Однажды поздно вечером, когда Салливан уже отправился спать, Джим и Мария сидели во внутреннем дворике.
На чёрном небе, белый и яркий, висел лунный серп, а лёгкий ветерок нежно шелестел кронами пальм.
— Я знаю, как это трудно, — Мария угадала настроение Джима. — Пол — странный человек. Он всё воспринимает так трагически и всех тоже. Он мучается, если ты при нём хвалишь другого писателя, пусть даже Шекспира. Если ты скажешь, что тебе нравятся брюнеты, он тоже будет мучиться, потому что не брюнет. А теперь он вообще отвернулся от людей. Я не знаю почему. В прежние времена он был другим. Он был более… живым. Он чувствовал, что ему дана острейшая интуиция, ни у кого такой не было, и считал её священным даром. Она, собственно, и есть священный дар, хотя… может быть, и была у него не такой острой, как он думал.
— Но ведь он очень хороший человек, правда? — спросил Джим.
— Да, — быстро сказала Мария, — очень хороший. Но недостаточно. Он хотел бы быть ещё лучше. Я думаю, это мучает его.
— А что, это так важно — быть великим писателем?
Она улыбнулась:
— Это важно для тех, кто думает, что это важно, кто для этого пожертвовал всем.
— А Пол? Он многое отдал?
— Кто это может знать?.. А он способен любить?
Вопрос был прямым, и Джим покраснел.
— Я… не знаю. Думаю, что способен.
Но Джим был не уверен, знает ли он, что такое любовь. Он полагал, что любовь — это что-то вроде того чувства, которое он испытывал к Бобу. Эмоциональное влечение, которое с годами становилось всё сильнее, словно разлука сохраняла это чувство в чистоте. Кроме того, то, что он чувствовал к Бобу, имело один неоспоримый плюс: оно было не высказано, оставалось его тайной.
Он улыбнулся, подумав об этом, и Мария спросила:
— Чему ты улыбаешься?
— Я просто подумал о том, как я далеко от Вирджинии, от городка, где я вырос. Я подумал о том, как моя жизнь отличается от жизни тех, кто там остался.
Мария неправильно поняла его:
— Тебя беспокоит то, что ты отличаешься от других?
За всё время их знакомства она впервые прямо сказала о его связи с Салливаном, и Джима это привело в ярость. Его разозлило, что он был замечен.
— Не так уж сильно я и отличаюсь.
— Извини, — она поняла свою ошибку, прикоснулась к его руке. — Неловко как-то получилось.
Джим простил её, но не до конца. Им владело какое-то подспудное желание сделать ей больно, швырнуть её на кровать и силой овладеть ею, чтобы доказать ей, себе и всему миру, что он такой же, как все. В горле у него запульсировало. Ему было страшно, хотя разговор и перешёл на пустяки.
Когда Джим поднялся к себе в номер, Салливан читал. Под москитной сеткой он был похож на призрака.
— Приятно проводишь время? — спросил Салливан.
— Что ты хочешь этим сказать? — Джим был готов ринуться в бой.
— С Марией, ты же знаешь, что я хочу сказать. Она такая привлекательная, правда?
— Точно! — Джим сбросил одежду на пол.
Ночь стояла жаркая, внезапно он почувствовал усталость.
— Подожди, ты ещё узнаешь её получше. Она великолепная любовница.
— Заткнись!
— Ты подожди, только и всего, просто подожди, — Салливан пьяно ухмыльнулся.
Джим выругал его, выключил свет и забрался в свою кровать. Заснуть ему удалось лишь через несколько часов.
2Мария Верлен была странной женщиной: тонкой и довольно непредсказуемой. В свои сорок лет она казалась девочкой: стройная, вся в ожидании, мечтательная. Всю свою жизнь посвятила она желанию и стремлению обрести целостность — желанию, которым одержимы романтические души и которое сбивает с толку остальных. Она меняла любовников, её привлекали чувственные, тонкие, кажущиеся недосягаемыми. Её воображение могло преобразить самого заурядного мужчину в любовника мечты, если обстоятельства благоприятствовали и его реакция была соответствующей. Но со временем её воображение стало блекнуть. В дело вмешивалась грубая реальность, и роман заканчивался, обычно бегством. Но она не сдавалась и начинала всё сначала, словно галантный воин, до конца преданный проигранному делу. Ведь, в конечном счёте, её любимой была легенда о Дон Кихоте и о поисках невозможного. Уверовав в эту легенду, она сделала её своей жизнью. Но время шло, и она вдруг обнаружила, что всё больше и больше дрейфует в сторону более молодых, чем она, — к мальчишкам, хрупким, почти как девушки. Юноши нередко могли отвечать нежностью на нежность, возвышенным чувством на возвышенное чувство, и, конечно же, они тоже верили в любовь. Но гомосексуалистов обычно она избегала. Она слишком долго прожила в Европе, слишком многие её сверстники оказались в плену у этой кучки модельеров и декораторов. Но она поклялась, что её эти сети не уловят, хотя ей было интересно и весело с этими людьми, которые часто брали её себе в наперсницы. Но они из самых добрых чувств, отнюдь не из злых намерений, пытались лишить её пола, сделать такой же, как они. К счастью, у неё был особый талант «делать ноги»: она знала, когда можно уйти, не причинив боли. А потому они выдали ей временную визу в их мир, а она с удовольствием путешествовала по нему туристкой.
