3.3
Она забыла свой платок. Пока она об этом еще не знает. Заметит, выходя из дома. Когда она увидит, что машина опять с открытым верхом — слово «опять» подчеркнуто, — она увидит себя вновь растрепанной, с волосами взлохмаченными, как у сумасшедшей, и скажет: Черт, мой платок.
Она выходит из дома, видит кабриолет «ТR3» с открытым верхом. Ах, мой платок, говорит она дочери, подожди, я сейчас вернусь, минутку. Дочь спрашивает себя, что именно забыла мать. Она спрашивает об этом у матери. Сесилия, уже развернувшись, торопливо отмахивается и заходит в дом. Дочь соглашается: Ладно, подождем, затем смотрит на часы, думая: Если не приедем заранее, не останется сидячих мест, затем снова ходит взад и вперед, наматывает километры. У нее не хватит времени намотать даже один. Да и сто метров, вообще-то, не намотаешь. Чуть больше, чуть меньше, а ровно сто — так не бывает. Если, конечно, не наматывать специально, но в таком случае уже не ждешь ничего и никого. Или сходишь с ума, надеясь вернуть то, что не приходит или медлит прийти или вернуться.
Мать возвращается, садится или, точнее, проваливается в машину, в этих фиговинах все так низко. И так твердо. Хотя внутри чувствуешь: жизнь бьет ключом. Да, малышка? Дочь резко трогает с места. Она улыбается. Она думает о Филиппе, который, вот так отъезжая, потерял задний мост в тот день, когда. Она была с ним. Они остановились на светофоре, рядом большая фура. Водитель свешивается из окна кабины и с высоты своей махины спрашивает у него: Эй, малый, как ты заработал на английский кабриолет, небось, своей жопой? Филипп смотрит на подружку, потом на водителя, потом говорит: Нет, ртом, затем хохочет, резко газует, и бум. Эти «триумфы» всегда были хрупкими.
Сесилия решает не завязывать платок на затылке, завязывает его под подбородком. Дочь смотрит на нее, как бы говоря. И говорит. Твои жалкие ухищрения, вот что она ей говорит. Смотри на дорогу, отвечает Сесилия, заправляя прядь под платок у виска, затем глядя на себя, чтобы понять, как она выглядит, находя себя совсем даже ничего, думая: Не такая я и уродина, как она говорит, старше нее, это правда, но намного лучше нее; затем глядя на дочь, сравнивая: И за кого она себя принимает, эта выпендрежница? эта кубышка, я имею право так думать, ведь разве она сама, она церемонится? разве задумывается, что ранит меня? Вот что Сесилия думает; посмотри на себя, ты только посмотри на себя, жалкая карлица, интересно, в кого она такая?
Пигалица крутит руль резко, руки разведены в стороны, как стрелки без четверти три, вжавшись в сиденье, задрав лицо на уровне капота, ее саму едва видно, но — внимание! — она едет быстро, очень быстро, пугает прохожих, подсекает машины, выезжает из города, выезжает на скоростную, съезжает с нее. Вот она уже на горной дороге, нога вдавлена в педаль, синяя задница «TR3» почти задевает асфальт. Сесилия вся зеленая.
Филипп знает, что ты так используешь его машину? спрашивает она. Конечно, отвечает пигалица, это он предложил мне ею попользоваться. Но наверняка не таким образом, говорит Сесилия. Нет, напротив, именно таким, говорит дочь. А как армия, нормально, он привыкает? спрашивает мать. Да, да, нормально, отвечает дочь. Ты ему пишешь? спрашивает мать. Нет, отвечает дочь. А следовало бы, произносит мать, ему было бы приятно. (Весь этот диалог выкрикивается, чтобы перекрыть шум мотора, выхлопы газа и гул ветра.) Дочери надоело слышать крик матери и тоже кричать ей в ответ, она любит водить, а мать ее достает, она думала доставить ей удовольствие, отвезя к ее малышу Базилю, а той только бы.
Ты могла хотя бы отправить ему посылку, кричит она, невольно воскрешая воспоминание о своем кузене, который воевал в Алжире, он ей нравился, этот кузен, даже больше чем нравился, но между кузенами и кузинами, это ведет к дегенерации. Ты слышишь меня? кричит мать. Слышу, а на какие деньги? кричит дочь, поиздержавшаяся в отпуске. Сесилия смотрит на нее, затем вновь заводит разговор об истории с чеком. О, нет, прошу тебя, не надо опять об этом, вопит дочь, которая вспоминает об агентстве, какой стыд, она не знает, куда ей деться, так ей стыдно, она матери: Да брось ты, послушай, пойдем, ну и его на фиг, подумаешь; а мать ей: Нет, нет, и речи быть не может, вот так просто, взять и… а она матери: Ну тогда я выйду, подожду тебя на улице; а мать дочери: Разумеется, разумеется… Дочь выходит. Мать, встав у двери, цепляется за входящего клиента и говорит ему: Не ходите в это агентство, оно не возвращает деньги за билеты, которые само и теряет.
Вот твой чек, говорит Сесилия, чуть раскрасневшаяся, чуть взлохмаченная, но очень чинная, как всегда в сером; дочь смотрит на нее: Прекрасно, прекрасно, браво, ты собой довольна? А этот, что он так тащится?
Этот — это Поль.
Поль, который спрашивает себя, чего от него хочет английская машина, сигналы фар, может быть, что-то не в порядке, полуоткрытая дверца, спущенная шина, погнутый колпак колеса, задымление, выхлопная труба провисла, царапает, высекает искры, тогда бы я слышал, говорит он себе, дым бы видел, а дверца — он оборачивается — закрыта, другая тоже, или она спешит, ну тогда подождет, но нет, английская бестия не согласна, все гудит и гудит, что происходит? спрашивает Жанна.
Англичанка поджимает, отвечает Поль. Откуда ты знаешь, что англичанка? спрашивает Жанна, уже ревнуя. «Триумф», отвечает Поль, это английская машина. А-а, говорит Жанна, я думала, ты о женщине, которая ее ведет. Выглядит она по-английски, поясняет Поль, руль справа, очки-бабочки, платок на голове, да и машины с правым рулем, зарегистрированные во Франции, встречаются редко. Значит, она француженка, говорит Жанна. Не обязательно, говорит Поль. Она может запросто, продолжает Поль, запросто готовый поддержать любое предположение, пусть даже ошибочное, как, например, временный транзит, но. Опять гудки вперемешку с целой серией призывов, кротких, резких, нервных, яростных. Пропусти ее, говорит Жанна. Я готов, отвечает Поль, но как?
«Пежо» четы Сен-Сабен подъезжает к поляне, уже виден флаг, лагерь бельгийцев. Прижмись здесь, говорит Жанна. Поль прижимается. Бельгийцы, сидя на корточках вокруг костра, замечают: Хм, у нас гости, потом снова заводят свою песню: Выпьем же, выпьем. «TR3» — тр-р-ру-у-уф! — обгоняет «пежо» Поля и Жанны. Оба смотрят, как мимо них проносится высокая Сесилия, очень чинная, очки, платок на голове, неузнаваемая. Хотя. Сомнения у Поля есть. У Жанны нет. С левым рулем, говорит она. Да, согласен, соглашается Поль, а ты видела, какого роста водительница? В зеркало я не мог ее даже увидеть. Поехали, говорит Жанна.
Поль отъезжает со своими сомнениями, давит на газ, разгоняется. Что это тебя так разобрало? спрашивает Жанна.
3.4
Поль ворчит, потому что чей-то скутер занял целое парковочное место. Это скутер Фернана. Премини и Фернан приехали на скутере Фернана, Премини держался за плечи Фернана, тот вел скутер с альтом за спиной, в чемодане, прочно стиснутым между животом Премини и спиной Фернана, так что голова Премини высовывалась, если в фас, то справа от головы Фернана, а глаза Премини, глядевшего на дорогу, его глаза от ветра слезились.
Поль паркуется дальше, выключает мотор, радио замолкает, дверцы открываются, Жанна выходит, Поль тоже, дверцы хлопают почти одновременно, а потом тишина, затем шум шагов Поля и Жанны по гравию.
Долина кажется красивее, но и погода сегодня ясней. И не только долина. Горы тоже кажутся красивее. И не только горы. Монастырь тоже кажется красивее. Он тот же самый, но день другой. И не только день. У Поля, наверное, на глазах была пелена в тот день. Как и все прочие дни, но сегодня Поль уже не тот. В монастырь приезжает другой Поль, Поль, который думает о том Поле, прежнем.
И Жанна другая, Жанна ощущает неловкость, как и в тот день, но сегодня она уже не может отказаться войти.
Они идут по аллеям с гравием, вдоль лужаек, клумб с фиалками, кустов, постриженных в форме конусов, шаров.
