Работа.
Я всегда выбирала карьеру. Сколько я себя помню, у меня были грандиозные планы. Мы строили их в доме на улице Светлячков вместе с Кейт, когда нам было по четырнадцать лет. Я помню все, словно это было вчера – на протяжении многих лет я десятки раз рассказывала эту историю в разных интервью. О том, как мы с Кейт сидели у нее дома, а Марджи с Бадом смотрели телевизор, и вдруг Марджи повернулась и сказала: «Джин Энерсон меняет мир. Она одна из первых женщин, которым доверили вечерние новости».
И я заявила, что буду журналистом.
Эти слова были для меня естественны, как дыхание. Я хотела стать женщиной, которой будет восхищаться весь мир. И для этого я отвергла все мечты, кроме одной. Мне был необходим успех, как рыбе необходима вода. Кем я буду, если не добьюсь славы? Просто девчонкой без семьи, которую легко бросить и забыть.
Именно это у меня и было в жизни – слава, деньги и успех.
Я знаю, что делать. Пора возвращаться к работе.
Именно так я преодолею это горе. Буду вести себя так же, как всегда. Притворяться сильной. Позволю восхищению незнакомых людей стать мне утешением.
Я иду в гардеробную, чтобы сменить яркое платье на черные брюки и блузку. И понимаю, что поправилась. Брюки стали такими тесными, что мне не удается застегнуть молнию.
Я хмурюсь. Как это я не заметила, что за последние несколько месяцев прибавила в весе? Я хватаю вязаную юбку и надеваю ее, с огорчением отмечая, что живот выпирает, а бедра раздались вширь.
Потрясающе! Еще один повод для беспокойства: прибавка в весе. Я хватаю сумку и направляюсь к выходу, не обращая внимания на груду почты, которую управляющий нашего дома вывалил на мой кухонный стол.
До моей студии всего несколько кварталов, и обычно меня подвозит водитель, но сегодня – в честь увеличения своей задницы – я решила прогуляться пешком. Стоит чудесный осенний день, один из тех шедевров солнечного света, которые ставят Сиэтл в ряд самых красивых городов страны. Туристы уже разъехались по домам, и тротуары стали свободными – по ним снуют местные жители, стараясь не встречаться друг с другом глазами.
Я подхожу к большому, похожему на склад зданию, где находится моя компания, поставщик телевизионных программ – «Файерфлай инкорпорейтед». Место было до безобразия дорогим, как на площади Пайонир, потому что располагалось всего в одном квартале от синих вод бухты Эллиот, но цена меня никогда не волновала. Шоу, которое я продюсирую, приносит миллионы.
Я отпираю дверь и вхожу. В коридорах темно и пусто – напоминание о том, что я все бросила и ушла не оглядываясь. Тени собираются в углах и прячутся в проходах. Я иду в студию и чувствую, как учащенно бьется сердце. На лбу выступает пот, это меня раздражает. Ладони становятся влажными.
И вот я здесь, стою у красного занавеса, отделяющего сцену от моего мира. Я отдергиваю занавес.
В последний раз я вышла на эту сцену и рассказала аудитории о Кейти, о том, что у нее обнаружили инфильтративный рак молочной железы, описала тревожные признаки и ушла. Теперь я буду говорить о том, что произошло, о том, что чувствуешь, когда сидишь у постели лучшей подруги, держишь ее за руку и убеждаешь, что все будет хорошо, хорошо зная, что это ложь. Или когда забираешь ее таблетки и выливаешь остатки воды из кувшина рядом с пустой кроватью.
Я хватаюсь за стойку. Пальцы сводит от холодного металла, но стойка не дает мне упасть.
Я не могу. Пока. Я не могу говорить о Кейти, а если я не могу говорить о ней, значит, не могу вернуться в прежнюю жизнь, в студию, снова стать Талли Харт из дневных телепередач.
Впервые в жизни я не понимаю, кто я. Мне нужно разобраться в себе, снова обрести равновесие.
Когда я снова выхожу на улицу, идет дождь. Такая уж переменчивая погода в Сиэтле. Я прижимаю к себе сумку и торопливо иду по скользкому тротуару. Дойдя до дома, с удивлением обнаруживаю, что задыхаюсь.
Ну вот, пришла. Что дальше?
Я поднимаюсь в свой пентхаус и прохожу на кухню, где на столе громоздятся стопки почты. Забавно, что за несколько месяцев отсутствия я не вспоминала о том, из чего состояла моя жизнь. Не отвечала на письма, не распечатывала счета – даже не задумывалась об этом. Рассчитывала, что отлаженный механизм моей жизни – агенты, менеджеры, бухгалтеры, брокеры – будет поддерживать меня на плаву.
Я понимаю, что должна снова нырнуть в гущу дел, восстановить силы и вернуть прежнюю жизнь, но, честно говоря, одна мысль о том, чтобы просмотреть груду почты, приводит меня в уныние. Вместо этого я звоню своему бизнес-менеджеру Фрэнку. Свалю ответственность на него. Ведь это его работа: оплачивать мои счета и инвестировать мои деньги, облегчая мне жизнь. То, что мне теперь нужно.
На звонок никто не отвечает, а затем включается голосовая почта. Я не даю себе труда оставить сообщение. Кажется, сегодня суббота?
Может, стоит немного вздремнуть? Миссис Муларки часто говорила, что крепкий ночной сон все меняет, а мне так нужны перемены. Поэтому я иду в спальню, задергиваю шторы и забираюсь в кровать. Следующие пять дней я почти ничего не делаю – если не считать того, что слишком много ем и плохо сплю. Каждое утро я просыпаюсь и говорю себе, что этот день настал, что сегодня я смогу выбраться из своей скорби и снова стать собой, а каждый вечер напиваюсь до такой степени, что не в состоянии вспомнить голос лучшей подруги.
А потом, на шестой день после похорон Кейт, до меня доходит. Идея настолько грандиозна и великолепна, что я не могу поверить, почему она раньше не приходила мне в голову.
Мне нужно очищение. Так я смогу отбросить всю эту черную печаль и жить дальше, так я исцелюсь. Я должна осмыслить свое горе и попрощаться с ним. И еще я должна помочь Джонни и детям.
И вдруг мне стало ясно, как это сделать.
Поздно вечером я проезжаю по дорожке к дому Райанов и останавливаю машину. Черно-лиловое небо усеяно звездами, легкий, пахнущий осенью ветерок шевелит зеленые юбки кедров, высаженных на границе участка. Я с трудом вытаскиваю сложенные картонные коробки, которые используют при переездах, из своего маленького блестящего «мерседеса» и тащу их через неухоженный, заросший сорняками палисадник, по которому разбросаны детские игрушки. Весь прошедший год уборка двора и стрижка газона были на последнем месте в списке необходимых дел.
В доме темно и тихо – таким я его не помню.
Я останавливаюсь и думаю: «Я не могу!» О чем это я думала?
Очищение.
Но не только, есть еще кое-что. Я помню наш с Кейт последний вечер. Она уже приняла решение, и мы все об этом знали. Это решение словно повисло на нас тяжелым грузом, и мы двигались медленнее, чем обычно, говорили шепотом. У нас остался всего один час, который мы могли провести вдвоем. Мне хотелось лечь рядом с ней, крепко обнять ее худенькое, тонкое как спичка тело, но это было уже невозможно – даже с коктейлем из обезболивающих, который она принимала. Каждый вдох причинял ей боль – и мне тоже.
