Все разбрелись по углам, решив, что нехорошо покидать хозяйку в трудную минуту. Мы с Пенсом чувствовали себя омерзительно.
Как на празднике вампиров.
Во всяком случае, в этих ребятах было нечто ненатуральное. Как будто они играют некий спектакль с текстом, понятным только им самим.
— Они мне надоели, — пробормотал Пенс.
— А мне-то как! — ответила я, вздохнув. — Узнать бы, кто здесь развлекается, и по домам разойтись… Меня от этого серпентария уже выворачивает наизнанку. И кто сказал, что они забавные?
В это время дверь распахнулась. На пороге стояли Лариков и Никитич. Никитич молча прошел в комнату, и я испугалась. Он был какой-то странный. Будто что-то случилось. Что-то страшное.
Ларчик застыл на пороге, оглядывая всех.
— Я должен сообщить вам одну очень неприятную новость, — тихо сказал он. — Татьяна Дмитриевна Борисова только что покончила с собой.
В комнате повисла тишина.
Они стояли совершенно ошарашенные. Не меньше, чем мы с Пенсом. У Варлаамова на губах застыла улыбка, казавшаяся теперь совершенно идиотской и неуместной. Лада схватилась за стену, как будто собиралась грохнуться в обморок. Подл открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, и его глаза были вытаращены. Грязнер нервно потирал руки и трясся мелкой дрожью, как перед эпилептическим припадком.
Я обернулась туда, где в тени стоял Виктор.
Но теперь его не было. Только хлопнула дверь — та, которая вела в коридор.
— Вы шутите? — нарушил тишину Варлаамов.
— Я? — удивился Ларчик. — Я что, похож на человека, способного так шутить? Нет, милые мои, я не шучу. Татьяна Борисова действительно покончила с собой, и, что самое во всей этой истории печальное, некто довел ее до самоубийства как раз вот этими самыми глупыми и беспринципными шутками. Не надо вам объяснять, что с этого момента шуточки стали уголовно наказуемым деянием.
— Что вы хотите этим сказать? — встрепенулся Подл.
— Лично я считаю, что произошло не самоубийство.
Он сделал эффектную паузу и зловещим голосом изрек:
— Я считаю, что в данном случае мы имеем дело с убийством.
* * *
— А кто вы, собственно, такой? — мрачно спросила Лада. — Почему вы берете на себя полномочия милиции?
— Да все просто, — улыбнулся Ларчик. — Я и есть милиция. Вот и беру эти полномочия. Поэтому мне бы хотелось все-таки разобраться в ситуации. Итак, нам с вами придется провести некоторое время в тесном контакте и прояснить кое-какие вопросы. Что же произошло в вашей компании? Почему Татьяна Дмитриевна вдруг стала подвергаться письменному терроризму, доведшему ее до самоубийства? Насколько я понимаю, вы ведь являетесь ее близкими друзьями, не так ли?
Варлаамов рассмеялся. Лариков посмотрел в его сторону и спросил:
— Вы смеетесь? Вы хотите возразить мне?
— Нет, — покачал Варлаамов головой. — Просто непонятно, почему вы решили, что все, собравшиеся здесь, близкие друзья нашей Тани.
— Но ведь она вас пригласила на праздник!
— Вот это-то до сих пор мне и непонятно, — признался Варлаамов. — Потому что Танечка по совершенно непонятным причинам пригласила на свой праздник именно тех людей, которые ее больше всего ненавидели.
— И вы в том числе? — поинтересовался Ларчик, не обращая внимания на замешательство остальных.
— И я в том числе, — шутливо поклонился Варлаамов. — Только в отличие от остальных я ненавидел не Танечку. Я ненавижу Никитича. Как вам мое чистосердечное признание без тени раскаяния, друзья мои?
Если его признание и произвело эффект, то мне он показался негативным.
Я вообще пока еще находилась в прострации. Мысль о том, что Танечки больше нет и мы не смогли ее спасти, была мучительнее самой страшной пытки. Я чувствовала себя предательницей.
Почему я не остановила ее?
Почему я не схватила ее за руку?
Я продолжала всматриваться в лица «мутантов», твердо помня, что один из них явился косвенной причиной Таниной гибели.
Ни на одном из этих лиц я не заметила и тени раскаяния. Только безграничное удивление — как, неужели она действительно покончила с собой? Как интересно, говорили их глупые взгляды, жадные и любопытные.
Может быть, немного изменилась в лице Лада. Ее глаза сейчас были удивленными и грустными. То, что произошло, было для нее более чем неожиданным.
«Могут ли женщины убивать…»
Я взглянула на резиновую женщину.
