всегда вовремя сдавала все отчёты, а есть там чесотка, нет чесотки, уже не важно. Зато в отчётах всё подчищено. Субсидиями детдом не обижали.
Дважды в месяц из областного центра сотрудникам привозили зарплату. Тогда в доме, стоявшем на высоком яру, начиналось настоящее веселье. В эти дни хозобслуга гуляла в подсобке, а педагоги разбредались по классам. В небольшом учреждении строго соблюдались кастовые различия. Себя Дора Клементьевна относила к высшей категории учреждения, зная, что и директор, и воспитатели полностью зависят от неё. Стоит указать в отчёте, что в детском учреждении завелись вши или которую неделю налицо вспышка скарлатины, на детдом тут же обрушатся все кары областного и районного отделов народного образования. Съедутся все, кому надо и кому не надо. После комиссии детдом закроют, а детей, как водится, развезут по другим детдомам. Обслуга и педагоги останутся без работы, а в глухом сибирском посёлке другой работы нет.
Дора Клементьевна сидела в медпункте в ожидании сладкой минуты, когда на пороге появится сам директор и напевным голосом позовёт отпраздновать вместе с ним получение зарплаты, ведь аванс и получка были настоящими праздниками для работников детдома. А ещё Дора Клементьевна знала, что директор на дух её не переносит, не приемлет как явление, но вынужден мириться, так как именно от неё зависит благополучие его семьи. И от того, что перед ней будет ковриком стелиться красивый мужчина, который ни за что не стал бы с ней разговаривать, встреться они в другом месте, у Доры Клементьевны щемило в левой стороне груди. Именно в том месте, где билось доброе и любвеобильное сердце доктора Саркисян.
– Дора Клементьевна, можно я пойду? – спросил осмелевший Серёжа. Мальчик заметил, что доктор замечталась, а заплывшие щёлочки глаз будто подёрнулись липким сиропом.
– Подожди, Серёженька, не уходи! – вскинулась Дора Клементьевна и часто-часто задышала. Доктор Саркисян страдала невыносимой одышкой. По её хриплому дыханию весь детдом знал, что по коридору передвигается Дора Клементьевна.
Дети смеялись над ней, но скрытно, так, чтобы она ни о чем не догадалась. Дора Клементьевна слыла доброй женщиной. Она часто давала справки об освобождении от занятий злостным прогульщикам и побегушникам. Доктор искренне жалела сирот. Она жалела всех: хулиганов, правонарушителей, малолетних воришек и грабителей. Для неё все сироты были равными. Эти злобные существа были детьми. И не их вина, что они стали такими. Она никого не винила. Ни детей, ни родителей. Только жизнь. Во всём виновата жизнь. А в чём она виновата и почему, объяснить не могла и не умела.
К Серёже Москвину Дора Клементьевна питала материнскую любовь, выделяя его из всей своры детдомовских ребятишек. Они и были сворой. Как собаки. Как волки. Маленькие волчата. Детдомовские дети отчаянно дрались, ругались, матерились. Это были маленькие зверёныши. А как они дрались! До крови, до потери сознания. Бывало, вцепятся зубами друг в друга, не разнять, только водой разлить можно. Серёжа не был похож на остальных детей. Было в нём что-то тонкое, неуловимо трепетное. Трёхлетним ребёнком его привезли сюда, он незаметно подрос, и Дора Клементьевна всем сердцем тянулась к нему, хоть и замечала, что мальчик равнодушен к её ласкам. Сейчас она ждала директора и хотела, чтобы Серёжа убедился, как уважает и ценит её руководство детдома. Может, тогда Серёжа будет поласковее с доктором Саркисян.
– Ну что же вы! Что же вы тут сидите? – то ли спросил, то ли упрекнул мужчина, вбежавший в медпункт.
Директор не заметил Серёжу Москвина. Вздымая кверху гибкие, как будто бескостные руки, он словно любовался ими. Мужчина нравился самому себе. Он был весь переполнен собой, весь в самом себе, если так можно сказать о здоровом полноценном мужчине. Дора Клементьевна довольно улыбнулась, а Серёжа принялся внимательно следить за его руками. В директоре было что-то необычное. Он был мужчиной, но отличался от других мужчин. Детдомовский завхоз Семён Петрович, мужиковатый и циничный матерщинник, получая поручения от директора, всегда весело хмыкал, а тот недовольно морщился и визгливо гневался. Семён Петрович тут же переходил на другую волну. Детдомовский завхоз был лёгким на подъём. Он боялся потерять работу. В таёжных посёлках мало работы. Все рабочие места заняты надолго. Здесь за работу держатся обеими руками.
– Ах, Юрий Васильевич, не сердитесь! А я тут сижу, жду особого приглашения! – Доктор Саркисян распростёрла руки, словно желая обнять директора, но тот в ужасе отпрянул.
– Стол накрыт, все ждут, а вас нет и нет, – обиженно протянул Юрий Васильевич и по-детски всхлипнул. Серёжа внимательно всматривался в лицо директора. Ему хотелось вытереть несуществующие слёзы Юрия Васильевича, но Дора Клементьевна опередила его. Вскочив со скамьи, она вновь ринулась на директора, но Юрий Васильевич от страха почти влип в перегородку.
– А я здесь, работаю. Вон, видите, какой у нас скелетик маленькй! Он не растёт, Юрий Васильевич! Совсем не растёт. Он усыхает.
Серёжа обиженно насупился. Ему не нравилось, если в его присутствии говорили о нём, словно он глухой.
– Дора Клементьевна, мы все наслышаны о ваших неформальных отношениях с Серёжей Москвиным!
Юрий Васильевич наконец-то заметил мальчика и даже скривил губы, как будто хотел улыбнуться. При этом лицо директора оставалось ровным и неподвижным. В глазах будто стоячая мутная вода, только узкие капризные губы с усилием растягиваются в подобии улыбки.
– Я выпишу ему усиленное питание, Дора Клементьевна! Мы не оставим вашего любимца в беде. Откормим мальчика как следует. Советской стране не нужны скелеты.
– А когда за талонами прийти? – Щёлочки окончательно сомкнулись. На месте глаз образовались влажные пухлые мешки. Дора Клементьевна от радости словно сочилась мёдом.
– Да хоть завтра утром! – всем телом завибрировал Юрий Васильевич. Он извивался в разные стороны, как отпущенная и расслабленная пружина. – Прямо с утра и подходите. Меню в усиленном питании хорошее. Сметана, молоко, творог, масло, мясо – в общем, всё, что нужно молодому человеку для полного и всеобъемлющего счастья. А сейчас идёмте, Дора Клементьевна! Нас ждут!
Они ушли. Юрий Васильевич, превозмогая отвращение, которого не смог скрыть, взял Дору Клементьевну под руку; доктор обернулась и торжествующе улыбнулась мальчику.
Серёжа проводил их голодным взглядом. В столовой ещё днём накрыли столы. Воспитатели и учителя изошли слюной от запахов пиршественного стола. В тарелках ароматное варёное мясо, в вазах мандарины и яблоки. Детдомовские дети знали о пышных пирах в столовой. Да и как их можно было скрыть? На следующий день Семён Петрович, по обыкновению, красовался со свежим фингалом под глазом, а некоторые учителя прятали глаза от детей. Они-то знали, чем кормят подрастающее поколение в
