— Проводить вас, господин полковник?
— Не откажусь, хотя здесь кончал, но теперь все по-новому.
— В каком же выпуске, дозвольте узнать?
— Тысяча семьсот восемьдесят седьмого года, с графом Аракчеевым… Вы укажите только, куда идти…
Два кадета рядом стояли в коридоре и смотрели на дверь, в которую вошел. За ними сгрудился десяток любопытных.
— Ты — Яша, а ты — Саша, — сказал Сергей Васильевич стоявшим впереди мальчикам.
Старший, худенький и рослый, был похож на отца, горбоносый, рыжеватый, с настороженным, готовым к отпору взглядом. Младший, на голову ниже, еще по-детски пухлый, розовощекий, весь в Екатерину Ивановну, и глаза ее — большие, добрые.
— Так точно! — враз ответили братья, вытянувшись и неотрывно смотря на незнакомого офицера.
— А я вашей матушки двоюродный брат, подполковник Непейцын, из Тулы приехал. Давайте же знакомиться.
Сергей Васильевич поцеловал мальчиков. Старший смотрел растерянно и недоверчиво, а младший так и припал навстречу. Потом гость скинул шинель и присел на скамейку под окном.
— Я вам посылку привез от матушки, — сказал он, обняв Сашу за плечи. — В воскресенье приходите за ней, и обедать приглашаю. Запиши-ка, Яша, куда идти. Мне вас у начальства отпрашивать или разрешат, когда сами скажетесь?
— Что за крест золотой у вас, дяденька? — спросил Саша, умильно смотревший то в лицо, то на грудь Сергея Васильевича.
— За взятие турецкой крепости Очаков, в котором я молодым офицером участвовал и где ногу потерял. Ведь она у меня не своя, а приставная. И вот видишь, служу, ничего…
У меньшого Тумановского глаза стали совсем круглыми.
— Вы обратно в Тулу поедете? — спросил старший.
— Нет, тамошнюю команду я другому офицеру сдал и сюда инспектором артиллерии вызван для нового назначения. — Тут Непейцын заметил, что Саша осторожно ощупывает колено механической ноги. — Не веришь? — спросил он и, взяв пальцы мальчика, повел их вверх по ноге: — Вот тут кончается, что от настоящей ноги осталось и в этакую деревянную чашку вставлено, а тут, снаружи, железные полосы до колена ходят. Поверил теперь? Знаменитый механик Кулибин придумывал. Вот ужо придешь ко мне, я ее тебе покажу снятую. Тогда разом поймешь все устройство. И товарищам расскажешь.
Последние слова относились к нескольким кадетам, которые при последних фразах о механической ноге придвинулись чуть не вплотную. Наверно, и дальше разговор проходил бы при тех же свидетелях, если бы в коридоре не показался дежурный офицер.
— Марш уроки готовить! — приказал он. — Нечего господину полковнику мешать с племянниками разговаривать.
Когда они остались одни, старший брат спросил, испытующе глядя в глаза Сергею Васильевичу:
— Вы правда нам родня?
— Правда, — спокойно солгал Непейцын. — Разве мне бы пристало самозванствовать? Да и ради чего, скажи?
— А почему мы про вас не слыхивали? — продолжал допрос Яша.
— То уж, брат, не моя вина. Разве потому, что с матушкой твоей с юности не видались и она меня за давно убитого почитала.
— А почему в письме она про вас ничего не писала?
— Ну что ты, Яшка, к дяденьке пристаешь? — сказал меньшой, должно быть опасаясь, что Непейцын рассердится, и ухватил его за рукав, чтобы так же неожиданно не исчез, как появился.
Сергей Васильевич просидел с братьями полчаса и ушел с сожалением. Старший под конец тоже смягчился и рассказывал об учении и товарищах. Были и такие, что не дразнили, а в драках были на его стороне.
«Вот так история! — думал Непейцын, ковыляя в сторону Владимирского собора, у которого надеялся найти извозчика. — Скорей родителям писать, объяснять, что ради свободного к мальчишкам прохода родней назвался и чтоб меня в письмах поддержали. А второе — вдову Назарыча предупредить, а то ребята «за корпус» придут, а бабушка безногого племянника отродясь не знавала. Нынче четверг, значит, завтра надо к Сампсонию добраться. А как старуха окажется норовиста? Каково мне в воскресенье будет?.. И завтра же днем с Петькой в Академию. Еще забыл у Громеницкого спросить новый адрес Верещагиных. Где такие артиллерийские дома? А как с обедом быть? Федька, кроме щей, каши да яичницы, ничего не умеет. Разве немка выручит, сготовит что-нибудь? Надо накормить вкусней, чем в корпусе. Ну, это не трудно.
