнаго «сына» Митрофана Богаевскаго сердечно любилъ и считалъ его болѣе способнымъ разбираться въ сложной политической обстановкѣ того смутнаго времени, чѣмъ онъ самъ.
Калединъ послушался Богаевскаго и Агѣева и подписалъ приказъ объ освобожденін Голубова.
Донскіе «златоусты» погубили Донъ.
Голубовъ обманулъ и Богаевскаго, и Каледина.
Не теряя ни одной минуты, онъ пріѣхалъ въ мѣста расположенія 10-го, 27-го и 44-го донскихъ боевыхъ конныхъ полковъ, на большевистскія деньги устроилъ имъ утощеніе и, перепоивъ казаковъ, на митингахъ въ зажигательныхъ рѣчахъ призывалъ ихъ встать на сторону «трудового» казачества противъ войскового атамана и правительства, которые дали пріють народнымъ «угнетателямъ» и «кровопійцамъ» — генераламъ, офицерамъ, панамъ, заводчикамъ и фабрикантамъ.
Самъ Голубовъ мечталъ обмануть и большевиковъ.
Большевики ему нужны были только для того, чтобы при ихъ помощи свергнуть власть войскового атамана и правительства. Въ его пьяной головѣ рисовались иныя перспективы. Онъ хотѣлъ повторить времена Разина, Булавина, Пугачева.
Ему хотѣлось власти, крови, разгула, золота и чувственныхъ наслажденій.
Чаша роковыхъ вѣсовъ склонилась въ большевистскую сторону.
Казаки пошли за Голубовымъ.
Между тѣмъ, никогда еще звѣзда молодого вождя не возносилась такъ высоко и не блистала такъ ярко, какъ въ эти послѣдніе дни, когда подползала измѣна.
Чернецовъ 17-го января послѣ блестящихъ побѣдъ отнялъ у большевиковъ станицу Каменскую, 18-го станцію Глубокую — важные стратегическіе пункты, въ слѣдующіе дни рядомъ комбинированныхъ и стремительныхъ ударовъ нанесъ краснымъ рѣшительное пораженіе въ Донецкомъ бассейнѣ. Молодой вождь и его юноши въ геройствѣ и жертвенности превзошли себя.
За эти подвиги Чернецовъ былъ по телеграфу поздравленъ Калединымъ съ производ-ствомъ въ чинъ полковника.
22-го января Чернецовъ съ небольшой кучкой своихъ партизанъ, отдѣлившись отъ главнаго отряда, зашелъ въ тылъ къ краснымъ и окончательно разгромилъ ихъ.
Путь за Донецъ у него былъ очищенъ.
Ни одной организованной красной части не было передъ нимъ.
Донъ былъ наканунѣ полнаго освобожденія отъ большевиковъ со стороны Воронежа.
Но раненый въ ногу герой съ 34 своими сподвижниками былъ неожиданно окруженъ нѣсколькими конными сотнями казаковъ подъ начальствомъ войскового старшины Голубова и подхорунжаго Подтелкова — тупого, полуграмотнаго казака.
Казаки вышли изъ своего нейтралитета и это было ихъ первое выступленіе на сторонѣ красныхъ.
Въ главномъ отрядѣ чернецовцевъ, сосредоточенномъ на одной изъ желѣзнодорожныхъ станцій, ждали Чернецова согласно его приказа вечеромъ того же дня.
Но ни вечеромъ, ни ночью онъ не возвратился.
Всѣ его подчиненные привыкли къ пунктуальной точности своего вождя.
Отсутствіе отъ него вѣстей повергло всѣхъ его соратниковъ въ великое смятеніе.
Только утромъ и среди дня 23-го января поодиночкѣ и группами стали присоединяться къ главному отряду тѣ изъ партизанъ, которые находились въ экспедиціи съ самимъ Чернецовымъ.
Они принесли ужасную вѣсть.
Они разсказали, что раненый герой, неожиданно окруженный мятежными казаками, видя, что попалъ въ ловушку и что сопротивленіе безполезно, рѣшительно заявилъ, что разъ дѣло дошло до того, что сами казаки возстали противъ своего родного Тихаго Дона, противъ
своихъ отцовъ, противъ своего выборнаго атамана, т. е. противъ самихъ себя, то онъ складываетъ оружіе. Дѣло проиграно и Донъ погибъ отъ руки своихъ сыновъ. Большевики, руководимые жидами, сотрутъ казачество съ лица земли. Проливать родную казачью кровь онъ не можетъ, да и безполезно, это противно его совѣсти.
Начались переговоры, въ результатѣ которыхъ Чернецовъ сдался казакамъ безъ боя со всѣми находившимися при немъ сподвижниками на условіяхъ полной неприкосновенности плѣнныхъ.
Тутъ же на клочкѣ бумажки карандашемъ наскоро написали договоръ и обѣ стороны скрѣпивъ его своими подписями, переслали донскому атаману.
Такъ какъ раненый Чернецовъ идти не могъ, то его посадили на лошадь и онъ поѣхалъ впереди всѣхъ рядомъ съ огромнымъ Подтелковымъ.
Тутъ между ними произошелъ какой-то короткій разговоръ.
Безоружный Чернецовъ ударилъ Подтелкова кулакомъ по лицу и крикнувъ партизанамъ: «Измѣна! Спасайся, кто можетъ!», пришпорилъ коня.
Темнѣло.
Партизаны разбѣжались.
Видимо, казаки, еще колебавшіеся и не успѣвшіе озвѣрѣть, сами дали имъ возможность спастись.
Одни изъ партизанъ говорили, что Чернецовъ успѣлъ ускакать и скрыться, но Волошиновъ и Павловъ утверждали противное.
— Я видѣлъ, — разсказывалъ Волошиновъ въ кругу столпившихся около него офице-ровъ и партизанъ, — какъ поскакалъ полковникъ. Послѣ его крика: «Измѣна! Спасайся, кто можетъ!» я бросился впередъ и вправо, потому что я еще раньше замѣтилъ по правую руку балочку. Думка-то улизнуть была. Казаковъ знаю. Сами-то они насъ не тронули бы, но могли выдать краснымъ. А ужъ тамъ каюкъ. Подъ полковникомъ лошаденка была шустрая, но маленькая, обыкновенная казачья. Должно быть, нарочно такую дали, чтобы не ускакалъ. А подъ Подтелковымъ отличный, гнѣдой полукровокъ... Онъ выхватилъ изъ ноженъ шашку и съ страшными ругательствами погнался за полковникомъ. Полковникъ пригнулся къ самой гривѣ коня и оглядывался черезъ плечо. Я, какъ сейчасъ, это вижу, потому что ѣхали они впереди меня въ шагахъ семи-осьми. У меня сердце замерло. Я хотѣлъ тогда броситься на Подтелкова, да что же я пѣшій могъ сдѣлать?! Будь у меня въ рукахъ винтовка, я ссадилъ бы его съ коня. Что бы ужъ потомъ со мной было, это другое дѣло... Потомъ Подтелковъ быстро догналъ полковника и рубанулъ шашкой. Я видѣлъ, какъ полковникъ кубаремъ свалился на землю, а его конь поскакалъ дальше и я слышалъ, какъ казаки бросились впередъ и около меня загалдѣли: «Ловко рубанулъ! Сразу на смерть и не пикнулъ!»
