— Сейчас будет атака, сейчас будет атака. Надо помогать, —шептал он и лез. — Юнкерам нельзя давать опомниться, нельзя.
В край крыши защелкали пули: его увидали. Но Андрей благополучно добрался до того места, откуда начинал свой рейд. В правом боку немного пощипывало, тряслись руки, но сердце успокоилось и билось нормально. Он посмотрел вниз и свистнул. На него глядели ребята. Они были бледны, молчаливы, неподвижны от страха. В первый момент Андрей не разобрал, кто где. Семка справа или Карасик, потом они вскочили и встали по–старому, упираясь ладонями в стену. Тогда он лег на край зеленой крыши и опустил вниз ноги. Поболтав ими, спустился на спину ребят и осторожно слез на крашенное красной краской железо.
— Ну, вот, все вышло как нужно, — обратился он к брату.
И неожиданно для себя сел, словно его кто‑то толкнул. В первый момент не понял, отчего это произошло. В боку уже ныло сильнее, и он сидел, поджав под себя ногу, невольно держась за бок. Ребята смотрели удивленно, и тогда Андрей расстегнул куртку и ощупал себя. Правый бок был мокрый. Он посмотрел на руку. Она была в крови. Тарасик при виде этого не выдержал и тут же заплакал. Семка кусал губы.
— Это ничего, ребята, — сказал Андрей, — пройдет. Я отдохну немного. Устал.
Он прилег на больной бок и повернулся лицом к кирпичной стене, чтобы ребята не видели его лица.
— Я сейчас позову кого–ни- будь, — сказал Семка. У него блестели глаза, и он щурил их, словно они болели.
— Я быстро. Ты, Карась, посиди с Андрюхой.
С этими словами Семка отодвинулся от стены и пополз вниз, но едва он достиг парапета, как о кирпичи ударилось несколько пуль. Вверх взлетели кусочки камня. Семка откинулся назад.
— Иди сюда, нельзя ходить, тебя убьют! — крикнул Андрей. —Я же ничего, я отдохну. Мы переждем, юнкеров скоро выбьют. Сейчас наши пойдут в атаку.
Семка вернулся на старое место. На улице не переставая стреляли пулеметы. «Я ранен, — думал Андрей, — ранен… Откуда же быть крови? Но это не пуля, наверно, осколок гранаты. Царапнула… Может быть, и не опасно. Не так, как Лешку. Ведь бок не особенно болит. Просто жжет».
Ему и в голову не приходило, что рана может быть смертельной, он не представлял себе, что так вот запросто может умереть. «Смерть ведь наступает быстро. Бежал, упал — и все кончено. И не дышишь и не думаешь, а я вот все замечаю и чувствую… Сбоку сидят ребята. Я понимаю, что они напуганы.
А вот по кирпичной стене ползет черная мушка или жучок. Как хорошо видны блестящие черные крылышки. Я же все вижу и понимаю».
— Андрюш, Андрюш, — тихо сказал Семка, — течет…
— Что? — спросил Андрей.
Приподнялся на локте и взглянул себе под ноги. По крыше вниз бежала тоненькая струйка крови. Она, извиваясь, исчезала у парапета. У Андрея сразу же похолодело внутри. Как это он раньше не заметил?
— Кровь? — произнес он. — Разве это кровь? Почему же так много? Да, это кровь. Вот неприятность.
Сказал это очень спокойно, но про себя взволновался страшно. Закрыл на минутку глаза, потом повернулся спиной к стене, чтобы не видеть крови. Подсунул руку под куртку и положил ее на больное место, прижал ладонью. Пальцы нащупали словно дырку в ребрах. «Нет, нет, это просто складка на рубахе! Ничего, — подумал он. — Все будет как следует. Это царапина. Обидно только, атаковать без меня будут».
Но сам знал, что не царапина. Уж очень много крови. И внезапно он ясно почувствовал, что это и есть та самая ужасная минута, когда особенно хочется ходить и бегать, кричать и смеяться, шутить с товарищами, что‑то делать, даже вылезать озорно под пулями на баррикаду, жить! Перед глазами возникла струйка крови. И потом другое: он был когда‑то на пожаре. На земле валялся большой пожарный шланг. Огонь уже был затушен. И шлангом не пользовались. Он лежал на земле, из него медленно вытекали остатки воды. Сначала вода бежала сравнительно быстро, а потом все медленнее и медленнее, и затем из медного наконечника вытекла последняя капля. Упругий брезентовый шланг обмяк и стал тонким. Так и он. Скоро будет последняя капля! Андрей вздрогнул. Скорей же послать за помощью! Но потом он понял, что это пока невозможно. За ними следят юнкера, и крыша находится под обстрелом. Его маленький брат может быть моментально убит. Нет, до атаки этого нельзя! Надо терпеть! Он хотел тогда сделать себе перевязку, но побоялся отнять от раны руку. Ему казалось, что кровь вся уйдет из него сейчас же, как только он это совершит.
На улице умолкла пулеметная стрельба. Внизу закричали «ура». Опять раздались выстрелы. Беспорядочно стреляли с обеих сторон.
