В Форначи Эрнест и другой раненый солдат соборовались капелланом итальянской армии доном Джузеппе Бьянки. Капитан Гэмбл пришел подбодрить Эрнеста до того, как итальянский хирург очистил и перевязал его раны, из которых извлек большие куски шрапнели. Оттуда Эрнеста отправили в больницу в Тревизо, где он провел пять дней. Гэмбл был его единственным посетителем в это время, и между ними завязалась дружба. Ему было тридцать шесть. В 1914 году Гэмбл переехал во Флоренцию, пожить приятной жизнью и поработать над своими картинами. Среди многих тем, которые они с Эрнестом обсуждали, пока неторопливо текли дни, была и жизнь в Европе, полная надежд, о которой мечтал художник. Если Эрнест хотел стать писателем, сказал Гэмбл, то следовало бы подумать о больших городах Европы. Три недели назад Гэмбл потерял в Фоссальте друга, художника-эмигранта и офицера Красного Креста, погибшего под снарядом; ему передали, что последними словами лейтенанта Эдварда Макки были: «Как блестяще сражаются итальянцы!» Гэмбл, возможно, узнавал в Эрнесте молодецкую энергию своего мертвого друга.
Хемингуэй нуждался в дальнейшем медицинском уходе, и Гэмбл, в конце концов, посадил его на санитарный поезд «вместе с мухами и запекшейся кровью», по рассказу пациента. Поезд шел сорок восемь часов до пункта назначения, и Гэмбл отправился в путь вместе с товарищем. Эрнест не забыл доброту старшего друга и позднее написал ему: «Все плохое во время этой поездки из Пьяве в Милан сгладилось тобой. Я ничего не сделал, только позволил тебе создать для меня идеальный комфорт».
Как только Эрнест добрался до Милана, он послал родителям телеграмму, что был ранен, но уже все в порядке и что он получит «медаль за отвагу». Примерно в это же время из Красного Креста тоже отправили родителям Эрнеста телеграмму. Однако первые детали, о которых узнали родители, содержались в письме, отправленном им Тедом Брамбэком 14-го числа, после целого дня, проведенного вместе с Эрнестом в госпитале в Милане. Самое раннее описание Брамбэка героизма Эрнеста:
В нескольких футах от Эрнеста, пока он раздавал шоколад, взорвалась огромная траншейная мина. От взрыва он потерял сознание, его засыпало землей. Между Эрнестом и снарядом оказался итальянец. Он погиб на месте, а другому, стоявшему в стороне на расстоянии нескольких футов, оторвало обе ноги. Третий итальянец был тяжело ранен, и его Эрнест, после того как тот пришел в сознание, взвалил себе на спину и потащил к первому укрытию. Он говорит, что не помнил, ни как он туда добрался, ни что нес на себе человека, пока на следующий день ему не рассказал об этом итальянский офицер и сообщил, что за этот поступок ему решили вручить медаль за отвагу.
К серебряной медали за воинскую доблесть, которая, по некоторым мнениям, давалась всем американцам, получившим ранения, прилагалось иное описание героического поступка Эрнеста: «Получивший серьезные ранения многочисленными осколками шрапнели из вражеского орудия, проникнутый замечательным духом братства, прежде чем позаботиться о себе, он оказал великодушную помощь итальянским солдатам, которые получили более серьезные ранения вследствие того же взрыва, и не позволил перевезти себя в другое место, пока их не эвакуировали». По одним сообщениям, Эрнест вынес раненого товарища с поля боя, другие утверждают, что он отказывался от помощи до тех пор, пока сначала не осмотрят его товарищей. Все это породило какую-то колоссальную путаницу о ранениях Эрнеста Хемингуэя и природе и степени его героизма. В следующие недели и месяцы появится много версий этой истории, когда Эрнест начнет рассказывать, пересказывать и приукрашивать рассказ о своих подвигах. Действительно, все оставшиеся годы жизни он со страстным упорством будет возвращаться к истории своего ранения и героизма, в зависимости от обстоятельств изменяя рассказ. Предыдущие биографы фиксировали эти несоответствия, но расхождения будут вновь появляться в этих рассказах. Сейчас достаточно будет сказать, что слухи упоминали «темноглазую красавицу[11] с оливковой кожей», оставшуюся в Италии, и сексуальный контакт с печально известной Матой Хари (шпионка была казнена в 1917 году).
