Мамонт опорожнил стакан, выдохнул и взялся распечатывать блок «Силк Кат». Закурив, он осмотрел Павла Николаевича с ног до головы и ухмыльнулся.
— Этот стон у нас песней зовется, — сообщил он. — Ты мои правила знаешь. Никаких долгов между друзьями. Между прочим, до меня тут дошел слушок…
— Вранье, — быстро возразил Павел Николаевич, про себя поразившись, с какой скоростью распространяется в городе информация. Источником могла быть только знакомая сотрудница ОВИРа, с которой велись переговоры о паспортах на ПМЖ. — Не верь ни единому слову. И деньги тут ни при чем. Все, что мне нужно, ма-аленькая консультация.
Мамонт хмыкнул и выложил руки на стол. Ногти у него были черные и обкусанные, зато на среднем пальце болталось кольцо с камушком карата на два, явно чужое.
«Кровопийца», — подумал Павлуша и добавил:
— Дело довольно деликатное.
— Давай-давай, выкладывай.
— Щекотливое, я бы сказал. — Павлуша оглянулся на дверь и поежился. — Сквозит что-то у тебя…
— Что ты мочало жуешь? — поморщился Мамонт. — Ты что, зарезал кого-то?
Павел Николаевич надул щеки, захватил двумя пальцами бородку и дернул.
— Я не шучу. Мне, видишь ли, срочно нужна доверенность, подписанная тещей.
— Какой еще тещей? — Мамонт искренне удивился. — Что ты несешь?
— Моей собственной. Новак Сабиной Георгиевной.
— А я тут при чем? Я же тебе не теща.
— Объясняю. — Павел Николаевич тяжело вздохнул. — Мне нужна доверенность на право распоряжения принадлежащим ей имуществом.
— Это генеральная, что ли?
— Да. Но она ее не подпишет, даже если я вывернусь наизнанку. А без доверенности мне конец.
Мамонт оттянул бабочку, со щелчком вернул ее на место и спросил:
— Ты что, опять в бизнес вляпался?
— Нет, — выдавил из себя Павел Николаевич. — Хочу продать квартиру.
— На кой? Ты же только что переехал. И что такое — конец? Бандиты, что ли, прижали?
— Да никто меня не прижал. Деньги нужны — вот и все.
— Ага. — Мамонт поднял брови и косо поглядел на Павла Николаевича, съежившегося в кресле. — Деньги, значит, все-таки… Выходит, разговорчики имеют почву… Ты куда собрался — в Израиль?
Павлуша оскорбленно фыркнул, торопливо сообразив, что все равно придется колоться.
— С какой это стати? Что я там забыл?
— Значит, в Штаты, — кивнул Мамонт. — И теща согласна?
— В том-то и дело. Ни черта она не хочет. А без нее…
— И квартира оформлена на ее имя — так, что ли?
— Послушай! — простонал Павел Николаевич. — У меня уже документы на руках, десятого апреля истекает срок въездной визы, а подлая баба ни в какую…
Денег ноль, один выход — продать квартиру, чтобы было с чем ехать, а теще купить по-быстрому одиночку. Но как я ее продам, если нет у меня на это никакого права? Тут уже и покупатель нарисовался, все мы вроде с ним обговорили… Ты ж у нас корифей, дай какую-нибудь наколку — куда кинуться?
Монолог этот окончательно подорвал силы Павлуши. Он тяжело засопел и потянулся к сигаретам, хотя курил только в исключительных случаях.
— Остынь. — Мамонт пожевал губами, еще раз, не вставая, съездил к бару и отмерил свои пятьдесят. — В этом городе ничего не спрячешь. И покупателя твоего я знаю не хуже, чем тебя. И про квартиру тоже. Будь спокоен: мужик он крепкий, и обижать тебя ему никакого расчета нет. Получишь как договорились.
Теперь — доверенность. Я могу быть уверен, что ты, Романов, не темнишь?
Павел Николаевич изумленно выкатил глаза.
— То есть что ты имеешь в виду?
— Твои намерения в отношении тещи.
— Какие еще намерения? — возмутился Павлуша. — Это у нее намерения — сжить меня со свету! Жаль, ты с ней не встречался, а так — долго объяснять.
— Ну и прекрасно. Успокойся и слушай сюда. Главная твоя проблема в том, что нотариат теперь дело хлебное и престижное и из-за такой ерунды, как у тебя, никто рисковать задницей не будет. Тем более что и заплатить прилично ты не в состоянии.
— Мамонт, — начал было Павлуша, — какое мне дело, что там сейчас делается в нотариате, будь он неладен. Ты мне скажи…
— Будешь дергаться, я тебя и совсем пошлю отсюда, — сухо оборвал его приятель. — Ты меня слушаешь? Павел Николаевич смиренно кивнул.
— Так вот, первое, чем ты займешься, выйдя отсюда, — подыщешь старушку.
И если тебе повезет, еще до шести вечера получишь свою доверенность. Дальше будешь действовать сам. Но предупреждаю — то, что ты намерен провернуть, подпадает сразу под две статьи. Я тебя этому не учил, до всего ты додумался сам, и ответственность на тебе. Ясно?