— О, это наши с баррикады пошли в атаку! — закричал Андрей. — Молодцы, молодцы. Смотрите же, скорей, скорей, как они там?
Ребята поползли вниз.
— Нет, нет, — сказал Андрей, — ты оставайся со мной. Пусть один Карасик. Он нам скажет оттуда. Ты, Карась, не бойся, ты смотри в дырку, в водосточную дырку. В тебя не попадут.
Тарасик лег у парапета и стал смотреть на улицу.
— Ну как, что там, что там видно? — волновался Андрей.
— Они бегут, —сказал Тарасик, глядя сквозь круглое отверстие водостока, — Вылезают из‑за баррикады и бегут. Здорово наступают. Вот легли. Нет, опять вскочили. Они бегут с ружьями прямо на юнкеров.
— Правильно, правильно, —шепнул Андрей Семке, —они теперь возьмут эти казармы. Они мешали двигаться нам вперед. Теперь мы покажем офицерам. Как там, не видно с нашей стороны высокого в кожаной тужурке? — крикнул он Тарасику.
— Да… вон… Нет, не этот. Все очень мелькает.
— Тебе больно? — спросил Семка.
— Что? А, нет, нет. Мне очень хорошо, — ответил Андрей. — Высокий в кожаной тужурке — это командир, Сергей Петрович. Он будет очень рад, что я выполнил его поручение.
— Я все‑таки сбегаю… — сказал Семка.
— Нет, теперь уж все равно. Мне не больно… Подползи‑ка поближе, — подозвал его Андрей, — Знаешь, — шепнул он ему, — ты не говори маме, что меня видел здесь. Пусть она думает, что меня взяли в плен. Не смей плакать! Мне бы сейчас музыку хорошую надо, а ты нюни распустил!
— Теперь наши уже вбежали в дом! — закричал Тарасик, —И в ворота, и в дверь. И ружьями бьют в дверь. Мешки упали, мешки упали из нижних окон. С баррикад еще бегут. С флагом, с красным флагом.
Он уже не заглядывал в отверстие, а смотрел прямо через парапет. Выстрелы не прекращались, стали слышны еще глухие взрывы.
— Это гранаты, —сказал Андрей. — Ну, теперь дело в порядке, они там все разрушат…
— У тебя бровь дрожит, —заметил Семка.
— Ничего, это — от радости. Теперь здесь тихо станет, и мать не будет бояться. Скоро весь город нашим будет. Ты винтовку не забудь, возьми с собой и спрячь.
— Андрюш, мне жалко. Как же ты…
— Не плачь ты! Мне‑то разве не жалко? Молчи!.. Ты знаешь Надю? Девушку из третьего дома? Ну, что рядом с нашим…
— Это твоя невеста, да?
— Что ты болтаешь? Откуда ты взял?
— Мы с Карасем видели, как вы целовались.
— Вот тоже выдумал. Мы просто с ней разговаривали. Так ты скажи ей, что меня, меня… ну, увезли. Схватили, связали и увезли, а я дрался. Так и скажи, что сам видел.
— Она не поверит.
— Нет, поверит. Я знаю, что поверит. Ты скажи, что здорово дрался. Ты скажи, там был толстенький офицер. Такой толстенький и розовый.
— Его убили, —сказал Семка, — Мы видели.
— Он был противный, как жаба. Такая зеленая… Нет, постой, кажется, розовая. Зеленая или розовая?
— Он что‑то не так говорит, — шепнул Семке подползший Тарасик, которому надоело глядеть вниз.
— Молчи, молчи, —оборвал его Семка, — Почему ты ушел оттуда?
— Там уже ничего не видно.
— Ну так сиди и молчи.
Семка понимал, что с братом что‑то неладное, но не знал, что предпринять.
«Святой Николай–угодник, святой Николай, — говорил он про себя так же, как говорила во время всех несчастий его мать, обращаясь к темной иконке в кухонном углу. — Спаси его и помилуй…» Семка видел струйку крови, и его охватывал ужас, что он ничего не может сделать.
— Мы не пойдем с тобой больше ловить рыбу, — сказал Андрей и лег навзничь.
— Пойдем, что ты, конечно, пойдем, —испугался Семка. — Еще как пойдем‑то.
— А? — поднялся опять Андрей. — Куда уж там! Течет, все время течет…
Он снова опустил голову и прильнул щекой к железу.
— Течет, как из дырявого мешка… Где же я читал про это: на полках лежали мешки с вином и их прокалывали ножом? Вот и забыл… Ах да, это был офицер, тот толстенький. Он‑то это и сделал. Так подстроил, что теперь все крутится. Видишь, Семка?.. Посмотри скорей, мне одному больно смотреть. Дрожит все…
Он лепетал еще, потом затих. В глазах у него мелькали зеленые и красные круги. Затем они стали расширяться. Все шире и шире. И от этого хотелось ему кричать.
— Знаешь что, ты все‑таки посиди с ним, — сказал Семка, —а я сбегаю. Он не умер. Так не умирают. Он жив. Он просто устал. Ты посидишь?
