К счастью, в коридоре был полумрак, и Жигулёвский не мог видеть, как Татьяна кусает губы, чтобы не расхохотаться.
Софокл спасает положение
На следующее утро Борису Николаевичу опять снился со страшным грохотом мчащий на него состав, а он привязан к рельсам и кричит беспомощно: «Россияне, простите!» И опять проснулся в слезах.
И снова Борис-младший накрывшись с головой, бурчал: «Весело-то…», а Лёша вскакивал с постели с обещанием: «Я сейчас их всех поубиваю!»
Раздосадованная Татьяна подошла к окну и вдруг радостно воскликнула:
— Их передвигают! Папа, мама, их передвигают!
Наина Иосифовна отёрла мужу слёзы и ласково сказала:
— Боря, это в последний раз. Они их куда-то передвигают.
Куда были передвинуты мусорные баки, выяснилось через две минуты, потому что из коммунального коридора раздались возмущённые возгласы Раисы Максимовны:
— Это просто безобразие! Два пожилых заслуженных человека! Я буду жаловаться! В жилконтору! В местком! В партком! В профсоюз! В Центральный Комитет этой чёртовой партии! Я до самого Зюзюкина дойду!
— Значит, всё-таки к ним передвинул Вольфович, — удовлетворённо сказал Борис Николаевич. — Ничего, пусть теперь Михаилу Сергеевичу кошмары снятся. А с меня хватит, понимаешь.
Борис Николаевич повернулся на другой бок, и впервые за все эти дни сон его был сладок.
А ещё через пару дней в квартире снова появился Владимир Вольфович. Он был в своей спецодежде — бронежилете и каске — и ужасно рассерженный. С самого порога он начал свой гневный полив:
— Нет, вы на них посмотрите! Они жалуются! Они только и умеют, что писать жалобы. Это не страна, это Союз писателей! Я не посмотрю, что кто-то когда-то был президентом. Я тоже, можно сказать, чуть не стал президентом. Только меня не выбрали. И хорошо, что я не стал президентом, а то жил бы сейчас в коммунальной квартире и меня мучили бы кошмары. И я бы плакал и писа́л жалобы в советские инстанции, чтобы у меня из-под окон убрали мусорные баки. Зачем мне такая жизнь? А куда, я вас спрашиваю, я дену эти мусорные баки? Если я отодвину их от одних окон, то я должен буду их подвинуть к другим. И к чьим окнам, я вас спрашиваю, я должен пододвинуть эти баки? Может, я подвину баки к окнам какой-нибудь старушки, а она на ладан дышит? И вот к её окнам пододвигают в шесть часов утра мусорные баки, она слышит, как они гремят, и спросонья думает, что это за ней приехала на колеснице её смерть, чтобы забрать её с собой. И старушка отдаст Богу душу раньше, чем положено. Вы что, хотите, чтобы эта смерть была на моей совести? Или, например, я пододвину эти баки к каким-нибудь маленьким детям. Ну бывают такие семьи, где много маленьких детей. И вот каждое утро эти дети будут просыпаться под грохот мусорных баков, и им будут сниться какие-нибудь их детские страшные сны, что их там забирает с собой Бармалей или ещё кто. Какой-нибудь монстр или маньяк-убийца. И вот они проснутся, и будут плакать и кричать каждое утро: «Мама! Мама!» А бедная мама будет метаться и не знать, что делать. А потом прибежит ко мне со всеми своими детьми. А дети решат, что у них было тяжёлое детство, и станут насильниками и убийцами. И к кому, я вас спрашиваю, я должен двигать эти баки, чёрт бы их побрал и такую мою нервную работу, чтоб я так жил?
Из всех дверей коммунальной квартиры на сию гневную тираду начальника жилконторы повысовывались головы любопытных соседей. Не было среди них только голов Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны.
Тут как раз Софокл выходил из ванной, где он приводил в «товарный вид» дамскую сумочку, найденную в помойке. Он услышал последний вопрос Жигулёвского, повисший в воздухе, понял, в чём дело и расплылся в широкой улыбке. Растопырив руки, на одной из которой болталась дамская сумочка, словно желая заключить в объятия человека в каске и бронежилете, он заорал:
— Вольфович! О чём речь? Двигай ко мне эти драгоценные баки! Это ж мечта всей моей жизни!
На следующее утро чета Гробачёвых снова была разбужена грохотом под окном. Раиса Максимовна, как была в бигудях, подлетела к окну, чтобы неимоверно возмутиться наплевательским отношением коммунистов к простому советскому человеку. Но возмущение её переросло в ликование: мужеподобные дворничихи, кляня отборным матом своего нового начальника, могутными ручищами в рукавицах кантовали мусорные баки от их окон.
— Миша! — воскликнула Раиса Максимовна. — Они откликнулись на мою жалобу! Нет, согласись, всё-таки коммунисты не такие уж плохие люди!
— Начинают они неплохо, — проворчал Михаил Сергеевич, поудобнее устраиваясь в тёплой постели. — Кончают обычно плохо.