Могут…
— Андрей, — позвала я его. — Думаю, что ты можешь обвинить нашего мистера икс в прямом убийстве.
Я подошла к нему, чувствуя себя неуютно под обстрелом направленных на меня глаз, и протянула ему письмо.
Он прочел его, нахмурился и внимательно оглядел собравшихся.
— Это еще больше меняет дело, — сообщил он. — Дело в том, что это неслучайное убийство. Кто-то из вас прекрасно знал, что делает, и очень этого хотел.
* * *
В комнате повисла тишина. Она была такой тяжелой, что я почувствовала ее почти физически, начиная задыхаться.
Несколько пар глаз, направленных на Ларчика, были злыми, напряженными и озабоченными.
— Вы хотите сказать, что обвиняете кого-то из нас в совершении преступления? — тихо, почти свистящим шепотом, спросил Подл.
— Я не хочу, — усмехнулся Ларчик. — Я это делаю, хотя и не хочу. Поверьте, обвинять кого-то в совершении убийства неприятное занятие. Хотеть этого нормальный человек не может. Но давайте посмотрим, что произошло. Кто-то из вас долго и целенаправленно отравлял жизнь Тане Борисовой своими чудовищными письмами. В каждом из писем содержались угрозы. Причем не простые угрозы, а, я бы сказал, многообещающие. Взять хотя бы вот это — «Палач в нетерпении»… или «Могут ли женщины убивать». Вроде бы просто заглавия романов, да? А тайный смысл? Кто может доказать, что то, что произошло сейчас, не было результатом всей этой «эпистолярной акции»?
Он налил себе вина в бокал. Отпив, задумчиво обвел собравшихся своим «фирменным» взглядиком, от которого начинал бегать мороз по коже. Пауза была сделана им хорошо — прямо по Станиславскому!
Ни мгновения лишнего.
Я испытала невольное восхищение его мастерством!
— Такая вот складывается картинка, — процедил он сквозь зубы. — Когда кто-то пишет человеку тексты типа «Палач в нетерпении» или «Могут ли женщины убивать» — вы уж меня простите, это расценивается именно как письмо с угрозой. А если эта жизнь оборвалась, мы можем считать, что угроза приведена в исполнение.
— Подождите, — остановил его Грязнер. — Но ведь Таню не убили! Она покончила с собой!
— Какая разница? — пожал плечами Ларчик. — Если человека подводят к краю обрыва, совсем необязательно толкать его. Можно добиться и того, что человек прыгнет сам… Именно так кто-то из здесь присутствующих поступил с Татьяной Дмитриевной. И, что бы вы мне там ни говорили в свое оправдание, я не вижу разницы между убийством и самоубийством в этом отдельно взятом случае. Может быть, это еще более подлое убийство.
Он прошелся по комнате.
— Должен предупредить вас, что это дело я передаю в прокуратуру. Засим разрешите откланяться. У вас будет время подумать обо всем на досуге. Вот мои визитные карточки — я оставляю их на столе, — если у вас появятся какие-то мысли по поводу сегодняшнего происшествия, я с удовольствием вас выслушаю…
Он кивнул нам с Пенсом. Я все еще пребывала в полной растерянности и не могла понять, почему нам сейчас надо уходить?
И с кем мы оставим Никитича?
Тем не менее я покорно проследовала за ним, на прощанье оглянувшись.
Они стояли, оглушенные. Даже Варлаамов привстал сейчас с места и смотрел нам вслед с испуганным выражением.
— Что ты задумал? — спросила я Ларчика, когда мы вышли из комнаты. — Они же разбегутся.
— Ну что ты, — спокойно ответил он мне. — Представление только начинается. Кто же из актеров уйдет со сцены в такой ответственный момент?
* * *
Всю дорогу я пыталась понять смысл его с виду совершенно безумных и бессмысленных действий.
Возле дома он остановил машину и обернулся к нам.
— Так, сейчас мы переодеваемся, немного отдыхаем…
— Что? — взревела я. — От-ды-ха-ем? Ларчик, у тебя все в порядке с головой? На твоих глазах происходит преступление, а ты мне предлагаешь передохнуть! Там сидит преступник, милицию ты вызвать не удосужился…
— Удосужился, успокойся… Милиция будет.
— И откуда? — скептически спросила я. — Ты, что ли, ее будешь представлять?
— Зачем же я? У каждого свой образ.
— Интересно, — протянула я. — Очень интересно! Кажется, ты вообразил себя гением режиссуры?
— А каждый сыщик чуточку режиссер, — улыбнулся он мне покровительственной и снисходительной улыбкой. — В общем, времени у нас очень мало. Так что выползайте побыстрее.
