Когда в школе узнали, что мой отец «перешел на сторону врага», учителя и одноклассники стали буквально преследовать меня, я страдала от откровенной враждебности и насмешек. Некоторые даже отказывались здороваться со мной в коридорах. Я потеряла нескольких друзей: они объяснили, что им «не советуют» общаться со мной. Я была раздавлена, тем более что все еще намеревалась вернуться после окончания школы в Россию и «служить» русскому народу. Когда-то, еще в Москве, меня заклеймили кличкой «врага народа». Я забыла об этом, но «они» помнили.
К несчастью, я в это время была влюблена в своего «классового врага». Звали его Виктор, он был старше меня на год, сильный, широкоплечий, спортивный юноша, происходивший из рабочей семьи. Уж он-то точно не был «врагом народа» и не подлежал уничтожению. Ему суждено было строить новую, советскую Россию. Он без всякого сомнения посвятил себя «благородному делу Революции» и вступил в коммунистическую партию. Это меня очень впечатлило.
В предыдущем учебном году Виктор за мной ухаживал, провожал домой из школы, ездил на велосипеде под нашими окнами и присылал мне по почте письма, хотя мы каждый день виделись в школе. Оказываемые им столь явные знаки внимания не могли оставить меня равнодушной, да я и сама, признаться, чувствовала, что нас физически влечет друг к другу. Все было очень мило и невинно — мы даже не держались за руки, не то что не целовались. Нам нравилось быть вместе, мы подолгу гуляли (кажется, прогулки входят в русский ритуал ухаживания), говорили о книгах и просто наслаждались общением друг с другом. В 1929 году Виктор примкнул к забастовщикам, стал активистом подпольной коммунистической группы, занимавшейся саботажем действий китайского правительства. Со мной он перестал видеться. Когда мой отец «предал» Советский Союз, Виктор порвал со мной всякие отношения. Я понимала, что он должен был это сделать, и приняла его решение за благородную жертву делу, которое я тоже считала правым.
Вскоре, однако, до меня дошли слухи, что у Виктора новая подружка. Принять это было значительно труднее, чем «благородную жертву» во имя революции, тем более что новая подруга, по сведениям моих одноклассников, была одной из «плохих» девиц. (В это время понятие «плохой» девицы включало уже несколько большее, чем просто ночные поездки с мальчиками на такси.) Когда я сталкивалась с ними на школьных концертах или в театре, Виктор сухо со мной здоровался и выглядел очень несчастным.
В это время я заканчивала последний класс. Каким-то образом мне удалось хорошо окончить школу, несмотря на бурные переживания. Я страдала от головных болей, похудела и замкнулась в себе; родители опасались нервного срыва. Мне было одиноко, я чувствовала себя не в своей тарелке, старых друзей потеряла, других заводить не хотела. К новому общественному положению семьи я привыкала с трудом.
Мы больше не принадлежали к советской общине, а русские эмигранты в большинстве своем относились к нам с недоверием. К счастью для моих родителей, они всегда пренебрегали принятыми в обществе нормами и собрали вокруг себя разнородное общество друзей-эмигрантов. Они были этому даже рады: перемена избавила их от необходимости общаться с теми, кого они презирали.
Моим единственным утешением стала музыка, она переносила меня в другой мир, где мне ничто не угрожало, где я была популярной и вызывала всеобщее восхищение. Я ходила в местную музыкальную школу и очень серьезно работала над техникой игры на фортепьяно. Я играла часами. У нас с мамой был довольно обширный репертуар, и мы играли по вечерам в четыре руки.
Грустно было покидать нашу официальную резиденцию, прощаться с моей милой комнатой и садом. Наша семья переехала в квартиру в шумном торговом центре Харбина, в районе Пристань, где отец открыл частный медицинский кабинет. Дела у него шли хорошо, но ему было тесно в новых условиях, и он начал поговаривать о постройке дома в «калифорнийском» стиле в пригороде Харбина.
Родителям удалось скопить значительную сумму денег, пока отец работал на советское правительство. Мама с энтузиазмом отнеслась к папиному плану, хотя и настаивала на том, что часть денег должна быть отложена на мое образование. К сожалению, нанятый отцом архитектор оказался скорее фантазером, чем профессионалом-проектировщиком. Сумма, на которую мы рассчитывали и которую могли потратить, выросла в десять раз, и к концу строительства от семейных сбережений ничего не осталось.
Но все же дом был построен, и мы в него въехали. Это был большой двухэтажный кирпичный особняк с величественным парадным входом, высоким сводчатым потолком в гостиной, посередине которой был устроен камин. Столовая была большая, со стеклянными стенами и дверями, выходившими прямо во внутренний дворик. К столовой примыкал зимний сад — или что-то подобное, называемое «флоридской комнатой». В доме было двадцать семь окон, и все разные, отличавшиеся и размером, и формой, и стилем. На втором этаже фасад украшали балконы в новоорлеанском стиле. Потом я много ездила по Калифорнии, но никогда не видела ничего похожего на этот наш «калифорнийский» дом, выдуманный архитектором-фантазером.
Мы въехали в этот великолепный дом осенью и скоро обнаружили, что у нашего камина восхитительная тяга — огонь в нем горел ярко и жарко, но дров на него нужно было больше, чем мы могли себе позволить. С наступлением холодной погоды мы обнаружили также, что печь, которая должна была обогревать весь дом, также требовала необычно большого количества топлива. Когда же выпал первый снег, стеклянные стены столовой покрылись льдом, и все растения в зимнем саду замерзли.
«Ну, — сказала мама, — думаю, этой зимой мы нечасто будем приглашать гостей на ужин. Давайте лучше запрем столовую и забудем о зимнем саде».
«Я мало знаю о климате в Калифорнии, — заметил отец, — но думаю, мой друг забыл, что здесь климат все-таки сибирский».
Единственным теплым помещением в доме была кухня, и два наших слуги-китайца отказывались из нее выходить.
Жизнь в доме, о котором так мечтал мой отец, оказалась чрезвычайно неудобной. В эту первую зиму мы старались проводить побольше времени в постелях под грудами одеял. Мы надевали по несколько слоев теплой одежды и собирались вместе в одной комнате наверху, когда в широкие окна нашей гостиной задувал холодный ветер. Еще одним непредусмотренным недостатком было местоположение дома. Когда отец решил построить его на окраине, он не задумывался о том, как мы будем попадать в город. Оказалось же, что единственным способом добраться до города была двадцатипятиминутная прогулка по грунтовой дороге к конечной остановке трамвайной линии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
