шёпотом закричал Уайтхезен, выпростав ладони и растопырив трясущиеся пальцы. — Я доктор общей практики, а не хирург! — он вскочил, прошёлся туда-сюда по комнате, резко остановился перед сидящим на стуле мальчишкой. — Мы должны что-то придумать, мальчик! Избавиться от тела. Другого выхода нет, — пробормотал он, блуждая вытаращенными глазами по стенам комнаты. — Шентэл, — безумный взгляд доктора остановился на лице Блада, — ты должен мне помочь, — седой мужчина начал медленно оседать на пол.
Блад уже был готов подхватить его, сделать искусственное дыхание, попробовать вновь запустить остановившееся сердце или что ещё требуется в таких случаях. Но врач лишь опустился на колени, намертво вцепился длинными пальцами в Винтерсблада. Если бы под его ледяными руками оказались не запястья, а шея, парень бы уже посинел от удушья.
— Помоги мне, Шентэл! — пролепетал посеревший старик, совсем не похожий на статного, вальяжного, уравновешенного доктора Уайтхезена. — Помоги мне, ты же обещал! Иначе мы оба пропадём!
Блад смотрел на наставника с высоты своего стула, стараясь не встречаться с ним взглядом, но не в силах отвести глаза от трясущихся щёк, бледного, взмокшего лба, изрезанного глубокими морщинами. Юноша с усилием разомкнул плотно сжатые челюсти:
— Какого горжерета вы вообще за это брались, доктор общей практики?
Вместе они спустились в подвальный кабинет, и Бладу пришлось поддерживать вмиг одряхлевшего доктора под локоть. Уайтхезен остановился на пороге, не в силах войти внутрь. Шентэл потянул его за локоть, но доктор замотал головой, упёрся свободной рукой в косяк, вцепился в деревяшку так, что побелели пальцы, словно мальчишка стал бы втаскивать его в кабинет силой.
— Нет-нет, не могу, — беспомощно запричитал старик, — не могу, не могу! Шентэл, там на полу… я достал простынь… заверни её, ладно? Заверни, хорошо? Сделаешь?
Блад сжал побледневшие губы и мрачно вздохнул, буравя взглядом седой висок доктора, старательно отводящего глаза. Скрюченные пальцы старика по-прежнему впивались в косяк и не думали ослаблять хватку. Всё придётся делать самому, иначе труп так и останется лежать в докторском подвале. Всё придётся делать самому. Он переступил порог кабинета.
Девушка лежала на спине, запрокинув голову, и была совсем юной, не старше Винтерсблада. Рядом с ней на высоком табурете стоял железный таз с густым кровавым месивом, в котором плавало что-то склизкое. Бескровные губы мёртвой были полуоткрыты; светлые, неподвижные глаза удивлённо распахнуты; к белому лбу прилипли вьющиеся прядки медных волос. На маленьком тонком носу девушки брызгами крови рассыпались рыжие веснушки. Она не была похожа на шлюху. Просто кем-то обманутая девочка, которая верила, что Уайтхезен поможет ей. А он её убил.
«К чёрту эту практику! Он не заставит меня делать эти свои „процедуры“, пусть хоть трижды оплатит обучение!» — подумал Шентэл.
Блад долго не решался прикоснуться к бездыханному телу. Его не пугали ни смерть, ни кровь — их он уже видел. Его пугала тонкость и хрупкость девушки, — почти прозрачность, её беззащитность и доверчивость. Когда он поднял мёртвую на руки, она оказалась невесомой и ещё тёплой, как только что подбитая камушком из рогатки сорока.
— Мы её похороним? — спросил юноша, завернув девушку в простыню.
— Что? — встрепенулся шумно сопевший за порогом доктор. — Похороним? Как?! Мальчик, на улице декабрь, мы не сможем выкопать яму! У меня и лопаты-то нет! И где нам её копать, не в городе же?! А если на кладбище, то нас может заметить смотритель, — нервно затараторил старик, — и тогда он сообщит жандармам, нас посадят в тюрьму, а потом повесят! Нас обоих повесят, не иначе! Не-е-ет, я не готов ради этого жертвовать собой! А ты, Шентэл? — Уайтхезен оторвался от косяка и заметался по узкому коридору.
Яростно потирая заднюю сторону шеи, он продолжил, обращаясь к мыскам своих ботинок:
— Здесь недалеко есть сточная канава. Там неспокойный район, всякое случается. И жандармы туда не любят наведываться. Так что найдут её нескоро. А там, глядишь, уже и не узнать будет, кто она была да что с ней случилось.
Пытаясь сохранить остатки самообладания, Шентэл сжал кулаки и закусил нижнюю губу так сильно, что рот мигом наполнился отвратительным стальным привкусом. Блад сделал глубокий вдох, представляя, как выходит в коридор, хватает суетящегося там доктора за шиворот и тащит в кабинет. Тот сопротивляется, цепляется за всё, что попадает под руку, и на пол летят перевёрнутые шкафчики со стеклянными дверцами, этажерки, во все стороны со звоном брызгает битое стекло и металлические инструменты. Но Блад не обращает на это внимания, подтаскивает доктора к тазу с кровавыми отходами и макает туда его рожу с трясущимися щеками и вытаращенными глазами. Так тыкают в его же дерьмо нагадившего на кровать кота. Руки доктора когтят воздух, пытаясь достать до Винтерсблада, но тот снова и снова окунает его голову в таз, а потом держит, пока седой не перестаёт дёргаться.
— Что? — бледное, покрытое испариной лицо доктора беспокойно выглянуло из коридорного полумрака. — Что ты так на меня смотришь, Шентэл?
— Я. Не стану. Этого. Делать, — процедил Блад.
— Хорошо! — быстро согласился Уайтхезен. — Хорошо, мальчик, как знаешь! Только унеси её отсюда! Потому что здесь мы её держать не сможем, пойдёт запах, соседи или пациенты вызовут полицейских, они найдут её, и нас повесят!
Винтерсблад подошёл к доктору почти вплотную, глядя на него так, будто врач кишел червями.
— Сами сделайте это, сэр.
— Что?
— Это ваша вина. Это ваша практика. Сами разбирайтесь.
— Я не могу! — перешёл на фальцет Уайтхезен. — Даже не проси меня! — и он неожиданно резво побежал наверх.
Блад бросился следом, но не успел: доктор захлопнул дверь своей комнаты перед самым его носом.
— Я не собираюсь разгребать ваше дерьмо! — заорал юноша, до крови разбив кулак о дверные доски.
— И не надо! — уже смелее раздалось из комнаты. — Иди, живи на улице, пока тебя не поймают и не заберут в приют, забудь о медакадемии! Вот только девушке ты этим не поможешь, она уже мертва. А мы с тобой ещё живы!
Поздней ночью Блад отволок тело к небольшому оврагу, вонявшему тухлой водой, и сбросил вниз. До утра он отмывал от крови подвал. Стоя на коленях с засученными выше локтя рукавами, опускал тряпку в железное ведро с ледяной водой, со всей силы, до треска ткани отжимал её, а потом с тихой, загнанной глубоко внутрь яростью