Как Криштофович когда-то спрашивал: «А жареное мясо будет?»… Вот тебе и столичная жизнь, поспевай туда-сюда да еще принимай гостей… Не забыть Петра с Федором до воскресенья упредить о новом «родстве»…»
* * *
Петя волновался так, что, глядя на его осунувшееся лицо, Непейцын боялся, как бы не упал в обморок. Ожидая Иванова в коридоре около пейзажного класса, Доброхотов поминутно хватался за карманы полушубка, кафтана и штанов, по которым рассовал коробочки с восковыми барельефами и пластинки с гравюрами на металле.
— Прогонят, как бог свят! — бормотал он. — И поеду со страмом в Тулу… Матушка рада будет, а мне хоть в петлю…
— Не болтай вздора, Петя. Я ж говорил, как профессор с супругой про перстень отозвались, — успокаивал Непейцын. А сам решил попроситься присутствовать при показе работ, сказать за растерявшегося туляка что следует…
— Нет, вам ходить с нами не надобно, — ответил Иванов. — Здесь нонче Леберехт, Рашет, Прокофьев. Мы всё здание исколесим от одного к другому. Не бойтесь, не обидим малого. А вот со сквозняка уведем и в присутственном месте ожидать посадим.
В конце коридора поднялись по винтовой каменной лестнице, прошли через канцелярию, где глазели на них писаря, и оказались в большой комнате с овальным столом, окруженным стульями. На стенах — картины с древними божествами, в углу часы в футляре качают медным позеленевшим маятником.
— А покажи-ка мне первому, — сказал Иванов, и Петя начал подавать свои коробочки. — Деликатная работа! Ошибка в анатомии, но лицо живое… Молодец, право молодец! — приговаривал Михаил Матвеевич. — Так дожидайтесь нас с победой. Тут и сидеть удобно, и состояние Академии нашей воочию откроется…
Непейцын прошелся по комнате. Воздух затхлый, нежилой. Печей две — та, что топится из канцелярии, горяча, вторая, старого фасона, изразцовая, со многими карнизами, холодна и похожа на надгробие. Рассмотрел картины — на двух понял, что нарисовано: суд Париса и похищение сабинянок… А в чем же, кроме печей, видно состояние Академии? Сукно на столе в чернильных пятнах и дырах. Плесень на стенах меж окон — водосточные трубы, знать, протекают. Действительно, запустение… Но еще, пожалуй, важней, что ученики в коридорах, в классе Иванова, все очень жалки, епанчи обтрепанные, синие фраки под ними мятые, чулки нечистые и лица испитые, голодные…
За окнами раскрывалась панорама набережной Васильевского острова, Невы. Пешеходы — как черные муравьи на льду. Обоз с кладью под рогожами заворачивает за угол, к Андреевскому рынку. Что говорить, место для Академии отменное, а состояние ее…
Дверь скрипнула. Вошел Иванов, за ним Петя. Лицо растерянное.
— Не приняли? Работы не понравились?
— Нет, они всеми одобрены, и профессор Леберехт в ученики Петра взять готов, — ответил Михаил Матвеевич. — Но, оказывается, сей юноша от оружейного сословия не свободен, а потому может быть только вольноприходящим учеником, казеннокоштным зачислить его нельзя. Сиречь, хотя от платы за уроки, сказывают профессора, как вельми способного освободят, но должен сам себя во время обучения содержать и довольствовать.
— Говорил я, Сергей Васильевич… — горестно бормотал Петя.
— Погоди ты! — отмахнулся Непейцын. — А много ль, Михайло Матвеевич, надобно ему в месяц?
— В точности не отвечу, надо с Марией Ивановной потолковать, однако полагаю, что рублей семь при нонешней дороговизне. Комната, если светлая, теплая, то рубля два и на Васильевском возьмут. Харчи с мясом до трех. Обувь, одежда, баня — еще рубль-два… Но товарищи мои, профессоры, сейчас говорили; что поддержать его надо не более года, пока научится на камне работать. На сие искусство — перстеньки да печатки к часам — заказчиков сколь угодно, знай режь гербы, аллегории, монограммы. И платят щедро. Каждому лестно собственную печать приложить, себе отличие придумать, — улыбнулся Иванов.
— Сумею ли я, Михайло Матвеевич? — засомневался Доброхотов.
— Обучат. Поедем, Сергей Васильевич, ноне к нам втроем обедать, обсудим все с моей барыней. Я через полчаса от дел освобожусь.
— Нынче? Истинно сожалею, но никак не могу. Должен ехать по делу на Выборгскую. А вот завтра бы… Впрочем, завтра суббота…
— Тоже годится, — согласился Иванов. — Только обед будет субботний, — щи да каша. Но ты, Петя, все свои поделки захвати, Мария Ивановна сама гравирует и до такого охотница…
— Ну, ты домой сейчас? — спросил Непейцын, когда вышли с Доброхотовым в вестибюль Академии.
