Посмотрите, с моей стороны думать так – не говоря уже о том, чтобы произносить это вслух, – выглядит недоброжелательно и по-детски, потому что мне следовало бы быть благодарной людям, которые хотя бы пробуют как-то заботиться обо мне, верно?
На самом деле в моей жизни происходит мало такого, чем мне хотелось бы поделиться, и я понятия не имею о половине всего того дерьма, которое они обсуждают между собой. Я не в курсе новостей кино, событий в мире, всяких тенденций и технологий. Поэтому если мне приходится сталкиваться с людьми во время непродолжительных вылазок во внешний мир, я спрашиваю об их жизни, и они облегченно вздыхают и начинают нести весь этот бред о кризисе рабочих мест, или о новом бойфренде, или о путешествии, в которое они отправляются. Я говорю себе: это звучит обнадеживающе и успокаивающе, что, несмотря на то что моя жизнь исковеркана, люди продолжают просыпаться по утрам и отправляются жить своей нормальной повседневной жизнью. Когда-нибудь и я смогу снова начать жаловаться на свою работу.
Но после того как мы прощаемся и я смотрю, как они уходят, возвращаясь в свою обычную, нормальную жизнь, Я снова начинаю чувствовать эту озлобленность. Я ненавижу их за то, что они не испытали той боли, которую испытывала я, ненавижу их за способность быть довольными собой. И еще ненавижу себя за эти ощущения.
Мне даже удалось отдалиться от Кристины, хотя без борьбы она не сдалась. Когда я вернулась в свой дом, она с ног сбилась, приводя там все в порядок, собирая мебель, занимаясь подключением всех коммунальных служб. Заботливое отношение когда-то было одной из черт, которая нравилась мне в ней больше всего. Черт, я бы с радостью позволила Кристине налаживать мою жизнь. Но когда она начала расхаживать по моему дому с книжкой по фэн-шую, смотреть, что тут нужно переделать, чтобы я притягивала жизненную энергию, подсовывать мне списки телефонов психотерапевтов, – это было еще до вас, – а также брошюры по реабилитации для жертв изнасилования, я становилась все более склонной спорить с ней, а она становилась все агрессивнее.
Потом она зашла с другой стороны – типа «давай обо всем поговорим» – и начала приносить с собой вино и карты таро. Она раскладывала их, а потом зачитывала многозначительные фразы, вроде «Ты напряженно боролась в одиночку. Пришло время разделить свое бремя с самыми близкими людьми». Если до меня не сразу доходила вся глубина мысли, каждое подобное утверждение сопровождалось заглядыванием мне в глаза и выразительной паузой. Эти визиты, если они и не особо нравились мне, я, по крайней мере, как-то терпела. Но после того как однажды она, разложив карты, заявила:
– Ты никогда не сможешь уйти от этого, если не начнешь об этом говорить, – я потеряла терпение и сорвалась.
– Наверное, твоя жизнь, Кристина, действительно ужасно тебе не нравится, если тебе требуется копаться еще и в моем дерьме.
У нее стало такое страдальческое выражение лица… Я пробормотала какие-то извинения, но она все равно вскоре ушла.
Последний раз, когда мы с ней общались, несколько месяцев назад, мы договорились о времени, когда она принесет мне свои старые вещи, – я пыталась как-то открутиться от этого, но она никаких отказов не принимала, настаивая, что это должно взбодрить меня. За час до ее предполагаемого приезда все мои внутренности вдруг начали буквально завязываться в узел от злости и негодования. Я отправила ей на пейджер сообщение, отменяя нашу встречу, а сама на три часа укатила на машине из дома. Вернувшись, я нашла на ступеньках большую коробку с одеждой, которую тут же отправила в подвал.
Когда она позвонила на следующий день, я не взяла трубку, но она оставила сообщение на автоответчике, возбужденное и легкомысленное, в котором спрашивала, получила ли я одежду, и говорила, как ей не терпится взглянуть на меня в ней. Я перезвонила ей на голосовую почту и поблагодарила, но с тех пор больше ни на одно ее сообщение не отвечала.
