Когда я научилась расчерчивать сетку, Гостахам подарил мне перо. Оно было вырезано из прикаспийского болотного тростника. И хотя оно весило не больше птичьего пера, для меня этот подарок был дороже золота. Теперь Гостахам доверял мне расчерчивать сетки для его частных заказов. Он также начал давать мне задания, чтобы тренировать мои навыки в рисовании. Он выбирал наброски цветов, листьев, лотосов, облаков, животных и велел мне копировать их. Особенно мне нравилось срисовывать сложные узоры вроде цветов, вложенных друг в друга.
Позже, когда я стала рисовать уверенней, Гостахам начал давать мне образцы, сделанные для подушек Джамиле, чтобы я срисовывала наоборот: букет должен быть наклонен вправо, а не влево. На больших коврах узоры часто шли сначала в одну сторону, а затем в другую, и художник должен знать оба. Работая, я напевала песни моей деревни. Я была счастлива учиться новому.
Как только у меня появлялось время, я навещала Нахид. Мы стали очень близки, и теперь у нас был не один секрет, а два.
Впервые увидев ее написанное имя, я попросила Нахид давать мне уроки письма. Когда я приходила, она занималась со мной. Если кто-то заходил, я притворялась, что просто рисую. Деревенская девушка, учащаяся писать, выглядела бы не совсем обычно.
Мы начали с буквы алиф. Ее было легко написать, мгновение — и буква готова.
— Она длинная и высокая, как минарет, — сказала Нахид, всегда думавшая об образе, который помог бы мне запоминать буквы.
Алиф. Первая буква в слове «Аллах». Начало всего.
Уголком глаза следя за Нахид, я исписала страницу длинными прямыми чертами. Иногда я добавляла закругленную верхушку, чтобы при произношении получился низкий гортанный звук. Когда Нахид одобрила мои успехи, мы перешли ко второй букве — ба, которая была похожа на миску. Она была гораздо сложней. Мои буквы были неуклюжими и детскими по сравнению с буквами Нахид. Однако, просмотрев мои прописи, она осталась довольна.
— А теперь напиши их вместе, алиф и ба, и ты получишь самую драгоценную вещь в мире, — сказала Нахид.
Я написала их и произнесла слово аб — «вода».
— Писать — это то же самое, что и ткать ковры, — сказала я.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Нахид с презрением в голосе. Она никогда не ткала ковров.
Я положила перо и постаралась объяснить:
— Слова пишутся буква за буквой, так же как ткутся ковры — узел за узлом. Разные сочетания букв дают разные слова, а разные сочетания цветов — разные узоры.
— Но письмо даровано Аллахом, — возразила Нахид.
— Аллах даровал всего тридцать две буквы, — ответила я, гордясь тем, что знаю это, — но как же ты объяснишь, зачем он дал нам больше цветов, чем мы можем сосчитать?
— Я думаю, это верно, — ответила Нахид тоном, дававшим понять, что она, как и многие, считала письмо выше.
Нахид глубоко вздохнула.
— Мне следует поупражняться, — сказала она.
Отец дал ей книгу с каллиграфическими упражнениями, которые она должна была сделать перед тем, как попытаться написать фразу «Аллах Акбар», «Аллах Велик», в форме льва.
— Но я больше не могу, — добавила она и обвела взглядом комнату. — Моя голова занята другим.
— Ты, верно, узнала что-нибудь новое о том симпатичном игроке в чавгонбози? — спросила я.
— Я узнала его имя: Искандар, — с нескрываемым удовольствием произнесла Нахид.
— А о его семье?
Она отвела глаза:
— Я ничего не знаю.
— А знает ли он, кто ты такая? — спросила я, чувствуя зависть.
— Думаю, начинает догадываться, — улыбнулась Нахид самой прелестной из своих улыбок.
— Как?
— На прошлой неделе я с подругой пошла на Лик Мира посмотреть игру в чавгонбози. Искандар забил так много мячей, что зрители кричали в восхищении. После игры я пошла туда, где поздравляли игроков. Я притворилась, что беседую со своей подругой, пока Искандар не посмотрел на нас. Потом я приоткрыла пичех, будто надо было поправить его, и дала Искандару взглянуть на мое лицо.
— Неужели!
— Я сделала это, — торжествующе произнесла Нахид. — Он смотрел на меня так, словно сердце его птица, которая наконец нашла нужное место для гнезда. Он не мог перестать смотреть, даже когда я закрыла лицо.
— Но как же он теперь найдет тебя?
— Буду ходить на игры, пока он не узнает, кто я.
— Осторожней, — вздохнула я.
Прищурившись с сомнением, Нахид недоверчиво посмотрела на меня:
— Ты ведь никому не расскажешь?
— Конечно нет, мы ведь друзья!
Нахид с беспокойством посмотрела на меня. Вдруг она повернулась и позвала служанку. Вскоре та вошла, держа в руках поднос. Нахид предложила мне кофе и фиников. Я отказывалась от фруктов уже несколько раз и, чтобы не показаться невежливой, выбрала маленький финик и положила его в рот. Пришлось собрать всю силу воли, чтобы на лице не отразилось отвращение, как у ребенка. Я быстро проглотила его и выплюнула косточку.
Нахид внимательно наблюдала за мной.
— Все хорошо?
Я хотела было произнести одну из фраз, которые обычно говорят в таком случае: «Я, ваша покорная слуга, недостойна такого гостеприимства», но не смогла. Подбирая слова, я откинулась на подушку и сделала большой глоток кофе.
— Он кислый — наконец произнесла я.
Нахид смеялась так, что ее стройное тело раскачивалось, как кипарис на ветру.
— Вот такая ты и есть!
— А что я еще могу сказать, кроме правды?
— Многое, — ответила она, — вчера я подала эти же финики своим друзьям. Среди них была и та девушка, с которой я ходила на игру. Она съела один и сказала: «Финики в райских садах, должно быть, похожи на эти», а другая девушка добавила: «Но эти еще лучше». После их ухода я попробовала финики и поняла истину. Я устала от лжи, — сказала она. — Как жаль, что люди не могут быть честными.
— Людей из моей деревни считают прямолинейными, — ответила я, не зная, что добавить.
Перед моим уходом Нахид спросила, могу ли я оказать ей особую честь.
— Это насчет чавгонбози на площади, — объяснила она. — Моя подруга боится идти со мной снова, и потому я прошу тебя составить мне компанию.
Я представила, что на игру придет много юношей, которые будут собираться в толпы и кричать, поддерживая свою любимую команду. Хотя я жила в городе совсем недавно, но понимала, что это не место для двух незамужних девушек.
— Разве тебя не волнует, что подумают твои родители?
— Как ты не понимаешь? Я должна пойти, — умоляюще произнесла Нахид.
— Но как мы пойдем туда, не сказав родителям?
