Несмотря на жару, ночь в Новом Орлеане возбуждала. Столько надежд парило в воздухе, столько сулила наслаждений сама эта атмосфера. Джим и Салливан, как паломники Голгофу, один за другим посещали бары, слушали негритянских певцов, поглядывали на мужчин и шлюх. Такое времяпрепровождение без чувства вины или какой-либо заботы о будущем было приятным.
По утрам Салливан работал над романом (история безответной любви, рассказанная с чувством легкой горечи), а Джим осматривал достопримечательности. После полудня они ходили в бассейн, по вечерам они посещали бары, где собирались гомосексуалисты — притворялись скучающими и ничего не подозревающими туристами, — но провести им никого не удавалось. В особенности их заинтересовал бар под названием "Шенонсо". Он расположился на тихой улочке на окраине французского квартала и целиком занимал старое каменное здание с облупившимися стенами. В дальнем конце помещения в камине горел огонек, пылали свечи, а из музыкального автомата раздавались тихие популярные песни. Атмосфера здесь была такой мирной, что даже самые буйные клиенты вели себя вполне пристойно. Крики их звучали приглушенно, свист был едва слышен, а уж о бузе и речи не могло идти. Джим и Салливан всегда садились за столик у огня, откуда могли наблюдать, как приходят и уходят мужчины и женщины, разыгрывая перед незнакомыми людьми различные ритуалы ухаживания. Наблюдая за этим зверинцем, Салливан обычно тихим голосом говорил такие вещи, которые ни за что не сказал бы в других местах, а Джим слушал его как всегда, надеясь узнать что-то новое о самом себе. Но Салливан говорил только о других.
В марте Джиму исполнилось двадцать лет, и он вдруг начал размышлять над всем тем, что случилось с ним с тех пор, как он покинул Вирджинию. Все было так, словно он в течение этого времени намеренно искал приключений, чтобы в старости можно было рассказывать о них, сидя в какой-нибудь лавочке в Вирджинии вместе с другими стариками. Хотя, конечно же, всего он все равно не сможет рассказать. Временами он спрашивал себя, ведет ли Боб такой же образ жизни. Ему хотелось бы думать, что нет. И все же, если они действительно как два близнеца, если они настоящие близнецы, Боб, вероятно, занят тем же, чем и он, Джим. Нелегко было во всем этом разобраться, но когда-нибудь он узнает ответ, а сейчас он просто приобретает жизненный опыт.
День рождения Джима они отпраздновали в баре "Шенонсо" при активном участии владельца бара — толстого хлопотливого человека, который прежде был художником-декоратором в Нью-Йорке, но теперь исправился. Он знал только их имена, но подозревал, что они богаты или имеют вес, или и то, и другое, но был достаточно рассудителен и вопросов лишних не задавал. И потом, другие клиенты были в восторге от этих двух молодых людей, а это было полезно для бизнеса.
— Пол, Джимми! Как дела?
Он улыбнулся Джиму, своему любимцу, и Джим улыбнулся ему в ответ. Ему нравился владелец, хотя тот и бывал по-матерински докучлив.
— Что подать?
Они заказали пива, и хозяин сам принес его. Затем он подсел к их столику.
— Ну, что новенького? — спросил Пол.
— Ни за что не догадаетесь. Тот высокий бледный парень, ну, тот, что поглядывал на Джима, он ушел к водителю грузовика — негру. И теперь они живут вместе. Ничего смешнее этой парочки в жизни не видел! Они никого вокруг не видят, и, по моим сведениям, негр его поколачивает. Нет, правда, смешнее не бывает!
Они согласились, что это и в самом деле смешно, а Джим пожелал узнать, многие ли негры этим грешат. Сам-то он всегда думал, что негры не из таких. Хозяин выпучил глаза.
— Негры? Да каждый второй, в буквальном смысле каждый второй! Конечно же, быть негром в Америке — не подарок, тут кто угодно свихнется. Так что еще малая толика, еще один бзик — не повод для удивления. А потом, многие из них дикари, а дикарю абсолютно все равно, что делать, если только это доставляет удовольствие.
— Мы все, наверное, такие, — сказал Салливан.
Толстяк сдвинул брови, и мыслительный процесс требовал от него немалых усилий.
— Но нам необходимы хоть какие-то договоренности, хоть какой-то порядок, иначе все пойдут вразнос, начнут делать черт знает что — убийства и все такое.
— Я имел в виду только сексуальные запреты, а на них законы не должны распространяться.
— Может, и не должны, но распространяются. Сколько раз меня забирали полицейские в штатском, которые сами же меня и провоцировали, ужас просто! Иногда, чтобы откупиться, даешь им стольник, а то и больше. Они такие мошенники, особенно здесь.