И все же Хемингуэй частенько будет оставлять намеки, которые могли указывать на правду. Перечитывая сцену из своего романа «Прощай, оружие!» о Первой мировой войне, он переосмысливает свои утверждения о том, что пронес раненого итальянца 150 ярдов (как указывает один критик, это в полтора раза больше длины футбольного поля). Лейтенант Ринальди спрашивает Фредерика Генри, совершил ли он «подвиг», за который дают медаль. «Нет», – отвечает Фредерик, он ел сыр, когда был ранен. Ринальди просит его подумать лучше: «Вы никого не переносили на плечах?» «Никого я не носил, – отвечает Фредерик. – Я не мог шевельнуться». (Историк Хамфри Карпентер считает «удивительным», что биографы Хемингуэя приняли рассказ о «перетаскивании» человека «безоговорочно».) В одной сцене – подобные детали и превращают «Дома» в превосходный рассказ – Кребс, вернувшийся домой с войны, понимает, что его слушатели настолько привыкли к историям о зверствах, что для того, чтобы заставить их слушать, ему приходится лгать. Он начинает старадать из-за всей этой лжи. Раньше Кребс вспоминал о войне и о том, как все было просто, и «чувствовал спокойствие и ясность внутри». Теперь эти воспоминания утратили всю «простоту и ценность и затем позабылись и сами». Из-за лжи Кребс остался ни с чем, он чувствует лишь отчуждение и отчаяние, вернувшись домой после войны. В рассказе «В чужой стране» герой подружился с итальянскими солдатами, которые находились вместе с ним в госпитале в Милане. У всех есть медали, и итальянцы «очень вежливо» интересуются медалями героя; в грамотах, которые герой показывает друзьям, много слов вроде «fratellanza» и «abnegazione» [итал. «братство» и «самоотверженность». – Прим. пер.] (в грамотах самого Хемингуэя те же слова), но если отбросить напыщенные фразы, то на самом деле все грамоты говорят о том, что «медаль мне дали потому, что я американец». Герой этого рассказа, в отличие от Кребса, знает, что «никогда бы такого не сделал». И во время войны, и сейчас, вернувшись домой, он «очень боится смерти». (CSS, 208)
В этом романе и двух рассказах писатель как будто бы признается о собственных переживаниях на войне, обо всем, что он рассказывал. Конечно, мы не можем считать даже, казалось бы, автобиографический рассказ полноценной истиной. Хемингуэй, будучи писателем, прекрасно знал об этом. В обоих рассказах, о лжи и о войне, он говорит очень глубокие вещи о лжи и вымысле, о героях в реальной жизни и героях в художественной литературе. Но было бы нечестно закрывать глаза, когда Хемингуэй показывает нам лгущих, или неискренних, персонажей. Он хочет, чтобы мы, по крайней мере, задались вопросом, не солгал ли он сам о войне. Писатель тоже говорит неправду и выдумывает, как, похоже, говорят нам рассказы. Но что это означает в контексте последствий войны? Осталась ли какая-то правда или достоверность?
«Дома» и «В чужой стране» говорят и о последствиях войны для солдата. Из-за всего пережитого на войне герой «В чужой стране» боится того, что произойдет, когда он вернется на фронт, он боится умереть. Рассказ «Дома» более основательно показывает глубокое отчуждение, которое чувствует Кребс, вернувшись домой. Мать Кребса спрашивает, любит ли он ее, и он отвечает, что нет, он никого не любит; когда она становится на колени на полу в столовой и просит его помолиться вместе с нею, он отказывается.
Невроз военного времени[12] – термин был введен в обращение в Первую мировую войну и впервые упоминался в британском медицинском издании «Ланцет» в 1916 году – по-видимому, описывал до сих пор неизвестное состояние солдат, включающее нервозность, утомление, психическую нестабильность разного типа и многочисленные соматические заболевания, начиная с лицевого тика и заканчивая диареей. Военный невроз считался биологическим феноменом, причиной которого была «ударная волна» от разрыва снарядов в непосредственной близости от пострадавшего солдата; позднее под военным неврозом стали подразумевать также психическое расстройство, вызванное стрессом в условиях современной войны.
Много чернил было пролито, чтобы прояснить вопрос, страдали ли герои Хемингуэя от военного невроза – особенно Ник Адамс, который в разных рассказах Хемингуэя, и в частности «На сон грядущий» и «На Биг-Ривер», с трудом держит себя в руках и справляется с помощью ритуальной рыбалки и жизни на природе. Выдвигаются предположения, мог ли создатель Ника страдать от того же расстройства. Доказательства неубедительны, потому что ни в одном медицинском отчете того времени о состоянии здоровья Хемингуэя оно не упоминается, за одним не очень убедительным исключением. Один доктор из Бойн-Сити, видевший Хемингуэя летом после того, как тот вернулся с войны, рассказывал исследователю: «Психическое здоровье Эрнеста было страшно расстроено, когда он приехал на лечение летом 1919 года… Пациентом он был мужественным, но очень нервным». Помимо сомнительных свидетельств в прозе, Хемингуэй открыто признавался в письмах, что после войны не мог заснуть без света.