Что со мной происходит, черт побери? Почему меня все так мучительно раздражают?
Однажды ночью я отчетливо услышала, как Выродок назвал какое-то имя. Он произнес его недостаточно громко, так что я толком не разобрала, но могу сказать, что звал он не меня. Я была не настолько глупа, чтобы расспрашивать его, тем не менее удивилась.
В плане секса он вел себя очень основательно. И слава богу! Если говорить об извращенцах вообще, я считаю, что мне еще повезло. Поймите, я не собираюсь делать ему комплименты. Я просто хочу сказать, что он не долбил меня в задницу и не заставлял у него сосать, – вероятно, догадывался, что я попытаюсь откусить ему член. Я прекрасно выучила свою роль. Я хорошо знала, где прикоснуться и как прикоснуться, что сказать и как сказать. Я делала все, чтобы это заканчивалось побыстрее, и достигла замечательных успехов.
Физически это помогало мне сдерживать его, но эмоционально каждый раз еще какая-то часть меня сдавалась и безвозвратно ускользала.
Как только Выродок узнал, что я беременна, он, похоже, перестал заботиться о том, чтобы заниматься всеми этими делами каждую ночь, но вот принятие ванн не прекращалось. Иногда он просто клал голову мне на грудь и разговаривал со мной, пока не засыпал. В своей неторопливой манере он излагал мне свои теории относительно всего – от пыли до блевотины. Но в основном он останавливался на вопросах любви и общества. Например, он утверждал, что наше общество ориентировано на захват и удержание, но все эти рассуждения не мешали ему самому захватить и удерживать меня.
При мысли о том, что наши с ним гены скрестятся, создав что-то третье, мне делалось дурно. Меньше всего на свете мне хотелось быть с ним каким-либо образом связанной, и, когда мы ночью лежали в постели, я страстно желала, чтобы у меня произошел выкидыш. Все негативные мысли, какие только могла придумать, я направляла против растущего во мне чудовища и визуализировала, как оно отторгается моим телом. Часто я просыпалась в холодном поту после ночных кошмаров, в которых омерзительного вида эмбрионы в клочья разрывали мне внутренности.
Всю зиму голова моя была занята мыслями о том, как я буду рожать здесь, с Выродком под боком. Когда он заставил меня читать книгу про роды в домашних условиях, слова буквально застревали у меня в горле. В прошлом, когда по телевизору показывали рожающих женщин, я закрывала глаза рукой, потому что не могла смотреть, как эти несчастные кричат, пока из их тела вытаскивают эту штуку. Я всегда думала, что, если мне придется рожать, я наглотаюсь массу каких-нибудь наркотиков, а муж будет шептать мне всякие ободряющие слова, пока я буду находиться в полуотключенном состоянии.
Хорошее расположение духа Выродка по поводу моей беременности продолжалось всего пару месяцев. В один день ему нравится, как выглядят мои ногти, на другой он командует, чтобы я сделала маникюр заново. Сегодня пописать в течение одной минуты ровно в два часа – это нормально, завтра он в это время буквально выдергивает меня из туалета и говорит подождать до трех. Для беременной женщины, у которой размер мочевого пузыря уменьшился, это было очень мучительно.
По утрам я надевала то, что он выбрал, но потом в течение дня он заставлял меня переодеваться. Если во время осмотра посуды он находил хотя бы малейшее пятнышко, то заставлял меня все перемывать. Как-то я отказалась скрести ванную комнату, настаивая на том, что она и так чистая, в итоге заработала удар по лицу и драила после этого уже всю хижину, от стенки до стенки. Я научилась придавать своему лицу строго дозированное выражение смиренной покорности, заставляла себя постоянно опускать глаза и втягивать голову в плечи, как побитая собака.
Однажды в конце января мы только что позавтракали, я убирала со стола. Выродок следил за мной некоторое время, а потом сказал:
– Я уезжаю.
Причем таким тоном, будто сообщал мне, что идет выбросить мусор.
– На сколько? Куда? Вы не можете бросить меня здесь совсем одну…
