Для пущего правдоподобия все декорации были на месте – куча бутылок на столе, груда закусок, магнитофон, услаждавший слух отпускников шедеврами польской эстрады. Весь реквизит опять-таки скрупулезно подготовлен заранее невидимыми соучастниками, с коими так никогда в жизни и не придется встретиться.
Мазур старался не смотреть в сторону бутылок – поскольку в таком деле эрзацы неуместны, на столе стояла натуральнейшая водка нескольких сортов, старка, коньячок, настойки. Душа болела от того, что попробовать это добро так и не придется – шутки кончились, они были на работе, следует приготовиться ко всему на свете, и в этих непростых условиях никак не годится вводить в организм сорокаградусные, а то и покрепче, нектары.
Сидевший в уголке Куманек, судя по горестному виду, в точности разделял сожаления Мазура, – но по дисциплинированности мыслей вслух ни за что бы не высказал. Остальным было легче, они отсыпались в другой комнате перед ночным дежурством, если не считать доктора Лымаря, добросовестно исполнявшего роль заботливой няньки при своем пациенте.
Только когда они благополучно смылись с пленным, Мазур наконец сообразил, зачем руководство включило в группу еще и Лымаря. Их эскулап как-никак был особым доктором – мог и вылечить почти все на свете, что только поддавалось врачеванию в полевых условиях, а мог и мастерски провести кое-какие другие процедуры, при виде которых старина Гиппократ наверняка слег бы с инфарктом.
Сразу, как только они разместились в микроавтобусе, Лымарь извлек свою аптечку, которую во всех передрягах берег, как зеницу ока, попросил подержать клиента и вкатил тому пару уколов, в завершение накапав в рот какой-то желтоватой дряни.
Пленник очень быстро перешел в крайне примечательное состояние: временами он, судя по всему, отлично осознавал происходящее вокруг, все видел и понимал, но в то же время членораздельно говорить не мог, и координация движений у него разладилась полностью. Лежал себе в уголочке, водя глазами вправо-влево, с блаженно расслабленной физиономией, и девяносто девять человек из ста с первого взгляда приняли бы его за вдрызг пьяного. Наличие такого вот типчика в развеселой польской компании никаких подозрений вызвать не могло – слабое звено среди выпивох, и не более того, в любом застолье хоть один такой да отыщется, и не обязательно среди поляков.
В общем, довезли благополучно, в домик заводили, словно персонажа какой-нибудь кинокомедии, – двое его бережно тащили, разражаясь беспричинным хохотом и пошатываясь, следом шел Вундеркинд с охапкой позванивавших бутылок, за ним валили остальные, помахивая легкими объемистыми сумками с покоившимися в них автоматами, а замыкал процессию Мазур, добросовестно горланивший с разухабистым выражением лица:
– Запшегайце коней в санки,мы поедем до коханки!Юж, юж, добраноц, поедем юж на добраноц!
Песенку эту он не извлек из родовой памяти, а вычитал где-то, но какое это имело значение? Главное, провожавший их в домик вежливый и бесшумный прислужник вряд ли что-нибудь заподозрил. Нет сомнений, что стучал тут каждый второй из обслуги, не считая каждого первого, – но тут уж ничего не поделаешь, дело житейское, вполне обычное на таких курортах. Не возбуждать подозрений – и все обойдется.
Они и не возбудили. Судя по тому, что прислужник, осклабясь, добросовестно попытался воспроизвести парочку польских ругательств (вполне возможно, искренне веря, что поддерживает светскую беседу), поляки тут же отметились и вели себя, надо полагать, в полном соответствии с национальными традициями. Две симпатичных девушки, выглянувшие на шум из окошка соседнего домика, судя по их веселому фырканью, тоже не отметили никаких несообразностей.
Помянутое окошко Мазур видел краем глаза в щелочку меж легкой занавеской и рамой. Заметив там движение, он протянул руку, взял гитару из реквизита и громогласно добавил польского колорита:
– Плыне, Висла, плынепо польскей равнине,и допуки плыне,Польска не загине…
На вопросительный взгляд Вундеркинда показал глазами на окно. Вундеркинд поднялся гибким кошачьим движением, подошел к окну, потянулся, изображая беззаботную праздность. Вернувшись к столу, сел не на прежнее место, а рядом с Мазуром, тихонько поинтересовался, почти не шевеля губами:
– Ничего не заметили?
Ничего подозрительного, – сказал Мазур серьезно. – Ну, а чего вы ожидали? Мрачных типов с поднятыми воротниками и в темных очках? Если нас вычислили и обложили, вокруг будет исключительно народец, подозрений не вызывающий, одни маски…
– Сам знаю, – пробурчал Вундеркинд. – Получше вас.