Теперь она увлеклась Джимом. Для неё он был экзотикой. До этого её не влекло к обычным мужчинам — почти мальчикам. Эстетически он её устраивал. Ей всегда нравились нордические боги: голубые глаза, светлые волосы, бледная кожа. Чувствуют ли они вообще что-нибудь, эти холодные северяне? Может, они вообще не из рода человеческого?
Но, скорее всего, Джим всё же тронул её. Он был необыкновенно замкнут, немногословен, чуть ли не вообще лишён дара речи. У него не было ничего, кроме собственного тела, которое он приносил в жертву, чтобы умилостивить каких-то грозных богов.
Она хотела его. Если есть какая-то нордическая тайна, то она хочет приобщиться к ней. Она колебалась только из-за Пола. Подай он ей хоть какой-нибудь знак, и она тут же исчезнет.
Но никакого знака не последовало, и она решила, что он не возражает.
Однажды днём они с Джимом на конной коляске отправились в полюбившийся им бассейн. Салливан как всегда остался в отеле.
— Так сколько ещё времени уйдёт на эти дела? — спросил Джим Марию.
— Не знаю, здесь всё делается так медленно. Возможно, несколько недель. Почему ты спрашиваешь? Ты, наверное, ужасно скучаешь?
— Нет, я не скучаю. Во всяком случае, пока. Мне даже нравится жаркая погода, но я хочу до осени приехать в Нью-Йорк.
— И снова начать играть в теннис?
— Да, мне нравится работать.
— Ты будешь жить в Нью-Йорке вместе с Полом?
Вопрос прозвучал.
Джим ответил не сразу:
— Может быть. Но я сам по себе.
Ответ был дан.
— А что ты делал в Голливуде?
— Давал уроки тенниса. Немного.
— В Голливуде, должно быть, интересно. Я давно туда не наведывалась. А ты встречался с… — она стала называть имена, и он отвечал «да» или «нет». Затем она осторожно стала называть имена гомосексуалистов. На большинство из этих имён Джим отвечал «да». В конце концов речь зашла о Рональде Шоу.
— Я встретила его однажды в Нью-Йорке, — сказала Мария. — Мне он показался маленьким тщеславным человеком.
— Когда узнаешь его поближе, он вовсе не такой плохой. — Джим демонстрировал благородство. — Он не очень счастлив, непонятно почему. У него есть всё.
— Кроме того, что он хочет.
— Я думаю, он сам не знает, чего хочет, как и все мы.
Мария задумалась. Она недооценивала Джима.
— Наверное, ты прав. Немногие люди знают. А если и знают, то не умеют получить.
— Вот мне, например, хочется денег, — сказал Джим, — достаточно, чтобы хватило на жизнь.
— И это всё?
— Ну, есть ещё одна вещь.
— Какая же?
— Это моя тайна, — засмеялся Джим.
Лето прошло. Мария закончила все свои дела, но они не уезжали. Салливан пил, Джим с Марией ходили купаться или осматривали руины. Жара стояла невыносимая. Стоило перейти улицу, и ты был весь мокрый от пота. Но они оставались, и никто из них не заикался об отъезде, даже Джим.
Все трое ждали.
Однажды они отправились на руины Чичен-Ицы и заночевали в соседней гостиничке, где познакомились с супружеской парой из Сиэтла по фамилии Джонсон. Джонсоны были молоды, энергичны и невинны. Миссис Джонсон была на седьмом небе, узнав, что перед ней Салливан.
— Я читаю буквально всё!
На самом деле она прочитала лишь одну из его книг и давно уже забыла, о чём она. При всём том встреча с настоящим писателем её взволновала.
Вечером после обеда они уселись среди пальм. Говорила почти одна миссис Джонсон. Приятная дремота охватила их. Мария сидела, сложив руки на коленях, и смотрела на руины вдалеке. Пирамиды и нарядные квадратные сооружения в свете звёзд казались жутковатыми.
Джим пытался подавить зевоту. Он хотел поскорее улечься в постель. Салливан наслаждался текилой и похвалами миссис Джонсон.
