Я заметил, что среди плохо информированных иностранцев бытует поверхностное мнение, что японцы презирают своих жен и не оказывают им должного уважения. Это происходит из-за нашего обыкновения, говоря о супруге, называть ее «моя неотесанная жена» и чем-либо в этом роде. Но если обратить внимание, что то и дело от японца можно услышать такие фразы, как «мой глупый отец», «мой свинский сын», «ваш покорный слуга нескладеха» и так далее, не будет ли это достаточно ясным ответом?
Мне кажется, что японская идея семейного союза в некоторых отношениях идет дальше так называемой христианской. «И прилепится к жене своей, и будут два одна плоть». Индивидуализм англосаксов не может отказаться от мысли, что муж и жена – два разных человека, поэтому в случае разногласий между ними признаются их раздельные права, в случае же согласия они, истощая словарь, награждают друг друга всевозможными ласково-глупыми прозвищами и бессмысленными нежностями. Для японского уха звучит очень неразумно, когда муж или жена в разговоре с посторонним человеком называет свою вторую половину – лучшую или худшую – прелестной, умной, доброй и бог знает какой еще. Разве приличный человек станет хвалиться, какой он умный, какой у него добрый нрав и так далее? Мы считаем, что петь дифирамбы своей жене – это все равно что расхваливать часть самого себя, а хвастовство у нас считается по меньшей мере невоспитанностью – как и у христианских народов, я надеюсь! Я слегка отклонился от темы, так как вежливое принижение собственной супруги было у самураев в обычае.
Учитывая, что тевтонские племена в начале своего существования испытывали суеверное благоговение перед прекрасным полом (хотя в Германии оно совершенно сошло на нет!), а американцы создавали свое общество при мучительной для них нехватке женщин[57] (боюсь, что, увеличиваясь в числе, они быстро теряют тот престиж, которым пользовались их бабушки-переселенки), уважение мужчины к женщине в западной цивилизации стало главным мерилом морали. Но в военной этике бусидо главный водораздел между хорошим и дурным проходил в другом месте. А именно вдоль цепей долга, приковывавших мужчину к его бессмертной душе, а затем к другим душам, состоявшим с ним в пяти отношениях, о которых я упоминал в начале книги. Из этих пяти отношений читатель получил понятие о верности, то есть отношении между вассалом и господином. Что касается остальных, то я останавливался на них лишь случайно, когда представлялась возможность, так как они были нетипичны для бусидо. Поскольку они основаны на естественном чувстве любви, бусидо разделяло их со всем человечеством, хотя в отдельных частностях могло ограничивать особыми условиями. В этой связи мне на ум приходит особая нежность и сила дружбы между двумя мужчинами, в которой к узам братства часто примешивалась романтическая привязанность, безусловно усиленная разделением полов в юности, – разделением, которое отказывало любви в естественной отдушине, открытой для нее в западном рыцарстве или свободном общении двух полов в англосаксонских странах. Я мог бы исписать целые страницы историями японских Дамона и Пифиаса, Ахилла и Патрокла или поведать языком бусидо о таких же родственных узах, какие связывали Давида и Ионафана.
Неудивительно, что специфические добродетели и принципы бусидо не остались в рамках одного военного сословия. Что побуждает нас перейти к вопросу о том, как бусидо влияло на весь народ в целом.
Глава 15
Влияние бусидо
До сих пор мы осветили лишь немногие из самых высоких вершин, выступающих над рядом благородных достоинств более низкого порядка, но тем не менее возвышающихся над нашей народной жизнью. Как восходящее солнце сначала озаряет розоватыми лучами горные пики и потом неспешно освещает лежащую внизу долину, так и этическая система, что вначале просвещала только воинское сословие, с течением времени нашла приверженцев среди широких масс. Демократия ставит у кормила власти прирожденного правителя, тогда как аристократия внушает царственный дух народу. Добродетели заразительны не менее пороков. «Достаточно одного мудреца в обществе, как уже все мудры, так быстро распространяется зараза», – говорит Эмерсон. Ни социальное расслоение, ни кастовая обособленность не может противостоять распространению морального влияния.
Как бы многословно мы ни рассуждали о триумфальном походе свободы по англосаксонским странам, она редко вдохновлялась народными массами. Разве она не была делом помещиков и джентльменов? Как верно заметил Тэн: «Эти три слога английского слова суммируют историю английского общества». Демократия может самоуверенно возразить ему и отмахнуться от вопроса: когда Адам пахал, а Ева пряла, где был джентльмен? Ах, как жаль, что не было в Эдеме джентльмена! Нашим прародителям его очень не хватало, и они слишком дорого заплатили за его отсутствие. Если бы с ними был джентльмен, он бы не только устроил райский сад с большим вкусом, но и научил бы их без того горького опыта, что непослушание Иегове является неверностью и бесчестьем, предательством и мятежом.