– Вот я и говорю… – пожал плечами Мазур. – Вы-то как думаете, могли нас вычислить? Вы ж разведка, обязаны все на свете знать.
– Вашими бы устами… – поморщился Вундеркинд. – Кто ж знает…
Мазур подумал с отстраненным профессиональным цинизмом: если о их миссии узнали неведомыми путями и готовят сейчас капкан, то, рассуждая со знанием дела, здесь и будет их последняя пристань, выражаясь интеллигентно, полный и законченный звиздец. Оказавшись запертым в облаве посреди такого вот местечка, уже не вырвешься. Штурмовые группы со всех направлений, приданные снайперы, несколько колец оцепления, акваторию, разумеется, блокируют, хренову тучу хваткого народа нагонят, и будешь тут торчать, как пельмень на тарелке. Останется лишь из кожи вон вывернуться, чтобы прихватить с собой на тот свет как можно больше народу – по крайней мере, не так обидно будет рапортовать кому-нибудь на той стороне: а вдруг есть все же та сторона, и кто-то согласно уставу принимает рапорты от новоприбывших… Как бы это местечко ни звалось, дежурный при входе есть наверняка, со всеми уставными причиндалами: мохнатый хвост там или белоснежные крылья.
– Внимание! – сказал Мазур тихонько.
– Что? – встрепенулся Вундеркинд.
Дремавший в углу Куманек моментально ожил и, повинуясь жесту Мазура, шмыгнул бесшумно в соседнюю комнату, чтобы в темпе сыграть там подъем.
– Она идет к нашему крылечку, – сказал Мазур. – Та, из соседнего домика. Второй пока не видно. Одна. Подозрительных предметов при ней не усматриваю.
Вундеркинд с непроницаемым лицом опустил руку на пояс, где под пестрой рубашкой у него, понятное дело, был заткнут за пояс пистоль с глушителем. Через несколько секунд в дверь громко, бесцеремонно постучали.
Они обменялись взглядами. Мазур встал, пошел открывать. Мимоходом взял со стола откупоренную бутылку, набрал в рот старки и брызнул на рубашку для запаха, мысленно передернувшись от такого кощунства.
Едва он приоткрыл легонькую дверь, девушка с длинными светлыми волосами энергично протиснулась мимо него в комнату. Пока она шла, Мазур, разумеется, три раза мог бы сломать ей лебединую шейку или прикончить каким-нибудь другим, не менее молниеносным и эффективным способом, – но спешка в таких делах ни к чему.
Она присвистнула, углядев натюрморт на столе, помотала головой и безмятежно произнесла по-английски:
– Ну вы даете… Основательно, – спохватилась. – Эй, а вы по-английски-то понимаете? А то жил тут до вас такой… Непонятно кто. Ни на одном человеческом языке не толковал… но по заднице хлопать порывался.
– Понимаем, – сказал Мазур. – И даже говорим иногда.
На ней были белоснежные шортики и легкомысленно завязанная узлом на загорелом пузике пестрая рубашка, весьма аппетитно распахнутая. Вся она была загорелая, вертлявая и симпатичная, как чертенок, даже убивать жалко, если что, не дай бог.
– Точно, говорите… Вы кто? А то, я слышала, песню пели на каком-то экзотическом наречии…
– Поляки,– сказал Мазур доброжелательно. – Польша – это, как бы вам объяснить… Если выехать из Парижа и держать все время на восток, никуда не сворачивая…
– Я студентка, – чуточку обиделась она, – университета. Так что примерно представляю, где ваша Польша… Возле Германии, а? Я имею в виду, возле красной.
– Точно, – сказал Мазур.
Она засунула ладошки в тесные карманы шортов и, покачиваясь с пятки на носок, с любопытством оглядывала комнату. Из соседней вернулся Куманек, гостеприимно кивнул и уселся на прежнее место. Судя по его виду, в соседнем кубрике в темпе сыграли побудку. Жить этой киске, ежели что, оставались секунды…
– Точно поляки?
– Не сойти мне с этого места, – сказал Мазур, перекрестившись на католический манер, как и следовало приличному поляку. – Я – Юзеф, это вот Рышард, – показал он на Вундеркинда, – а там, в углу – Янек. Можем паспорта показать.
– Зачем? Я же не полицейский… – сказала она, ухмыляясь во весь рот. – Поляки? Здорово. Экзотично, я имею в виду. А я – Джоанна, только не зовите меня ни Джо, ни Анна, я этого терпеть не могу. Канада, Квебек.
Выговор у нее, и в самом деле, был специфически канадский… или какой-то спец грамотно поставил ей именно канадский выговор, как Мазуру когда-то ставили австралийский. Могло быть и так, и этак. Верить в их положении нельзя никому и ничему.