Павлуша, которому все еще ничего не было ясно, развел руками, как бы с горечью соглашаясь с неизбежным, и поерзал в кресле.
— Тогда — по пунктам, — произнес Мамонт, тыча сигаретой мимо пепельницы, изображавшей в бронзе курчавое женское лоно.
Двадцатью минутами позже, когда он закончил, Павел Николаевич некоторое время посидел, остывая и перебирая в памяти «пункты». Приступать надо было прямо сейчас.
— Спасибо, Мамонт, — сказал он, вставая и криво застегивая пальто. — Ты, конечно, голова.
— Вали, — отвечал хозяин кабинета. — И помни — нигде не суетись и не смыкайся. Ты же солидный дядька с виду, чего мельтешить. Главное — внутреннее спокойствие. Нотариуса я тебе подам часам к трем. Перезвонишь.
Павел Николаевич кивнул и двинулся к выходу, но у дверей его окликнули.
— Эй, — произнес Мамонт, снова наливая себе, — постой. Эта вся твоя катавасия с тещей… Короче, по-моему, такие проблемы надо решать радикально.
Во всяком случае, в таком положении, как у тебя. А все эти доверенности, бумажки… Ну что ты ей скажешь, когда продашь квартиру? Так, мол, и так, любезнейшая, но уж извините и тому подобное? Она же у тебя крутая, и первое, что сделает, — опротестует сделку, а тебя сдаст. А дальше все будет зависеть от нее — уедешь ты или сядешь. Ну что, как по-твоему, побежит в прокуратуру твоя Сабина Георгиевна?
— Не побежит, — отвечал Павлуша, до отвращения отчетливо сознавая, что далеко не убежден в этом. — Дочь она любит, хоть и третирует ее, как последнюю.
И внука.
— Ну смотри, тебе виднее. — Мамонт на удивление быстро осоловел, ему явно не повредила бы пара чашек кофе покрепче. — А я бы на твоем месте… Ну ты же знаешь, я сторонник жесткой линии.
— Что ты имеешь в виду? — округлил глаза Павлуша.
— А ты? — захохотал Мамонт и поднялся — впервые за всю встречу. — Ну, ну, не закатывай глазки, как девица из благородного семейства. Подумай.
Припечет дам телефончик. Можно и в кредит, к тому же недорого. Дело-то пустяковое.
— Брось, — пробормотал Павел Николаевич и повернулся к двери. — Что за шутки такие? У меня и без них нервы на взводе…
— Нервы надо беречь, — назидательно протрубил ему в спину Мамонт. — И закалять…
— Падла беззубая… — пробормотал Павлуша в коридоре, покосившись на охранника. — Тебя бы на мое место.
Впрочем, успокоился он быстро и поспешил домой, по пути пристально вглядываясь в лица встречных пожилых женщин, среди которых почему-то не оказалось ни одного подходящего. Но с этим можно было повременить.
Дома Романов был около одиннадцати и еще успел застать Сабину Георгиевну, которая куда-то собиралась с книгой под мышкой, и едва успел раздеться, как она упорхнула, не взяв собой пса, что как-то сразу не понравилось Павлуше.
Выбора, однако, не было. Как только дверь за тещей захлопнулась, он решительно направился в ее комнату, вооружившись стамеской и молотком и предусмотрительно заблокировав наружный замок изнутри.
Степана не было видно — где-то дрых, по обыкновению перевернувшись на спину и задрав все четыре лапы. Павел Николаевич беспрепятственно достиг письменного стола тещи и знакомым движением всадил лезвие в щель между крышкой и первым из ящиков, который неукоснительно запирался хозяйкой. Слегка покачав, он нажал на рукоять, и язычок замка отскочил, звонко щелкнув. В ту же секунду под столом раздался тяжелый вздох, заставивший Павла Николаевича вздрогнуть.
«Чтоб тебя!..» — пробормотал он, выдвигая ящик и всматриваясь в его недра, чтобы запомнить порядок, в каком лежали бумаги и документы.
Скотч-терьер, постукивая когтями по паркету, выбрался из-под стола и встал посреди комнаты, подрагивая острым концом хвоста и потягиваясь. Что ему сейчас может взбрести в голову, об этом знал только Господь.
— Ну? — нахально спросил Павел Николаевич. — Что, сволочь кудлатая, проспал? Плохо службу несешь. Поздно теперь хвостом крутить…
Степан вдруг с визгом зевнул, обнажив клыки и глубокую розовую глотку, а затем чуть подался вперед, причем хвост его встал вертикально и напряженно замер. Глаза пса из-под нависающих бровей смотрели жестко и требовательно.
Павел Николаевич тут же вспомнил, как Степан во дворе, по команде хозяйки, взвивался в воздух и повисал на ветке клена метрах в полутора от земли, вцепившись в нее мощными челюстями. Немного повисев, он, суча лапами, принимался работать клыками. Затем размочаленная ветка обламывалась и пес вместе ней шлепался на землю.
