Подходил Новый год, а мы дали маме слово, что вновь соберемся к ней. Мне вздумалось через редакцию поблагодарить свою мать за ее воспитание шестерых детей. «С Новым годом мы вас поздравляем, многодетная милая мать, вот опять ваши дети слетелись, чтобы вместе раз в год побывать. Ходишь ты возле них как парунья, то к одной, то к другой, а их шесть. Ты повыучила, воспитала и у каждой из них семья есть. Кто б подумать мог, что техничка, многодетна, неграмотна мать, так умело построила жизнь, и сумела детей воспитать. Ни с одним никогда не грубила, хотя камень лежал во груди, чтоб детей всех одеть, надо средства, а где ей эти средства найти. Дети сами всю жизнь понимали, не справляли обновы с нее, они знали, что мать одинока, не большая и ставка ее. А теперь погляди, милая мама, все с тобой и все любят тебя. Нет, не роскошь нужна в воспитанье, а умелый подход и слова».
Стихи эти не напечатали, но ответ мне дали с благодарностью за мою любовь к матери.
Я купила билеты на четыре дня до нашего отлета, но и это меня не успокаивало, так как погода могла испортиться. Но все обошлось хорошо. Мы полетели пятеро. Тамара взяла с собой сына. Мама посылала Гошу к поезду, чтобы он нас встретил, а нас не оказалось. Она уже переживала. И вот в три часа дня мы вваливаемся. Сколько радости у нее. Всех она обцеловала, а меня заставила повернуться, чтобы увериться, действительно ли я нормальная. Три дня мы пробыли в Тайге, а как стали собираться в Кемерово, так опять слезы, но мы успокоили ее тем, что будет еще новый год и снова мы все соберемся.
Домой вернулись четвертого января, уже пятьдесят восьмого года. Я стала задумываться о том, что за всю жизнь мною сделано очень мало, а уже прожила тридцать шесть лет. Надо догонять упущенное, нужно построить хороший дом, обзавестись обстановкой, хоть эти года пожить так, как живут люди.
На работу я бежала с радостью и не чувствовала никакой усталости. А самое главное и торжественное было, когда я отправляла поезд. Если по норме полагалось восемь полувагонов, машинист брал десять, иногда одиннадцать. Проводишь их, и вся сама с ними, пока пройдет второй подъем. Тогда вздохнешь свободной грудью, как груз свалишь со своих плеч. И диспетчеру рапортуешь, что поезд уже преодолел все препятствия.
После работы стали с Степашей ходить в кино. Однажды мы повстречали Лешу, который за мной когда-то начинал ухаживать. Мы познакомились с его женой и все четверо пошли в кино. После кино мне нужно было на работу, и я, быстро распростившись с ними и со Степаном, ушла на станцию. Работы на станции не было, я почему-то стала вспоминать, как быстро прошли те юные годы. Одно за другим вспоминания. Я еще раз попыталась сочинять. Стихи были посвящены этому Леше. Ничего такого в них не было. Я писала, что он мне когда-то нравился, нравится и теперь. Но лишь потому, что лицом он похож на одного человека. И что по-моему, он несчастлив со своей женой.
Придя домой, я прочла стихи Степану, спрашивая, как хорошо или не получилось. Он мне ответил, что стихи хорошие, но если я их отдам Лешке, то он здесь жить не останется. Тогда я отдала стихи Степану — и больше не видала их. Потом Степан сказал, что Лешка уехал.
Степан все чаще стал обижаться на здоровье. Я помогла ему пройти рентген и сдать анализы для получения курортной карты. Когда все сдал, ему вырешили путевку, правда не сразу, т. к. он сам в этом был виновен. Тринадцатого января нам с ним надо было в ночь на работу. Забегает кума: «Пойдемте посидим». Я всячески их убеждала, что это не хорошо и вредно, ведь нам в ночь, но разве можно уговорить человека, который как на иголках подскочил. Взял кусок сала, селедку и пошел. Пришлось и мне пойти, не ради выпивки, а ради того, чтобы не дать много выпить.
Посидели, выпили, в полдевятого я позвала его домой. Мой Степа без слов собрался, и мы пошли.
Только я ушла на работу, он, одевшись в спецуру, еще зашел к куму и напился. В Кедровку он все же уехал, но смену ему не сдали, он звонит мне: «Саша, я поеду домой, трактор неисправный». Я говорю: «Езжай». Но сердце предчувствовало невзгоду. Дождавшись восьми часов утра, я позвонила в тракторный парк. Механик постарался все объяснить подробно, он сказал: «Твой муж явился пьяный, его на бульдозер не допустили, будем решать на собрании, что с ним делать».
Через три дня я узнала, что его сняли с бульдозера в слесари на три месяца, с тарифом двадцать один рубль. Вот, думаю, мне муженек уже начинает помогать к постройке. Сжалось мое сердце. Сильно обидно, ведь за несчастную поллитру тысячи пойдут, да в такой момент, но, видно, мое счастье такое. Убеждаю себя, что все переживу. Лишь бы не подвело здоровье.
Мало того, что он стал получать только аванс, а на получку ничего не приходилось, так к этому еще и запил. Пьет неделю, другую, я уже потеряла всякое уважение к нему.
Однажды звоню в тракторный парк, говорю: «Скажите, пожалуйста, как работает сейчас Чистяков?» Механик отвечает, что Чистяков работает очень хорошо. Тогда я решила обратиться в их местный комитет. Я описала все подробно, что нам мешает в жизни и как сыновья смотрят на отца, когда он приходит в пьяном виде и то, что пьянка мужа болезненно отражается на мне, т. к. я уже проболела целых полгода. И я посоветовала по-товарищески поговорить с ним, доказать ему на факте, что он не справедлив по отношению к своей семье.
Так что вы думаете? Этот местный комитет раздул такое кадило, чуть ли не митинг устроил: «Вот что пишет ваша жена». Да еще приукрасили, что мол домой Степан не приходит и совсем деньги не отдает. Вот и вскипел мой Степан. Приехал домой весь взвинченный. Хорошо я была на «Северной», за сапогами в магазин ходила, а то бы, наверняка, поддал бы, а тут зять зашел и увел его к себе телевизор смотреть. А пока я пришла, он уже успокоился, но со мной не разговаривал. Тогда я пошла на хитрость: «Подожди, — говорю, — не шуми, поеду я сама, все разузнаю». А сама как проводила его утром, давай писать в его комитет. «Если, — пишу, — вы всем будете оказывать такую помощь, то будет много семейных драм. И мужья не только не остепенятся, в пьянках, так они еще станут драться». И попросила, чтобы мое письмо, в котором я жаловалась, отдали Степану. Не знаю, был ли у них разговор, но Степан успокоился, да и пить не на что. Четыре сотни получит — и все, кроме того, он давал по сто рублей матери. Прошло два с половиной месяца, ему дали бульдозер.
И только сейчас выдали ему путевку в санаторий «Усолье». Поедет он двадцать первого мая. Мать его ругает: «Одна боится, строится, а тебя несет недобрая». Я успокаивала мать и ему обещала: все сделаю одна. Рамы двойные с коробками уже сделали и две двери. Цемент уже купила, а какой дом делать не знаю. Степана спросила, он и слушать не хочет. «Я, — говорит, — строиться не хочу, а если ты начала, делай, как хочешь. У меня без твоей постройки голова болит».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
