пресловутого ушу. Несмотря на тяжелые сапоги и бахилы, которые она так и не успела снять (сброшенные перчатки затерялись где-то среди травы), девушка двигалась легко, как танцовщица, и без особых усилий подпрыгивала, чтобы нанести удар в ухо или уйти от атаки.
Оборотнессу, которая тоже была высокой и спортивной, скорость рыжей вскоре начала выматывать, и она пропустила пару тяжелых ударов в челюсть и плечо. Я ни на минуту не забывал, что Берта, по сути, волчица, и начал осознавать, что Полуночница и вправду не человек.
– Почему бы тебе не перекинуться полностью? – поддразнила противницу рыжая, – тогда, быть может, сравняешься со мной.
– Волчья пасть плохо предназначена для смеха, я хочу, чтобы вы умирали, а я смеялась, – прорычала Курташ и с такой силой замахнулась на нее когтистой лапой, что рыжая едва не получила прямо по лицу.
– Я найду свою смерть, но точно не сегодня и не от тебя.
Полуночница перехватила лапу Берты и рванула на себя. Оборотнесса не удержала равновесие и рухнула на траву. Рыжая наступила волчице на глотку, вдавив каблук сапога той прямо в яремную вену. Волчица захрипела, и ее губы побелели.
Полуночница еле слышно нарекла воздух у своих пальцев и метнула сгусток вниз. Курташ вздрогнула и затихла. Глаза ее закатились, показывая белки.
– Когда очнется, у нее будет адское похмелье, – прокомментировала рыжая, убирая ногу. – Хорошо дерется девчонка, такие бы силы да на благо Земли. Но увы.
– Я сейчас сдохну, – напомнил я.
Кровь уже начала останавливаться, но я не был уверен, что смогу идти.
– Я не целитель, – сказала Полуночница, опускаясь на колени рядом со мной. При помощи ножа она срезала штанину, которая успела прилипнуть к ране, и я прикусил рукав толстовки, чтобы не заорать дурниной. – Так что шрамы останутся.
Лейкопластырь в рулончике, пахнувший свежескошенной травой, плотно закрыл разрезы, и боль вскоре утихла. Я встал и для пробы наступил на ногу.
– Все в порядке, – удивленно сообщил я. – Только чешется жутко.
– И выглядишь ты жутко, – ответила она так жизнерадостно, что это никак не вязалось с телами трех оборотней, раскиданных по газону вокруг. – Пора в дом. Хвала Нерушимому, на шум никто не прибежал.
Дорожка, выложенная из мелкой серой речной гальки, вела к ступенькам кирпичного дома. На крыльце, выкрашенном в цвет крем-брюле, стояла кадка с кипарисом, а в клетке, тесной и загаженной, печально подвывала молодая немецкая овчарка.
– Вряд ли в доме сейчас есть кто-то, кроме отца и его новой пассии, – отозвался я. – Окна не горят – скорее всего, она спит, а отец в своем кабинете.
– Новая женщина твоего отца умнее предыдущих и не торопится переезжать сюда жить.
Полуночница поднялась ко входной двери с латунным молоточком и вгляделась в нее.
– Все чисто. Я никого не вижу ни на первом, ни на втором этаже, но меня очень интересует, почему за дверью на чердак я не могу ничего разглядеть.
Единственным источником света в прихожей был ночник на маленьком столике для писем, газет и ключей. В вазочке стояли свежесрезанные белые розы, но запаха я не чувствовал. Через приоткрытую входную дверь в помещение задул ветер, и хрусталики на огромной люстре закачались, издавая перезвон. Рыжая шевельнула пальцами, и звук прекратился.
На второй этаж вела широкая лестница с витыми перилами, а бархатный ковер на ее ступенях давал нам возможность идти совсем бесшумно. Я бросил взгляд направо, в гостиную, и с долей облегчения заметил, что массивного дубового стола и стульев с длинными спинками вокруг него там больше нет.
– Вкус у твоего отца оставляет желать лучшего, – заметила Полуночница, разглядывая картины в тяжеленных позолоченных рамах, которые «украшали» стены второго этажа.
– Ему следовало родиться лет эдак на двести раньше, – пожал плечами я. – У него феодальные замашки. Утверждает, что это портреты предков, но я почему-то думаю, что он их заказал из Интернета.
– Я бы не хотела унаследовать такие губы, – заметила рыжая и указала пальцем на один из портретов. С него на нас надменно взирала девочка лет десяти, одетая в пышное платье поросячьего оттенка. Губы у нее образовывали букву «о» и больше всего напоминали куриную задницу.
– Вот, лестница на чердак начинается за этой дверью, – я демонстративно подергал ручку, чтобы показать, что она закрыта. – Насколько я знаю, от этой двери есть только один ключ, и отец всегда носит его с собой.
– Если здесь обычный ключ, то для меня это не проблема, – отозвалась Полуночница. Ее тонкие узловатые пальцы пробежались по двери, словно по клавишам невидимого фортепиано, и раздался едва уловимый щелчок. – Прошу.
В свете фонариков коридор выглядел особенно жутко, и я запоздало сообразил, что это больше похоже на другое измерение, но отнюдь не на чердачную лестницу. Лакированный пол багрового цвета создавал ощущение, будто шагаешь по засохшей крови, а стены покрывали тканевые обои зеленого цвета, украшенные узорчатыми золотыми лилиями. Кое-где обои свисали уродливыми трухлявыми лохмотьями, будто протягивая к нам свои руки.
– В викторианской Англии многие люди погибли из-за зеленого цвета. Обои, ткань для предметов интерьера, одежда, выкрашенные в него, со временем приносили смерть, – в памяти некстати всплыла одна из книг, которую я прочел в психушке. – На основе мышьяка получали необыкновенно красивый оттенок зеленого.
– Посвети сюда, – Полуночница сдвинула мою руку, и луч фонарика высветил латунную табличку на одной двери. – Здесь гравировка.
– Всеволод, – прочитал я.
– Вот на этой двери написано «Мария»… «Настя»… «Лика»… – Полуночница переходила от двери к двери, читая надписи на табличках. – А вот здесь «Карина».
– Что это может значить? – поинтересовался я, и по спине пробежал холодок.
– Не знаю, – она почти коснулась рукой двери, возле которой стояла, но в последний момент передумала и подошла к двери с именем «Лика». – Как насчет того, чтобы проверить?
На первый взгляд это был всего лишь склад вещей, когда-то принадлежавших покойной третьей жене моего отца. На стальных штангах висели модные платья, джинсы, кофточки, шубка, которую она получила в подарок на свадьбу. Я узнал большой туалетный столик, стоявший раньше в ванной на первом этаже, которую по просьбе Лики отдали под ее эксперименты с косметикой. На нем лежала стопка старых женских журналов и стояла маленькая рамка с ее фотографией – блондинка-хохотушка на выпускном вечере в школе.
– Что это? – мое внимание привлек холодильник у дальней стены, и я сделал решительный шаг в ту сторону. Комната, похожая на мемориал мертвой девушки, наводила на меня жуть, и мне хотелось убраться оттуда побыстрей. Но сначала следовало все проверить.
– Постой, – предостерегающе сказала Полуночница, но я уже заглянул внутрь.
Рыжая участливо гладила