А Софокл, к окнам которого прикатили такое сокровище, даже не проснулся: накануне он удачно распродал свои трофеи, принял на ночь порцию «на грудь» и спал сном праведника. Проснувшись, он долго чумел, шарил по комнате в поисках бутылок, опрокидывал их себе в рот и выдавливал оставшиеся капли в надежде опохмелиться. Наконец, подошёл к окну и увидел за ними родимые баки. Для него это были сундуки, полные добра.
— У, ё-моё, — Софокл вытаращил хмельные зенки и почесал волосатую грудь. — Это ж, можно сказать, магазин на диване!
Эксплуатация человека человеком
В коммунальной квартире № 51 был составлен новый график уборки мест общего пользования (МОП), помывок и стирок с учётом въехавших жильцов.
— Вас двое с мужем, значит, две недели будете дежурить, — Ниловна разъясняла порядок Раисе Максимовне. — А вас сколь будет? — уточнила она у Татьяны.
— Шестеро, — мрачно вздохнула та, догадываясь, что именно ей шесть недель придётся драить эти жуткие деревянно-облезлые полы.
— А в дежурство входит: мытьё полов на кухне, коридоре, ванной и туалете. Дверей и косяков — раз в дежурство. Горшок — раз в неделю. И по кухне следить, чтобы чисто было.
— А в конце своего срока будете сдавать дежурство следующему по графику, — насмешливо заметила Харита Игнатьевна. — Да он ещё посмотрит, принимать у вас дежурство или нет.
— А как же! — не поняла сарказма соседки Ниловна. — Если плохо убрал, так будь добренький передежурить. Баринов у нас нет!
— «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе», — процитировала Ирина, переглянувшись с Ольгой.
— «Баринов» у нас точно нет, — ядовито отметила Ольга, переглянувшись с Ириной. — К тому же теперь, когда к власти вернулись товарищи.
— Они у нас духовные! — кивнула на сестёр Харита Игнатьевна. — Книжки умные читают. Нравственные. Нас презирают.
Обе сестры скорбно поджали губы и снова надолго замолчали.
— Мыться и стирать теперь будете строго по графику, разлюбезные мои соседушки, — Харита Игнатьевна с пущей иронией втолковывала новеньким «жестокие нравы».
— А как же! — снова пояснила Ниловна. — Может один каждый день телеса свои обмывать захочет, а другому с утра и рыло не помыть.
Ото всех вышеперечисленных правил Раисе Максимовне стало дурно, а Татьяна про себя ругнулась.
В этот же день Раиса Максимовна, поймав в коридоре Серёгину, сказала ей таинственно:
— Милочка, зайдите, пожалуйста, к нам на минуточку: у нас к вам есть деловое предложение.
Ничего не подозревающая Серёгина под натиском Раисы Максимовны вошла в комнату Гробачёвых, жмурясь от яркого света многорожковой люстры. Не успела она оглядеться по сторонам, как услышала голос Раисы Максимовны:
— Милочка, я знаю, вы живёте небогато, если не сказать большего… Одна растите двух сорванцов…
— Короче! — потребовала Серёгина, осмотревшись.
— Не согласитесь ли вы… Ну, разумеется, за определённую плату… Взять на себя наше дежурство?
— Ах, вот в чём дело, — догадалась Серёгина причину такой любезности со стороны высоких соседей. — И сколько же, позвольте вас спросить, вы положите мне жалованья?
— Ну зачем же так? Мы с Михаилом Сергеевичем пожилые люди, нам трудно заниматься уборкой квартиры… Пять рублей вас устроит? — Раиса Максимовна вложила в ладонь Серёгиной пятёрку.
— Я смотрю, господа Гробачёвы, вы всё ещё считаете, что живёте при демократах, когда человек человеку волк! — гордо вскинула голову Серёгина. — Но мы, слава Богу, дожили до того дня, когда к власти вернулись наши товарищи. У нас теперь запрещена эксплуатация человека человеком и действует принцип: человек человеку друг, товарищ и брат. Нальготничались по спецраспределителям да со спецобслуживанием — ну и шабаш! Потрудитесь, господа Гробачёвы, сами убирать за собой в своё дежурство. И ваши грязные пятёрки мне ненужны! — Серёгина швырнула на ковёр смятую купюру и, высоко подняв голову, вышла из комнаты, будто только что раздавила гидру контрреволюции.
— А вот это она неправа! — отозвался с дивана Михаил Сергеевич. Он разгадывал кроссворд и не принимал участия в женском споре. — Я так считаю, Захарик, что она в корне неправа. У Владимира Ильича Ленина, когда он жил в ссылке в Шушенском с Надеждой Константиновной, была тринадцатилетняя девочка. Она им помогала по хозяйству. Можно даже сказать большее: она их полностью обслуживала. И никому не приходило в голову, что это эксплуатация человека человеком. Этот вопрос, Захарик, надо бы углубить.
