ума своими чарами. Значит, бессердечная грешница наверняка начнет соблазнять их мужей и уводить из дома.
Зачастую сварливые болтушки собирались перед входом в «Йуме», но не ступали внутрь, а только громко переговаривались между собой, сплетничая и распространяя злые слухи о хозяйке салона. Окити с тяжелым сердцем все это наблюдала, молчала и терпела.
— Не нужно ей было соваться в Симоду! — заявила Митико, самая бойкая из местных женщин, самая скандальная сплетница во всей округе. — Прекрасно ведь понимает — теперь она чужая для нас всех и никогда мы ее не примем.
У Митико, отвратительной толстухи, некрасивее ног в поселке не сыскать, лодыжки чудовищно распухли из-за того, что она почти весь день напролет сидела на татами, скрестив ноги, и больше, похоже, ничем не занималась. Представляла она собой тот тип женщин, который для Окити был неприемлем: Митико считала, что, раз вышла замуж и нарожала детишек, теперь ей можно ничего в жизни не делать — пусть теперь другие заботятся о ней. Вот почему она стала такой неуклюжей и самодовольной.
— Совершенно согласна с тобой, дорогая моя! — мрачно кивала Йуки, еще одна представительница яростных местных сплетниц. — Мы вовсе не желаем, чтобы наши мужья рвались в этот салон якобы с целью привести в порядок голову. Ведь для нее вывеска «Парикмахерская» только прикрытие! Представляю себе, что за салон она организовала там, внутри!.. — И, презрительно фыркнув, отвернулась от дверей «Йуме».
Наоко, успевшая за это время выйти замуж за торговца рыбой и родить ему двоих ребятишек, поначалу решила защищать старую подругу от незаслуженных нападок селянок.
— Послушайте, нельзя же быть такими жестокими! — сразу заявила она. — Мы должны дать Окити-сан шанс проявить себя! Парикмахерская станет такой, какой ее сделают посетители. Будем дружно посещать Окити целыми семействами и рассказывать о ее салоне как о семейном заведении — оно именно таким и сделается и очень скоро начнет процветать, поверьте мне! Не сомневаюсь — таким и хочет видеть свой салон Окити-сан. Сюда станут приходить мужья вместе с женами и приводить своих ребятишек и родителей, рекомендовать салон родственникам. Окити-сан мечтает об этом! У нее и в мыслях нет отбивать ваших мужей и превращать парикмахерскую в увеселительное заведение!
Но все ее уговоры не возымели никакого эффекта, а просто потонули в страшном крике, который подняли негодующие скандалистки. Не желают они слушать Наоко, ведь когда-то она была близкой подругой Тодзин Окити!
— Какая же ты наивная! — наморщила нос одна из сплетниц. — Неужели впрямь считаешь, что женщина с таким прошлым, как у Тодзин Окити, способна думать и заботиться о семье и семейном счастье?! Да она и понятия не имеет, что это такое — уважаемая семья!
— Ты нарочно ее защищаешь! — подхватила другая. — С детства с ней дружила, вот и не видишь, какая она бесстыжая и что задумала сотворить с нашими мужьями! А… — и махнула рукой, — пока сама не обожжешься, все равно мы тебя не переубедим!
— Если женщина стала наложницей — останется ею уже навсегда! — со знанием дела вступила в разговор третья. — Еще бы — только и умеет обольщать мужчин и жить за их счет. Таким женщинам наплевать, что они разрушают чужие семьи. Да всему поселку известно, что она продалась иноземному дьяволу за мешок золота!
Только Наоко знала, как заблуждаются все эти злые болтуньи. Израненное, измученное сердце Окити умело ценить добропорядочность. Вдоволь настрадавшись, несчастная хорошо понимала, что такое уважаемая семья, и втайне, конечно же, сама мечтала о такой. Всегда хотела стать такой же, как и остальные японки здесь, — замужней, с детишками, пусть даже толстушкой и с некрасивым лицом, как многие из собравшихся сейчас перед ее салоном.
Наоко как-то раз, давно, посмеялась над подругой из-за этого. Наверное, Окити — единственная женщина на всем белом свете, которая желает стать обыкновенной, незаметной. «Ну надо же! А мы-то, бедняжки… природа нас не одарила такой красотой… все время ведь, только что не во сне, мучаемся: как бы себя улучшить, хоть чуточку красивее сделать, ну хоть с помощью рисовой пудры или другой косметики… И все для того, чтоб не быть как все, чтоб заметили нас, из толпы выделили — одинаковых и некрасивых! — так сказала она однажды Окити, а потом, как бы в подтверждение своих слов, с досады ущипнула себя за толстую щеку и, вздохнув, добавила: — Только, сама видишь, задача невыполнимая!»
Именно об этом разговоре вспоминала сейчас Наоко у салона Окити, наблюдая, как разъяренные женщины совершенно без причины налетали на его хозяйку. Понять бы им, сколько горя пришлось перенести молоденькой девушке, прислуживая и угождая пожилому дипломату. Куда там, не жалели страдалицу, наоборот, клевали, впивались зубами в остатки ее гордости и чувства собственного достоинства, разрывали их в клочья… «Странно как, — думала Наоко, — именно женщины становятся такими жестокими и несправедливыми в своих суждениях, стремятся унизить другую женщину, которой пришлось страдать и вынести много горя. И это в мире, где правят мужчины!»
Наоко вдруг стало стыдно за себя — вспомнила, как ее насильно заставляли отказаться от подруги, запрещали встречаться с ней и тем более становиться на ее защиту, поддерживать. В тот самый день, четыре года назад, Окити печально смотрела в окошко Наоко и слезы ручьями текли по ее щекам. Тогда Наоко бросилась к матери и закричала: «Мамочка, мама, неужели это справедливо — мы так плохо обращаемся с Окити?! Мне-то иной раз кажется, что именно я виновата во всем, что с ней случилось. Ведь это я тогда, после купания, предложила пройтись по поселку, да еще по главным улицам, через центральную площадь… Добрались бы домой задворками, так этот иноземный дьявол никогда бы ее не увидел, внимания не обратил. Сама она отказалась тогда от моего предложения легкомысленного, а я… я на своем настояла. У Окити сердце доброе, вот она и согласилась… очень ей не хотелось обидеть меня. Разве теперь ты не понимаешь, что все произошло только из-за меня?! Это я во всем виновата!»
Мать схватила тогда за плечи и принялась трясти с такой яростью, что у бедняжки застучали зубы. «Не смей никогда больше так говорить! — угрожающе предостерегла она Наоко. — Ничего подобного с тобой не происходило и мы вообще знать не знаем, кто такая эта Окити! Тебе все понятно? А будешь настаивать, что когда-то дружила с ней, — жизни тебе в этом поселке не будет, неужели не ясно?! Зависим мы от людей, которые живут рядом с нами, и потому должны во всем их поддерживать, а не восставать против общего мнения!
