Ночь прошла спокойно. Шестичасовой сон вдохнул в меня новые силы. Жара и утомление были уже не столь тягостны, как накануне. Уходя с добычей, мы двигались с не меньшей быстротой, чем тогда, когда готовились к набега. Кругом только и было разговора, что о дележе награбленного. Каждый громко или про себя высчитывал, сколько приходится на его долю, в зависимости от его заслуг и положения. Я тоже занимался подсчетом, но немного иного рода: я высчитывал, сколько часов осталось до ближайшего ночлега. С тех пор, как мы покинули оазис, мне не приходилось мыться, щеки мои покрылись коркой грязи и запекшейся крови, борода напоминала пыльную щетку, поры тела были забиты пылью и песком; кроме того, сильная боль в глазах, неотвязная, мучительная жажда, скудное питание и с каждым днем растущее утомление — все это будило страстное желание дождаться скорее времени, когда наконец можно будет помыться и отдохнуть.
На четвертый день после набега, за несколько часов до захода солнца, нас встретили с громкими криками радости женщины из Гиофа. Они пели, плясали и без конца выражали свой восторг по поводу богатой добычи. Молодая бедуинка прыгнула ко мне в седло и стала расспрашивать о численности угнанных стад. Я удовлетворил ее любопытство, и она, видимо — в знак благодарности, приподняв мое коффиджи, стащила с меня сорочку и принялась счищать с нее паразитов. Мне тогда не пришло в голову, что взамен уничтоженных паразитов она могла снабдить меня новыми…
Наконец показались пальмы Гиофа, и с заходом солнца мы вступили в оазис. Ворота крепости были отворены, и моя «Любимца» протиснулась во двор. Бедняжка ничего не могла есть от утомления. Она положила голову на песок и закрыла глаза. Я сам еле держался на ногах, и, с невыразимым трудом взобравшись по глиняным ступенькам, в изнеможении свалился на постель. После обеда, стащив с себя залитую кровью рубашку, принявшую боевое крещение, я залег спать и проснулся только тогда, когда моя белая повязка вся почернела от мух. Вскоре начался в Гиофе раздел добычи. Я лег на край крыши и стал наблюдать суетливую возню во дворе. С удивительным спокойствием и, как мне показалось, с полным знанием дела, наместник умиротворял алчных претендентов, устанавливая для каждого заслуженную им долю добычи.
Теперь моей главной заботой было поскорее восстановить свои силы и силы «Любимицы», чтобы быть в состоянии продолжать путешествие, ибо самая трудная часть была еще впереди. Со времени моего первого приезда в Гиоф пока не прошло ни одного каравана, но каждый день нужно было ожидать такового в направлении на Евфрат. И действительно, через два дня один из таких караванов вступил в оазис. Для меня это было немного рано, но мне помог счастливый случай: запрещение наместника выступать дальше в поход ранее, чем через двое суток, ибо дорога на северо-восток считалась небезопасной от гехайна, которые, соединившись с дружественными им племенами, могли напасть на проходивший караван. Наместник выслал разведчиков, чтобы осмотреть путь, предстоящий каравану. Через четыре дня посланцы вернулись и сообщили, что племя гехайна с остатками своих верблюдов и овечьих стад направилось к юго-востоку. Следовательно, в настоящий момент дорога была безопасна, а так как нападения других племен вряд ли можно было ожидать, то было решено немедленно сниматься с места.
Из Гиофа в Мосул
Наместник проводил меня до ворот и там препоручил защите Аллаха, неустанно прибавляя пожелания долгой жизни. Я чуть не задохся от поцелуев моего нового друга, — так от них разило мускусом. Мой почетный эскорт на протяжении всей впадины, в которой был расположен оазис, составили один из участников разу, вместе со своим сынишкой восседавший на верблюде, и солдат-бедуин. Я был рад малочисленности провожающих. Каждый из провожатых по несколько минут держал свою руку в моей, обхватывал затем мой большой палец и держал его так до тех пор, пока я его не выдергивал: так обычно прощаются бедуины. Возгласы прощальных приветов еще долго неслись мне вслед.
Все выше поднимались мы по каменистому плоскогорью. Бодрым шагом продвигаясь вперед, мы добрались до горной цепи с любопытными очертаниями: одна скала напоминала двугорбого верблюда, другая — гигантский гриб; огромные гигантские глыбы и горные пики создавали впечатление какой-то фантастической крепости, с зубцами и бойницами. Около полудня нашему взору представились огромные каменные глыбы, на которых, быть может, тысячи полторы лет тому назад, неумелой, точно детской рукой были нарисованы и высечены по контурам фигуры страусов, горных козлов, гиен и зайцев. У многих фигур в центре было выдолблено углубление: еще до возникновения ислама в пустыне было запрещено изображать живые существа, и знак этот являлся доказательством, что дело идет о мертвых животных. На одной скале я заметил высеченные старинные надписи; знаки, состоявшие из кривых и прямых линий, крестиков, углов, крючков, овалов, полукругов, по всей вероятности, были сделаны еще пастухами, около 17 столетий тому назад отмечавших здесь места своих пастбищ. Начертания имели сходство с теми, которые я нашел среди базальтовых скал Сирийской пустыни. Пускаться в дальнейшие розыски я не мог. Мне удалось лишь, отделившись от каравана, заснять надписи и впоследствии перевести их. Одна из них гласила: «Да будет поражен слепотой тот, кто сотрет эти письмена».
Вскоре мы пробрались сквозь скалистые нагромождения и вновь очутились среди волнистых холмов. Незадолго до захода солнца на нашем пути попался лагерь бедуинов-Анесах, которые производили весьма тягостное впечатление. Медленно пробирались мы меж лохматыми палатками. Возле одной палатки бедуины доили возвратившихся с пастбища овец, около следующей женщины приготовляли масло. У большинства палаток рядом с овцами стоял осел. Верблюдов было мало. На полотняных крышах были разложены для просушки трава и куски овечьего сыра. Я остановился и заглянул в шатер. Хозяин сейчас же стал приглашать меня войти, а жена принесла прямоугольную деревянную миску с овечьим молоком и протянула ее мне. Немного отпив, я пошарил в кармане и сунул ей горсть табака. Она ушла, видимо, очень довольная, поддерживая ниспадавший с головы платок, закрывавший на две трети ее лицо.
Хотя палатка и выглядела довольно убого, но, после полученного приглашения, нам уже неудобно было искать пристанища в другом месте. Верблюды наши опустились на колени. Одного погонщика мы отрядили сторожить караван, а сами вошли в шатер, куда получили приглашение. Здесь мы присели на корточки и закурили трубки.