Тем, чем стала Япония, она обязана самураям. Самураи были не только цветом нации, но и ее корнем. Они являлись носителями прекраснейших небесных даров. Хотя между ними и остальным народом существовал барьер, они установили нравственный стандарт и сами служили примером. Я признаю, что бусидо одновременно было эзотерическим и экзотерическим учением; первое было эвдемоническим, то есть ищущим блага и счастья для всех людей; второе аретическим, настаивающим на следовании добродетели ради самой добродетели.
Во время расцвета европейского рыцарства рыцари численно составляли лишь небольшую часть населения, но, как говорит Эмерсон, «в английской литературе половина всех пьес и все романы от сэра Филипа Сидни до сэра Вальтера Скотта сконцентрированы на этом образе» (джентльмена, то есть дворянина). Поставьте в этот образ вместо Сидни и Скотта Тикамацу и Бакина, и у вас получится краткий экскурс в историю японской литературы.
Многочисленные увеселительные и просветительные заведения для народа – театры, палатки рассказчиков, кафедры проповедников, музыкальные представления, романы – брали своей главной темой истории о самураях. Крестьяне, усевшись у камелька, в сотый раз не устают слушать о приключениях Ёсицунэ и его верного слуги Бэнкэя или двух отважных братьях Сога; смуглые сорванцы, раскрыв рот, боятся упустить хоть слово, пока не догорит последнее полено и не погаснут угли, а услышанный рассказ продолжает гореть в их сердцах. Конторщики и посыльные, окончив дневной труд и закрыв ставни магазина, собираются вместе и рассказывают друг другу о Нобунаге и Хидэёси, засиживаясь далеко за полночь, пока сон не смыкает их усталые глаза и не уносит от скучного прилавка на поле брани и военных подвигов. Малыш, делающий первые шаги, уже лепечет о приключениях Момотаро, храброго победителя великанов. Даже девочки так пронизаны любовью к рыцарским деяниям и достоинствам, что, по примеру Дездемоны, внимают жадным слухом романам о самураях.
Самурай вырос в идеал всего народа. «Как сакура царица среди цветов, так самурай господин среди людей» – так пели японцы. Военный класс, не допущенный к торговым занятиям, сам не способствовал коммерции, но не было такой сферы человеческой деятельности или мысли, которая бы в той или иной мере не получила толчок от бусидо. Интеллектуально и нравственно Япония была плодом бусидо, прямым или косвенным.
Мэллок в своей исключительно многозначной книге «Аристократия и эволюция» с присущим ему красноречием поведал нам, что «общественную эволюцию, в отличие от биологической, можно определить как непреднамеренный результат намерений великих личностей»; и далее, что этот исторический прогресс есть продукт борьбы «не общества в целом за выживание, но небольшой группы общества за управление и использование большинства наилучшим образом». Независимо от того, насколько обоснованны его аргументы, их уверенно подтверждает та роль, которую сыграли самураи в общественном прогрессе Японской империи.
О том, насколько дух бусидо пронизал все общественные классы, также свидетельствует возникновение определенного разряда людей, так называемых отокодатэ, природных вождей демократии. Это были крепкие молодцы, мужественные до мозга костей. Будучи одновременно и выразителями и защитниками прав народа, они привлекали сотни и тысячи последователей, которые добровольно служили им, как самураи даймё, вручая «все свои члены, тело, жизнь, имущество и земную честь». Пользуясь поддержкой трудового народа, легко поддающегося воздействию и не знающего удержу, эти прирожденные «командиры» в значительной степени сдерживали неистовства самураев.
Многими путями бусидо проникало вовне из социального класса, где оно возникло, и действовало как закваска, становясь нравственным эталоном для всей нации. Благородные принципы, сначала предмет гордости элиты, со временем вдохновили весь народ; и хотя простолюдины не достигали нравственной высоты более возвышенных душ, все же в конце концов Ямато Дамасии – душа Японии – стала выражением народного духа островов восходящего солнца. Если религия всего лишь «нравственность с примесью чувства», по словам Мэтью Арнольда, то немногие этические системы имеют больше прав называться религией, чем бусидо. Невысказанные чувства нации нашли выражение в словах Мотоёри:
