«Дочь! Я знаю, что ты меня не услышишь, но все же попытаюсь!
Между людьми, лгущими друг другу, не может существовать доверия. Раньше я считала, что могу тебе доверять.
НО: а) ты пошла на ложь, сказав, что не пускала за мой компьютер посторонних, б) я знаю, что у компьютера сидел человек, которого я категорически не приемлю! в) не исключено, что он читал мою личную почту, г) но опять же: это не принципиально. Принципиально, что ты мне лгала!!!»
«Между прочим, этот «человек» – твой муж и мой папа!»
«Кем является это существо, в данный момент не принципиально!»
«Ты ударила меня мокрым полотенцем! Я не буду разговаривать с тобой до тех пор, пока ты не попросишь у меня прощения!»
«Я! НЕ! СОБИРАЮСЬ! У тебя невнимание к речи. У людей, лгущих друг другу, не может существовать никаких обоюдных договоренностей».
Так и летала бумажка с одного конца стола на другой, пока все не заканчивалось слезами и примирением. Сейчас ничего, нормально. Бумажки не рвутся, полотенца не дерутся. Все решается словами.
Рина садится за стол и начинает краем вилки отпиливать белок вокруг яйца. Выкалывать яичнице желтый глаз ей жалко.
– А ножом слабо? – спрашивает Мамася с досадой.
Она не выносит, когда кто-то копается. Артурыч, конечно, не в счет. Но Артурыч не копается. Он просто живет в ритме трудолюбивой, упорной, но несколько замедленной черепашки.
Вместо того чтобы взять кухонный нож, хотя он лежит рядом, Рина опускает руку под скатерть. Щелк! – и в руке у нее узкая хищная выкидушка. Ножны у Рины всегда пристегнуты к ноге, чуть выше носка.
Мамася косится, но ничего не говорит. Знает, что с ножом Рина все равно не расстанется. Рина есть Рина. Она не знает, что такое вовремя остановиться. Если разгонится – затормозить может только головой о кирпичный забор.
Все это Мамася знает и атакует в другом месте. Относительно безопасном:
– Может, ты наденешь юбку? Хотя бы ради разнообразия?
Рина презрительно фыркает. Юбки она ненавидит. Во-первых, тогда станут видны пристегнутые ножны, что будет нервировать училок, а во-вторых, у нее вечно сбиты колени.
– Может, у тебя комплекс, что у тебя кривые ноги? Кто-нибудь когда-нибудь ляпнул сгоряча, и у тебя на душе шрам? – продолжает вслух размышлять Мамася.
Она вечно ищет во всем скрытые комплексы, детские потрясения, скрытые течения психозов и прочее.
– У меня твои ноги! Ты сама говорила сто раз, – спокойно говорит Рина.
– В таком случае они прямые, – спохватывается Мамася.
Дальше мать и дочь едят в молчании. Все нормально, но потом на глаза Мамасе попадаются часы и, разумеется, мысль начинает работать в самом занудном направлении:
– Ты в курсе, что до звонка десять минут?
– Я не виновата, что у нас нет первого урока! – говорит Рина.
– У тебя никогда его нет!
Мамася отправляется в коридор, возвращается с рюкзаком, выуживает из него дневник и принимается нетерпеливо листать. Рина насмешливо ждет. Она лучше мамы знает, что можно увидеть в дневнике. Домашнее задание, записанное в пустоте, и изредка, перед проставленной оценкой, значится: «лит-ра», «хим.» или «ист.».
Самое примечательное, что оценки почти всегда или пятерки, или двойки. Часто даже по одному предмету. Получается примерно так: «5,5,5,2,5,2». Ни четверки, ни тройки в этот дневник практически не забредают.
За двойки Мамася Рину не ругает. Это так же бесполезно, как и за нож. Она отлично знает, что это не столько двойки, сколько щелчки по лбу, которые учителя вынуждены давать, чтобы Рина не расслаблялась и бросила дурную привычку на литературе делать английский, а на физике – алгебру.
Наконец Мамася находит, что ищет.
– Вот! Среда! Первый урок есть! – говорит она с торжеством.
Пойманная с поличным, Рина закусывает губу.
– Где?.. А это в феврале, а сейчас май… Прошлая четверть!
– И что, за два месяца нельзя было найти время, чтобы заполнить расписание?
– Какой смысл? Все равно через две недели каникулы!
Мамася пыхтит и ищет к чему придраться. А когда ищешь – всегда находишь.
– А это что? – с торжеством говорит она.
«Выщипывала чучело!!! Родители, примите меры!» – читает Рина.
– Что это значит???
– Это значит: ты должна принять меры, чтобы я не выщипывала чучело! – коварно объясняет Рина.
Мамася задумывается. Принимать меры против выщипывания чучел она не умеет, но сознаваться в этом не желает.
– А тут? – Палец Мамаси утыкается в закорючку. – Опять подделывала мою подпись?
Рина пожимает плечами.
– Ну и что? Ты мне сама разрешила!
Это сильный довод.
– Я разрешила один раз и как исключение! И не под замечаниями! И не так криво! Ты даже не старалась! – беспомощно говорит Мамася и швыряет дневник в рюкзак.
Рина торжествует. Это полная победа. Мамася садится рядом и опускает голову ей на плечо. Из утренней Мамаси на секунду проглядывает вечерняя.
– Ты невыносима! Ты уверена, что тебя не подменили в роддоме? – стонет она.
– Я сама подменилась. Переползла в соседнюю кровать, перевязала бирочки и притворилась твоей дочерью, – признается Рина.
– А дежурная медсестра? – спрашивает Мамася.
– Какая еще медсестра? А-а, эта, что ли? В халатике такая? – вспоминает Рина. – Оглушила ее криком.
Мамася вполне это допускает.
– Ну, – бормочет она. – Вполне логично. Защитная реакция на шок… Ну и где сейчас мой ребенок? Настоящий?
– У него все нормально. Это был мальчик. Я переложила его в кювезу к миллионеру Врушкину. Он сейчас учится в Англии на почетного китайца, лопает на завтрак овсянку и плачет ночами, мечтая о соленом огурчике и докторской колбаске из медицинских работников.
Упомянув колбасу, Рина немедленно об этом жалеет. Сознание Мамаси напоминает бильярд. Если хочешь нормально общаться с ней – надо знать систему. Один шар ударяет другой, тот откатывается, ударяет третий. Если случайно не туда ударишь – не туда и прикатится.
Мамася отрывает голову от ее плеча. Морщится. Шар уже покатился.
– Колбаса… колбаса… А, да! Не знаешь, куда подевались сосиски?
– Нет, – машинально врет Рина, но обманывать ей неловко. Она вообще не любит лжи. Тухло это как-то. – Ну хорошо, я взяла!
– Не подумай, что мне жалко, но… Съела? Весь килограмм?
Рина молчит.
– Ясно. Всё как всегда! – горестно кивает Мамася, но сосиски обратно не требует. Она знает, что счастье не в них, хотя сосисок жалко, конечно.
Рина идет в коридор и начинает обуваться. Обувается она чудовищно медленно, даже медленнее Артурыча. Ждет, пока у Мамаси иссякнет терпение.
Когда Мамася возвращается на кухню, Рина хватает рюкзак, открывает входную дверь, мгновение выжидает и громко захлопывает. Прислушивается. Все тихо. Для Мамаси она теперь ушла.
Рина прокрадывается на балкон. Садится на корточки, притягивает к себе деревянный, военного образца зеленый ящик с надписью через трафарет «ХИМЗАЩИТА» (мерси запасливому Артурычу, который тянет все в дом, как хомяк) и начинает рыться, нетерпеливо выбрасывая журналы, диски, старые колонки. Ящик почти пуст, уже видно дно, а Рина все роется.
Кто-то барабанит ногтями в стекло. Она оборачивается. Мамася. Наивный фокус с дверью ее не обманул.
– Что-то ищешь?
– Ничего, – поспешно говорит Рина.
– Ну раз «ничего» – значит, ты его уже нашла!
Рина сопит.
– Веревку и всякие карабины, правда? – продолжает Мамася.
Рина не выдерживает:
– Так я и знала! Куда ты ее спрятала?
– Я не хочу быть матерью трупа!
– Подумаешь: жалкий четвертый этаж! Я не могу всякий раз обходить дом!.. Целых пять подъездов! – взрывается Рина.
Мамася крутит у виска пальцем.
– Это альпинистская веревка, а не вонючий шнурок! Я спускаюсь в системе! Это не опасно! – вопит Рина.
– Если веревка не порвется!
– Ты ее видела? На нее можно подвесить пустой «КамАЗ», и ей ни фига не будет!
– Вот именно: ей ни фига не будет! – едко соглашается Мамася.
Ее не волнует, что пишут липовые туристы с форумов в Интернете, у которых никогда не было «КамАЗа», ни пустого, ни полного. Да и потом: одно дело абстрактный грузовик, и совсем другое – больная на голову пятнадцатилетняя девчонка! Пусть Рина дождется совершеннолетия и тогда делает все, что угодно. Это Мамася и озвучивает.
– Знаешь, чем взрослый отличается от ребенка? – спрашивает она.
– Взрослый больше врет! – мрачно говорит Рина.
– Не только. Ребенок видит на столе яблоко, тянет к себе скатерть и не понимает, почему на него опрокинулся чайник с кипятком. Взрослый же предугадывает! Последствия! Своих! Действий!
Когда Мамася разозлена, она всегда перерубает предложения и говорит с кучей восклицательных знаков.
– Как ты с Артурычем? Берем и предугадываем? – не выдерживает Рина.
Это почти подло. Разговор на эту тему у них под табу.