— Все это неправильно, — Джим видел, что Пол сердится. — С какой стати мы должны прятаться? То, что мы делаем, — естественно, если не сказать — нормально. В любом случае то, что люди делают по доброй воле — их личное дело, и никого больше не касается.
Толстяк ухмыльнулся:
— И у вас хватит духу рассказать о себе всему миру?
Пол вздохнул и опустил взгляд на свои руки.
— Нет, — сказал он, — не хватит.
— Так что же мы можем сделать, если мы так пугливы?
— Жить, не теряя собственного достоинства, я полагаю, и учиться любить, как говорят.
— Справедливо, — вздохнул толстяк. — Ну, мне пора за стойку.
Он ушел.
— Тебе и вправду не все равно? — спросил Джим. — Ты и правда печешься об остальном мире?
Пол пожал плечами:
— Иногда не все равно, иногда я действительно очень о нем пекусь.
Они попивали свое пиво и поглядывали на людей. Присутствовавшие женщины, как ни посмотри, выглядели совсем жалко, особенно одна из них, пожилая женщина, которую все называли Большая. Седоволосая, с мужской стрижкой, в юбке, пиджаке и темном галстуке, она становилась сама не своя при виде хорошеньких девушек, в особенности застенчивых и влюбчивых.
— Вот она, — сказал Джим, кивнув в сторону Большой, — не лжет и не притворяется. Ты хочешь быть похожим на нее?
— Я не о том. Мне требуется хоть немного элементарной честности и терпимости. Почему мы такие, какие мы есть? Это тайна, и закон тут не при чем.
Джим сменил тему разговора.
— Сколько ты собираешься пробыть в Новом Орлеане?
— А что? Тебе скучно?
— Нет, но мне нужно работать, я тебе говорил про теннисную школу.
— Успокойся, у тебя на это еще много лет. Ты попридержи свои денежки, развлекайся и жди.
Джим был рад тому, что ни он, ни Салливан, не притворялись, будто всю жизнь собираются провести вместе, но ему и в голову не приходило, как трудно было Салливану, почти в него влюбленному, казаться безразличным. Поскольку они не понимали друг друга, каждому удавалось поддерживать в своем воображении иллюзорное представление о другом.
К ним за столик подсела молодая красивая лесбиянка, напоминавшая гипсовый слепок с Аполлона Бельведерского. Спрос на нее был велик.
— Эй, ребята, угостите вашу лучшую подружку?
Они выпили.
3Дни проходили быстро, и Джим наслаждался этой праздной жизнью. Он был счастлив, просыпаясь по утрам, он был счастлив, ложась в постель вечером и думая о дне грядущем. Он понимал, что его жизнь течет бесцельно, и это его вполне устраивало. Внезапно война в Европе заняла умы даже клиентов бара "Шенонсо". Они теперь часами беседовали о возможности немецкого вторжения в Британию, и казалось, что у всех сохранились какие-то сентиментальные воспоминания о Стратфорде, Марбл-Арч или о гвардейцах в Найтсбридже. Люди, стесняясь своего интереса, окунулись в реку истории, протекавшую по их столетию.
К концу мая Джим и Салливан стали скучать в Новом Орлеане. Джим все чаще заговаривал о Нью-Йорке, о работе, а Пол считал, что им нужно отправиться в Южную Америку, хотя особо на этом не настаивал, а просто таким образом давал понять, что еще какое-то время рассчитывает пробыть с Джимом. Но их дальнейшая судьба решилась помимо их воли и довольно неожиданно.
Однажды вечером в "Шенонсо", Джим, беседуя с хозяином, увидел, как в бар вошла женщина. Это была брюнетка, необычная, хорошо одетая и совершенно неопределяемой ориентации. Она неуверенно заказала себе выпивку. Хозяин обратил на нее внимание:
— Бог ты мой, она зашла не в тот бар, я такие вещи за милю чую, — он поднялся на ноги. — Если сюда станут приходить все подряд, мы растеряем нашу репутацию.
Нахмурившись, он направился к стойке. И тут Салливан узнал женщину, а она в тот же миг узнала его.
— Пол! — воскликнула женщина и, взяв со стойки свой стакан, села за их столик.
Кто бы она ни была, Пол был рад встрече. Когда он представил ее Джиму, она одарила того искренней улыбкой, в которой сквозил интерес, а не любопытство, за что Джим был ей благодарен. Она начала говорить, а Джим рассматривал ее лицо. Естественно изогнутые тонкие брови, карие глаза, темные волосы, фигура стройная, неброская, движения как у танцовщицы. Она рассказывала об Амелии, бывшей жене Салливана.
